Птенцы гнезда Петрова

Процитированный отрывок, конечно, вернее представлять себе как риторическую формулу, чем как точное описание реальной жизни автора. Сравним, например, в послании Грозного в Кирилло-Белозерский  монастырь: «А мне, псу смердящему, кому учити и чему наказати, и чем просветити? Сам бо всегда в пианьстве, в блуде, в прелюбодействе, Смысл этих слов объясняется противопоставлением широкого пути, ведущего в ад, и узкого, «тесного», ведущего в рай. Ср. слова протопопа Аввакума о «тесном» пути в рай. Реализуя метафору, Аввакум говорил, что толстые, «брюхатые» никониане в рай не попадут в скверне, во убийстве, в граблении, в хищении, в ненависти, во всяком злодействе»28.

Однако словесное сходство покаянных речений Аврамова и  Ивана Грозного прикрывает глубокое различие между процитированными отрывками. Юродствующее покаяние слишком риторично, чтобы быть простодушной непосредственной исповедью. Покаяние Грозного — хитрая ловушка, которую он расставляет  своей обреченной аудитории. Он не верит  в эти слова, а его слушатели  не должны посметь в них не верить. Аврамов же простодушно уверовал в свою риторику, ужаснулся бездне своей греховности, и это сломало  ему жизнь. Неплюев представлял  собой пример человека исключительной цельности, не знавшего раздвоения и никогда не мучившегося сомнениями. В полном контакте со своим временем, он посвятил жизнь практической государственной деятельности. Личность Аврамова была глубоко раздвоенной. Практическая деятельность петровского служаки сталкивалась в нем с утопическими мечтаниями. Создав в своем воображении идеализированный образ старины, он предлагал новаторские реформы, считая их защитой традиции.

В его проектах смешивались  петровские идеи, никоновская мысль о постановке сильной, управляющей церкви («священства») выше государственности, аввакумовская жажда пострадать за старину и веру. В проекте распространения на все новооткрываемые земли православного христианства он соединял апостольский энтузиазм с конквистадорским жаром открывателя новых областей. Все эти противоречия с трудом уживались в не очень гибком уме этого «птенца гнезда Петрова». Он продолжал преклоняться перед личностью императора и пронес это преклонение через всю жизнь, хотя и был уверен, что болезнь Петра после подписания им Духовного Регламента была не случайной. Даже в позднейших показаниях он торопливо обходит вопрос о причинах духовного кризиса, пережитого им во второй половине 1710-х годов. Однако вряд ли можно считать случайным, что перелом этот хронологически совпал с делом царевича Алексея*.

Аврамов не порвал ни со службой, ни с Петром I, но начал носить под  мундиром тяжкую власяницу, а на обедах с участием царя (о которых он в том же жизнеописании вспоминал  почти с восторгом) отказывался  от спиртных напитков, ссылаясь на мнимую чахотку. Видимо, и издательская работа его начала страдать. Пользуясь продолжавшимся благоволением Петра, Аврамов неоднократно пробовал заводить с ним разговоры, имеющие целью направить политику в сторону ксенофобии и сближения  с церковью. Речи Аврамова, видимо, не оказывали на Петра I серьезного влияния, но он продолжал терпеливо их выслушивать. Тем, По капризному переплетению сюжетов  и судеб, именно во время следствия  по делу царевича Алексея достигла апогея карьера Г. Г. Скорнякова-Писарева, судьба которого позже неожиданно пересечется  с судьбой Аврамова. кто оказывал ему поддержку в критические  дни первых лет царствования, Петр был склонен прощать очень  многое. Положение Аврамова переменилось со смертью Петра I.

Продолжая, по старой привычке, подавать при Петре II и Анне Иоанновне  на высочайшее имя советы и проекты, клонившиеся к восстановлению патриаршества, Аврамов вступил в конфликт с  Феофаном Прокоповичем. Он простодушно  вмешался в борьбу между Феофаном и сторонниками патриаршества, искренне надеясь в этом переплетении честолюбивых интриг найти цель для мученического  подвига. В результате Аврамов был  втянут в целый клубок следствий  и судебных дел, в итоге которых  оказался в ссылке на Камчатке. Здесь  судьба втянула его в новую  цепь конфликтов. Берега Охотского моря в эти годы были своеобразным узлом, где связывались биографии ученых-первопроходцев и политических ссыльных, причем вторые часто выполняли и функции первых. Судьба свела его с двумя людьми. Первый из них — Алексей Ильич Чириков.

Это был один из тех талантливых  и преданных науке людей, которым  развязала ум и руки Петровская эпоха. Он начал службу гардемарином флота  в 1716 году, а в дальнейшем показал  себя настолько энергичным и способным  воспитателем моряков, что вне очереди, «другим не в образец», был произведен в лейтенанты. Затем, по просьбе Беринга, правой рукой которого он сделался, несмотря на молодость. Чириков был переведен на Тихий океан и совершил экспедицию к берегам Америки. Плавая по берегам Тихого океана и энергично содействуя обживанию берегов Охотского моря. Чириков внес значительный вклад в науку и в освоение Дальнего Востока. Лучше всего его характеризует то, что когда он, вернувшись с расстроенным вконец здоровьем в Петербург, скончался, в наследство семье моряка-ученого достались лишь долги. Оказавшись в ссылке в Охотске, Аврамов не упал духом. Он переписывался с семьей, искал способов добиться оправдания и одновременно занялся просвещением местного населения. О деятельности Аврамова и Чирикова в целях распространения просвещения на Дальнем Востоке мы узнаем из доноса, поданного на них Г. Г. Скорняковым-Писаревым. Г. Скорняков-Писарев также принадлежал к тому кругу людей, которых называют «птенцами гнезда Петрова».

