Оттепель духовная жизнь

В самом деле, зарубежные кинофильмы дали потрясающий эффект в стране, которая несколько десятилетий  была отгорожена от всего мира пресловутым "железным занавесом" и пребывала  в состоянии идеологической "неискушенности". Ведь походы в кинотеатры по-прежнему оставались главной формой досуга. Западные кинозвезды сразу же стали в советской стране "своими" (как некогда Л. Орлова и В. Серова. Л. Утесов и М. Жаров) и столь же органично и естественно, как отечественные артисты театра и кино, вошли в повседневную жизнь и быт советских людей, словно и не жили за сотни тысяч километров от Москвы, во "враждебном капиталистическом мире" (что было тогда равносильно жизни на другой планете).

Брижит Бардо в роли Бабетты из комедии Кристиана  Жака "Бабетта идет на войну" столь триумфально шествовала по отечественным экранам, что стала эталоном красоты и чувственности (хотя это слово и не употреблялось в то время) для представителей самых различных слоев советского общества. Литература "оттепели" сохранила дух восторженного преклонения перед звездой западного кино. Семнадцатилетняя Галя Бодрова из романа Аксенова "Звездный билет", с детства мечтающая об артистической карьере, во всем подражает "ББ"; фото очаровательной француженки вешает у себя над изголовьем в рабочем общежитии шофер Виктор Пронякин, герой повести Г. Владимова "Большая руда", а Е. Евтушенко устами героини своей поэмы "Братская ГЭС" непосредственно обращается к ни в чем не повинному секс-символу Франции:

"Ты б, наверное, так не смеялась,

Не такой бы имела ты вид,

Если б в Нюшкиной шкуре хоть малость 

Побывала, артистка Брижит!"

При всей наивности подобных лобовых сопоставлений само стремление вписать не то Брижит Бардо в советскую  действительность, не то "простых  советских людей" в контекст западной кинореальности очень показательно: в неполитическом сознании кинозрителей герои французских, итальянских, американских фильмов не отделены от своих российских современников не только "железным занавесом", но даже и какой-либо психологической, житейской границей. Западное кино становилось частью советской культуры повседневности, незаметно вытесняя из сознания и поведения привычные атрибуты и нормы недавнего тоталитарного прошлого, подспудно изменяя сам "репертуар" мыслительной деятельности советских людей.

Однако при всем том  огромном влиянии, которое оказало  кино на формирование менталитета послевоенного  поколения, была еще одна область  искусства, которую можно смело  назвать и областью жизни; по степени  воздействия на умы и поведение  молодежи она не уступала кино и имела такое же, "трофейное" происхождение. Речь идет о классическом американском джазе, проникшем в СССР через трофейные радиоприемники и ставшем для многих из поколения шестидесятников чем-то вроде религии. В 50-е годы в джазе воплотился тот дух нарочитого вызова, брошенного косности и серости, тот бурный и болезненный переворот в оценке идейных ценностей, то горькое и саркастическое (хотя нередко и бессознательное) осмеяние утраченных идеалов, которые были особенно типичны для настроения шестидесятников. Джаз -это мелодический стиль, который раскрепощает в силу своей музыкальной специфики, а это было именно то, к чему неосознанно стремилось послевоенное поколение советской молодежи. Аксенов подверг это явление анализу с позиций современника и участника движения: «Для моего поколения русских американский джаз был безостановочным экспрессом ночного ветра, пролетающего над верхами "железного занавеса"... Перенесясь в Европу, особенно в ее восточную часть, джаз становился чем-то большим, чем музыка, он приобрел черты идеологии, вернее, антиидеологии...».

Выдающийся немецкий философ, социолог, теоретик культуры, музыкальный критик Т. Адорно размышлял  о том, какую роль в Европе сыграл джаз. Констатируя, что "джаз долгое время находился на подозрении (...) как музыка, несущая разложение", он показывает далее, как незаметно происходит "одомашнивание джаза, которое для Америки есть давно уже свершившийся факт и которое в Европе есть только вопрос времени". Среди причин, способствующих распространению и усвоению джаза, Адорно отмечает и позу "одобренной ереси", "протест против официальной культуры, который был уловлен и обезврежен обществом", "потребность в музыкальной спонтанности, выступающей против повторения одной и той же музыки", наконец, "сектантский характер" как jazzfan"ов, так и джазовых экспертов. Особо подчеркивает Адорно и "прогрессивность" джазовых фанатов, чаще всего встречающихся "среди молодежи".

