Холодная война

4.3 Прощай, Восточная Европа!¹¹

Изменение отношений со странами Восточной Европы, или, как их раньше называли в Москве, «социалистического содружества», с самого начала было одной из характерных черт политики Горбачева. Не все это заметили за рубежом или, по крайней мере, не все в это поверили. Возможно, не сразу поверили и сами заинтересованные лица.

На встречах с главами  союзных стран или на заседаниях совместных органов (Совета Экономической  Взаимопомощи и Организации Варшавского  Договора) Горбачев делал заявления, что СССР не намерен больше вмешиваться  в их внутренние дела и что, таким  образом, каждая страна должна сама выбирать путь дальнейшего развития.

Горбачев подробно рассказывал  о перестройке, объяснял, почему он считал ее благотворной для судеб  социализма, приводя при этом убедительные, как он думал, аргументы. Он не настаивал, чтобы другие следовали его примеру, не стремился к тому, чтобы в  каждой стране к власти пришли сторонники его идей либо верные ему люди. И  действительно, ни в одной из этих стран не произошло заметных изменений  в руководящих кругах.

Внешне все шло, как  и раньше. График официальных мероприятий, съездов, государственных визитов  оставался неизменным. Горбачев совершал поездки в страны-союзницы. Со временем все больше людей оказывали ему  горячий прием. Проявления симпатии к нему становились все более  непосредственными, искренними. Никакого другого советского руководителя в  этих странах так еще не встречали. В нем видели олицетворение реформ, перестройки — одним словом, перемен. В каждой стране были люди, которые  хотели видеть своего собственного «Горбачева». Тем более неприязненно реагировали местные руководители, особенно в странах, враждебно настроенных по отношению к реформизму.

Только с поляком Ярузельским у Горбачева были хорошие личные отношения. С венгром Кадаром они были довольно прохладными, но, во всяком случае, уважительными. То же самое с Гусаком; с другими чехословацкими руководителями — просто холодными. Очень скверно складывались взаимоотношения с немцем Хонеккером, болгарином Живковым и особенно с румыном Чаушеску (после встречи с последним Горбачев сказал, что тот «плохо кончит»). Большая часть из них не принимала и не понимала перестройку, считая ее губительной. В поведении руководителей этих стран больше всего поражает, что никто, за исключением, может быть, поляков и венгров, не попытался своевременно начать какие-нибудь изменения, дабы приспособиться к новой ситуации, сложившейся из-за разлада с бывшим московским покровителем. Чехословацкие руководители только и делали, что умоляли Горбачева не осуждать приведшее их к власти военное вторжение 1968 года. Возможно, они надеялись не на то, что Горбачев одумается, а на то, что верх возьмет кто-нибудь из его мощных соперников, с которыми можно будет поддерживать доверительные отношения.

Когда в середине 1988 года развитие советской политики пошло  ускоренными темпами, события в  Восточной Европе приобрели обвальный  характер и в 1989 году пошли в таком  быстром и бурном темпе, которого никто, включая их участников, никогда не ожидал. Для детального рассмотрения всего, что произошло в Восточной Европе за эти два года, понадобились бы подробное описание событий и специальный анализ таковых для каждой страны в отдельности. Но это не входит в нашу задачу. Те выводы, которые мы сделаем, будут носить довольно общий характер. В частности, они обходят стороной вопрос о каком бы то ни было воздействии извне на длинную цепь событий. На эту тему еще нет достаточно документов. Мы только ограничимся кратким изложением наиболее важных моментов общеизвестных фактов, особенно с точки зрения их влияния на ситуацию в СССР.

В каждой стране были серьезные  причины для недовольства и формирования оппозиционных сил. Они были хорошо организованы и открыто действовали  в Польше и Венгрии.

В других странах оппозиция  действовала более скрыто — на манер русского «диссидентства». Находившиеся у власти коммунистические партии могли  бы использовать в игре имевшиеся  у них козыри, но в течение нескольких месяцев они их лишились. Надо отметить два фактора: в большинстве находившихся у власти компартий предшествующие попытки реформаторского толка  потерпели поражение и были преданы  забвению, а руководители не предпринимали ни малейших усилий к достижению согласия демократическим путем. Оба эти фактора становились решающими, когда общественное мнение начало осознавать, что Москва не пошевелит и пальцем, чтобы спасти какое-либо из правительств стран-союзниц.

Процесс начался в Польше, где правящая группировка в феврале 1989 года организовала «круглый стол»  с участием «Солидарности» и католической церкви. Вскоре «круглый стол» превратился  в подлинные переговоры о согласовании путей выхода из кризиса. Поначалу было найдено компромиссное решение, оставившее у власти армию и компартию, но открывшее двери парламента для  сильного меньшинства, избранного в  ходе свободных выборов. Последние, однако, обернулись настоящей катастрофой для власть имущих.