Люди старшего поколения  помнили горьковские очерки об Америке, где основоположник соцреализма  клеймил американский джаз как "музыку толстых", наводняющую Город "желтого дьявола", т.е. мир капитала. В таком же "классовом" духе интерпретировали джаз и послевоенные идеологи" борьбы с "безродным космополитизмом и низкопоклонством перед Западом". "Свыше" было объявлено, что джаз -это нездоровое увлечение идейно неустойчивой молодежи; ему был приклеен ярлык "американского идеологического оружия", с которым надлежит бороться самым решительным образом. "Сегодня ты играешь джаз, а завтра Родину продашь!" - так звучал один из самых популярных лозунгов всех комсомольских мероприятий 40-50-х годов. Почти сразу джаз перешел из музыкальной в идеологическую и политическую плоскость: джазовых музыкантов не пускали на сценические и танцплощадки, им приходилось устраивать подпольные вечера, которые нередко заканчивались драками с представителями комсомольского актива и дружинниками, вмешательством милиции. Можно сказать, что джазмены были первыми советскими диссидентами от культуры. Недаром, по свидетельству Аксенова, уже в сталинские времена этот ("кругом") поворот воспринимался как "начало карнавала", и проходил под лозунгом, если и не произносимым вслух, то подразумеваемым: "К черту Сталина! Давайте играть джаз!"¹⁰.

Однако оголтелая антизападная и особенно антиамериканская пропаганда, достигшая своего апогея в конце 40-х — начале 50-х годов в связи с развязанной, по указанию Сталина, кампанией против космополитизма, в среде послевоенной молодежи вызвала в основном обратный эффект (по принципу "запретный плод сладок"). Квинтэссенцией стихийного противодействия пропагандистскому насилию становится "стиляжничество" - особая молодежная субкультура, ориентированная на Запад. Подобное массовое увлечение, имевшее только эстетическое и не несшее никакого идеологического содержания, было первым прецедентом такого рода в истории советского государства и власти не имели никакого опыта борьбы с внешне безобидной демонстрацией стиляг (в одежде, поведении, жаргоне, вкусах и т.п.). "Стиляги" имели свой стиль одежды сленг, увлечения и формы досуга, свои музыкальные предпочтения (джаз), свои формы бытового поведения.

"Стиляжничество" было  во многом еще не осознанным, стихийным протестом npотив тоталитарной  системы, ее идеологии и культуры, строящихся на жестких предписаниях  и запретах, однако это, безусловно, был протест, основанный на последовательном отрицании ценностей и норм, идеалов и традиций сталинского Союза¹¹. Поначалу оно имело только внешние формы проявления, нередко чисто эстетического свойства. Однако в такой насквозь политизированной стране, каким был СССР, подобная демонстративная аполитичность была равносильна революции, происходившей в молодых, скрыто оппозиционных, умах. Официальная система при всем желании не могла усмотреть в покрое одежды и прическах, толщине подошвы обуви и лексических формах молодежного общения прямого выражения чуждой политической идеологии спланированной диверсии или подрывной деятельности западных спецслужб. Это была повседневность, а в связи с формами повседневного поведения, не укладывавшегося советские стандарты, в Советском Союзе обычно говорили о "мещанстве", nepежитках старой морали, отсталых вкусах и ни о чем более серьезном (например о советской "контркультуре").

Заключение

 

"Оттепель" - своего  рода "золотой век" культуры  периода советской империи. В это время появилось не только множество новых имен талантливых мастеров (Окуджава, Евтушенко, Вознесенский и Ахмадулина, Аксенов, Войнович, Солженицын, Хуциев, Рязанов и др.), но и много ранообразных форм досуга, не имевших аналогов в прошлом: поэтические вечера, телевикторины (типа Вечера Веселых Вопросов или КВН), "кухонные разговоры", походы с песнями у костра и т.п. Эти культурные формы быстро перерастали рамки досуга и становились формами повседневного поведения, миросозерцания и мировоззрения, претворялись в процессах специализированной культурной деятельности, порождая новые жанры и стили культуры, темы и проблемы, новые типажи персонажей, и новые сюжетные ситуации в литературных и художественных произведениях.

"Оттепель" - первая  ступенька в деле раскрепощения советского общества, которая сделала невозможными для большинства населения СССР явления, еще совсем недавно привычные: романтизацию насилия, доносительство на близких людей "но имя идеи", единогласие по всем вопросам государственной и личной жизни, единообразие вкусов и т.п. Напротив, явления, казавшиеся в эпоху сталинского тоталитаризма совершенно невозможными, - право человека на частную жизнь, стремление обрести индивидуальность, разнообразие мнений и эстетических оценок, проявление интереса к жизни и культуре за рубежом и прочее - стали абсолютно естественными и органичными для многих "простых" людей, получив непреложное истолкование и обоснование и "философии повседневности", ставшей одной из важнейших составляющих эпохи "оттепели".

По существу, именно в  эпоху "оттепели" впервые начал  осуществляться сложный процесс "перехода от единообразной к стабильной демократической культурной организации", продолженный затем в период "перестройки" и в постсоветский период. На смену строгой иерархичности советской тоталитарной культуры приходит принцип культурного многообразия; канонизацию форм культурной репрезентации сменяет деканонизация культуры, приводящая к смешению жанров и стилей; общей упорядоченности культурной деятельности противостоит демонстративная неупорядоченность, эклектичность; тотализация культуры вытесняется ее детотализацией: вместо типичного для тоталитарной культуры исключения "чуждых" культурных элементов происходит их включение, достигается культурная терпимость; телеологию культуры отвергает установка на бесцельность культурного развития и т.п. Определяющую роль в процессе такого перехода сыграла культура повседневности, практически не поддающаяся давлению сверху, централизованным манипуляциям и диктату, а потому способная выполнять роль "противоядия" против всяческих диктатур и произвола.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

 

1. Александрова Н. Преград, которых нет// Работница, 1958, N3, с. 17-18
2. Грушин Б.А. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения. Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина в 4-х книгах. Жизнь 1-я. Эпоха Хрущева. М.: "Прогресс-традиция". 2001.-624 с.
3. Добровольский Н. Большая любовь// Работница, 1953, N6, с. 27
4. Зубкова Е.Ю. Общество и реформы, 1945-1964. М., 1993.
5. Ионин Л. Свобода в СССР. Статьи и эссе. СПб., 1997.
6. Межвузовский центр сопоставительных историко-антропологических исследований: Сборник учебно-методических материалов. Вып.1. - М.: ЭКОН, 2000.-126 с.
7. Орлов А.С., Георгиев В.А., Георгиева Н.Г., Сивохина Т.А.   История  России с древнейших времен до наших дней. Учебник. – М.,1999.
8. Панфилова Т. Разговор о любви // Работница, 1956, N!, с. 18-19
9. Повседневной жизни социология // Аберкромби Н., Хилл С., Тернер Б.С. Социологический словарь. Казань. 1997.
10. Поляков Ю.А. Человек в повседневности // Вопросы истории, 2000, N3, 125-132

 

 

 

 

 

 

¹ Межвузовский центр сопоставительных историко-антропологических исследований: Сборник учебно-методических материалов. Вып.1. - М.: ЭКОН, 2000.-126 с.

² Поляков Ю.А. Человек в повседневности // Вопросы истории, 2000, N3, 125-132

³ Грушин Б.А. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения. Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина в 4-х книгах. Жизнь 1-я. Эпоха Хрущева. М.: "Прогресс-традиция". 2001.-624 с.

⁴ Зубкова Е.Ю. Общество и реформы, 1945-1964. М., 1993.

⁵ Ионин Л. Свобода в СССР. Статьи и эссе. СПб., 1997.

⁶ Орлов А.С., Георгиев В.А.,. История  России с древнейших времен до наших дней. Уч. – М.,1999.

⁷ Александрова Н. Преград, которых нет// Работница, 1958, N3, с. 17-18

⁸ Добровольский Н. Большая любовь// Работница, 1953, N6, с. 27

⁹ Панфилова Т. Разговор о любви // Работница, 1956, N!, с. 18-19

¹⁰ Повседневной жизни социология // Аберкромби Н., Хилл С. Социологический словарь. Казань. 1997.

¹¹ Поляков Ю.А. Человек в повседневности // Вопросы истории, 2000, N3, 125-132