В это же время в Праге  серия манифестаций, последовавших  за студенческими выступлениями, в  кратчайший срок приобрела такой  массовый характер, что неуверенные  попытки полиции подавить их силой  ни к чему не привели. После небольшой  паузы в результате мирных переговоров  коммунисты вышли из правительства, которым руководили более 40 лет.

Под влиянием событий в  Варшаве и Праге нечто подобное произошло и в Болгарии. Здесь  процесс развивался медленнее, так  как коммунистам удалось быстрее  перестроиться и сохранить тем  самым большое число голосов  избирателей, что свидетельствовало  об укоренении их связей в обществе.

В Венгрии, где политический плюрализм развивался спонтанно, удаление коммунистов из правительства происходило  более мирным путем — путем  свободных выборов.

Единственной страной, где  потребовалось восстание и было применено насилие, стала Румыния. В декабре Чаушеску был свергнут разъяренной толпой, арестован и вскоре убит полицией.

В то же время Польша, как  бы стоявшая у истоков этого процесса и где часть коммунистов еще находилась у власти, казалось, отстала от всех остальных. Но и там после всеобщих выборов представители прежнего режима были удалены из правительства. Позже глава «Солидарности» Лех Валенса сменил генерала Ярузельского на посту президента Республики.

Особенно радикальными эти  изменения стали в 1990 году. Сначала  представлялось, что перемены коснутся лишь руководства каждой из стран  и что новые правители, настроенные  провести ряд экономических и  политических реформ, намерены сохранить  общие черты общества, построенного за четыре трудных десятилетия. Однако вскоре стало ясно, что новые руководители нацелились на самый настоящий демонтаж социализма в любом его проявлении. Под влиянием радикального либерализма, доминировавшего последнее десятилетие в Великобритании и в Соединенных Штатах, они торопились восстановить классический капитализм. Их не смущало возвращение к тем специфическим формам экономического и социального порядка, которые существовали в каждой из этих стран до второй мировой войны. Предвоенные режимы были взяты за образец несмотря на то, что все они прошли через период парализующего кризиса и тяжелой смуты. Переход к рынку, который раньше в ходе дискуссий представлялся как целенаправленный отход от жестких рамок административного планирования и централизованного управления экономикой, стал идеологическим мотивом для оправдания выбора нового пути развития.

Быстрое падение коммунистических правительств и их репрессивных структур было, как представлялось, неизбежным. Такие резкие перемены в странах, до недавнего времени считавшихся  «братскими», не могли не оказать  сильного воздействия на политическую жизнь в СССР. Они внесли в дискуссии  о перестройке стремление к форсированию событий, чего раньше никогда не отмечалось. Застигнутые врасплох горбачевские руководители проявляли к новым  правителям лояльность и нежелание  влиять на сделанный ими выбор, даже когда он вел к ликвидации социализма. Они старались показать, сколь серьезным было их «новое мышление». Однако в реальности дело обстояло сложнее.

Страны Восточной Европы были не только частью того, что Москва с 1956 года называла «мировой системой социализма». Они составляли существенную часть целого международного бастиона, выстроенного после войны вокруг СССР как условие первостепенной важности для его безопасности и  экономического роста. Вместе с СССР они входили в состав СЭВ и  Варшавского Договора. После некоторого колебания новые руководители этих стран заявили о намерении  распустить обе организации. Речь здесь  шла о намерении, продиктованном только политическими соображениями. В жертву им были принесены даже рациональные экономические интересы, что особенно очевидно в случае с  СЭВ.

Каким бы малоэффективным  и громоздким он ни был, для экономики  стран-участниц Совет представлял  собой наиболее важное средство международного партнерства. Советские руководители пытались спасти СЭВ. Другие хотели ликвидировать  его в считанные месяцы. Как  ни парадоксально, переход к рынку  начался с разрушения единственного  и широкого международного рынка, которым  располагали производственные структуры  стран-участниц. Столь резкому повороту событий способствовала иллюзия  новых руководителей, что они  быстро смогут войти в Европейское  экономическое сообщество.

С самого начала развернулось своего рода соревнование между правительствами  различных стран, с тем чтобы  доказать свою пригодность для вступления в Сообщество.

В общей антисоциалистической тенденции исключение составляла Югославия, хотя она никогда не входила в  коллективную «систему» восточноевропейских  государств, сохраняя, однако, многочисленные связи с ней. Но Югославия стала  первой жертвой того, что вскоре произошло в СССР: она тоже оказалась  втянутой в процесс внутренней дезинтеграции.

Варшавский Договор, продленный в 1985 году еще на двадцать лет, ожидала  та же судьба, что и СЭВ. Советские  руководители пытались спасти Договор, согласившись радикально преобразовать  его. Они рассчитывали на параллельную эволюцию Североатлантического блока. Однако время было упущено. Смертельный удар был нанесен из Германии.

4.4 Объединение Германии¹²

Стержнем всего послевоенного  устройства Европы был факт разделения Германии на два противостоящих государства. Это было главным следствием начала агрессии и поражения нацизма, а затем холодной войны. Советскому Союзу раздел Германии казался лучшей гарантией безопасности. В этом отношении Горбачев также отошел от позиций своих предшественников, придя очень скоро к убеждению, что рано или поздно объединение Германии все равно произойдет. Он рассматривал эту тенденцию как поступательный исторический процесс, который должен был завершиться в рамках нового, более гармоничного европейского устройства после завершения строительства того «общеевропейского дома», который стал бы гарантией безопасности для всех. Однако события 1989 года в Германии опрокинули его расчеты. Послевоенное европейское устройство рухнуло в течение нескольких месяцев, а плана создания новой системы на континенте еще не было.

Отношения между правительством Горбачева и руководителями Германской Демократической Республики никогда  не были хорошими. Так же как раньше, старый Хонеккер, глава ГДР, и его соратники выступали против назревших реформ в Чехословакии и Польше, они и теперь не поняли и не оценили перестройку. Восточная Германия превратилась в крупный очаг сопротивления горбачевской политике и таковой, видимо, оставалась бы, несмотря на нарастающие, как снежная лавина, перемены в остальной Восточной Европе. Во время своей поездки в Берлин в 1989 году на празднование сорокалетия восточногерманского государства Горбачев окончательно убедился, насколько руководители этой страны не приемлят никаких перемен. Правительство ГДР оставалось глухим к требованиям перемен в руководстве государства, которое доживало последние месяцы, хотя его руководители не отдавали себе в этом отчета. В обществе, недовольном властями, уже формировалось открыто оппозиционное «движение граждан». У некоторых руководителей зрело убеждение, что от Хонеккера надо избавляться, однако никто не был готов действовать. В сентябре 1989 года бегство немцев с Востока на Запад снова приобрело широкий размах. Бежали через Чехословакию и Венгрию, не способные более препятствовать массовой эмиграции. К концу года около 350 тыс. граждан ГДР перешли в Западную Германию: речь шла в большинстве случаев о молодых людях с хорошей профессиональной подготовкой, что было невозместимой потерей.

Случилось так, что 9 ноября 1989 г., когда Хонеккер был наконец смещен, новое правительство, чтобы облегчить переход границы между Восточной и Западной Германией, приняло решение на сей счет, которое было воспринято населением Берлина как сигнал к действию. Люди ночью бросились крушить знаменитую «стену», разделявшую город надвое с 1961 года. Никто не мог воспрепятствовать этому стихийному и эйфоричному разрушению. Построенная для изоляции западноберлинского анклава от окружающей территории ГДР, эта стена из цемента стала символом раскола страны надвое. И все же лучшие исследования по этому вопросу сходятся в одном: падение «стены» само по себе не означало объединения Германии в том смысле, в каком это произошло потом. Даже «движение граждан» — единственная в то время оппозиционная организация в Восточной Германии — ставило перед собой задачу создания демократического режима в ГДР, а не возврат к единству Германии. В Федеративной Республике Германии проблема объединения была отодвинута в коллективном сознании, даже забыта. Постоянно напоминала об этом лишь официальная пропаганда. Однако тут дала себя знать сильная политическая воля, ускорившая сроки принятия решения. Эту волю олицетворяли канцлер Коль — в Германии и президент США Буш — на международной арене.

2-3 декабря 1989 г. Буш  встречался с Горбачевым на  советском корабле вблизи Мальты. Инициатива встречи исходила  от США. В течение трех лет,  начиная с Рейкьявика, советско-американский  дипломатический диалог становился  все более насыщенным. По завершении  десятилетнего интервала (1975-1985 гг.), прошедшего под знаком возобновившейся  холодной войны, встречи «в  верхах» между руководителями  обеих стран вновь стали привычными.

Однако уже год, как  Буш сменил в Вашингтоне Рейгана  в Белом доме, и с того момента  не было проведено ни одной встречи  на высшем уровне. В Москве полагали, что новый президент США с  подозрением относится к перестройке  и, похоже, намерен усилить давление на СССР. Сам Буш признал на Мальте, что такие настроения в его  стране действительно имели место и он их даже разделял, добавив, однако, что его предложение встретиться с Горбачевым представляло собой «поворот на 180 градусов» по сравнению с предшествовавшей позицией. Он заверил собеседника, что его правительство заинтересовано в успехе перестройки, понятой им, однако, как радикальное изменение в советской системе, что шло намного дальше намерений, заявлявшихся до сих пор Горбачевым. Главы обоих государств в течение двух дней обсуждали основные мировые проблемы: анализ ситуации, проведенный обеими сторонами, позволил сделать вывод о появлении новых возможностей для заключения соглашения как в области сокращения вооружений, так и в деле расширения экономических связей между обеими странами.