В течение многих лет он был постоянным сотрудником императора в военных и гражданских делах, и Голиков имел основания называть его в числе близких соратников Петра. Скорняков-Писарев выполнял поручения царя по строительству  системы каналов вокруг Ладожского озера, «преподавал артиллерийские и математические науки. Однако высокое  доверие к нему Петра I проявилось не в этом: именно ему Петр доверил  проводить следствие и кровавый суд над своей первой женой  и ее окружением. Затем Скорняков-Писарев  участвовал в суде над царевичем  Алексеем и в последующей после  суда пытке, во время которой царевич, по некоторым данным, умер. Включение  Скорнякова-Писарева в число тех, кто должен был организовывать похороны царевича Алексея и, следовательно, тех, кому были открыты страшные тайны  суда, — показатель высокого доверия. За большим доверием последовала  большая награда — чин гвардии  полковника. Скорняков-Писарев получал  затем от Петра многочисленные поручения, но организационных талантов не проявил. Несколько раз он попадал в  опалу, но умел выпутываться из сложных  обстоятельств, и последним его  карьерным успехом было то, что  он находился в числе лиц, несших гроб императора.

В последовавших за смертью  Екатерины I интригах Скорняков-Писарев  просчитался: встал на сторону дочерей  Петра, за что и поплатился: был  разжалован, бит кнутом и сослан в отдаленное сибирское зимовье. Однако через некоторое время, по просьбе Беринга, он был направлен в Охотск, где ему было поручено «заселить» безлюдную местность, а также совершить многочисленные другие, благие для этого края действия. Бюрократическое остроумие при этом проявилось в том, что, располагая огромными полномочиями, Скорняков-Писарев оставался сам заключенным: на работу ходил под конвоем, а ночевать возвращался в камеру. Но «птенец гнезда Петрова» не собирался долго оставаться на Дальнем Востоке. А путь к возвращению был один: обнаружить заговор, разоблачить его и этим вновь завоевать себе милость в Петербурге. На этот путь он и встал. В посланном в Петербург доносе он сообщал: «Он, Аврамов, яко всем ведомый старый ханжа, притворя себе благочестие и показывая себя святым, сдружился великою дружбою с подобным себе ханжею ж, капитаном Чириковым, и его, Чирикова — в именины благословил иконою пресвятыя Богородицы, именуемыя Казанския, которую он. Чириков, с великою благостию, яко от святого мужа принял».

Скорняков-Писарев отсылал  также захваченную у Аврамова молитву, поясняя при этом, что  «сия молитва зело сумнительна». Доносил он также, что Аврамов называет себя «безвинным за веру» испытания терпящим и что некоторые люди оказывают ему помощь одеждой и едой, «как Чириков дал уже ему две пары платья, шубу и десять рублей».

Скорняков-Писарев представлял  себя поборником просвещения, разоблачающим  обманы суеверов (эти доносы, от имени  просвещения разоблачающие обманы и суеверия, лучше всего воссоздают мир, где все понятия причудливо переместились): «А понеже всем добрым людям известно, яко никаким иным образом так мочно у простого народа выманивать деньги, как притворным благочестием, и показывая себя молитвенником, как он плут Аврамов в Охотске себя называл и как такие ж воры и плуты в присутствии моем в Тайной канцелярии являлись»29. Скорняков-Писарев не пропустил случая напомнить, что он не всегда был ссыльным, а сиживал и в Тайной канцелярии как следователь.

Скорняков-Писарев самовольно присвоил себе права защитника государственности. Чириков и тем более Беринг были ему не подвластны, но Аврамова он обыскал и найденные у «плута и ханжи Михаила Аврамова» «схороненные в сумках книжки» и даже вызвавшие у него по-дозрения закладки в книжках отправил в Иркутск. Самого же Аврамова, дабы «иных бы каких ханжеских воровских не учинил» дел, заковав, отправил с солдатом в Якутск. Пока Скорняков-Писарев осуществлял свой хитроумный план, который должен был открыть ему обратный путь в Петербург, туда, по прогонной почте, следовали письма Аврамова, в которых он просил жену и детей молить Бога за своих благодетелей, в числе которых он называл и Скорнякова-Писарева.

Между тем в Петербурге дело шло своим чередом. В 1742 году Тайная канцелярия прекратила дело М. Аврамова и распорядилась его  освободить. Вновь оказавшийся в  Петербурге Аврамов не успокоился и  подал новый, всеохватывающий проект реформы. Здесь соединялись его  идеи всеобщего просвещения и  благосостояния с требованием передачи церкви государственной власти. Он писал «о просвещении непросвещенного  народа во всей вселенной», предлагал  осуществить денежную реформу, а  накопив достаточные средства, выкупить крепостных крестьян и оживить торговлю, ссудив купцам значительные суммы. Одновременно он предлагал воплотить в жизнь  проекты Петра Великого и тут  же — усилить церковную цензуру  и передать священникам надзор за благочестием паствы! Необходимость  перечисленных и множества других реформ М. Аврамов пояснил следующим  образом: «Таковые истинные правила  христианские, с помощью всемогущего  Бога, могут охранять нас убогих от неусыпных коварного сатаны тончайших  льстивых его подлогов; понеже часто  и с правого пути забегает лестно окаянный, показуя, якобы и на созидание дел благих радеет. И под таким зловы-мышленным своим воровским вкратчися покрывалом, всеспасительное узаконенное истинное Христово и святыя Его церкви учение опровергнуть и до конца, хитрец, искоренить желает.

И не токмо в распутное, но и в самое атеистическое  житие ввергнуть радеет, как в  начале прельстил и обольстил  иностранцев»30. Защищая право церкви на милосердие, обеспечение нищих  и противопоставляя это петровскому  тезису: подлинное спасение души заключено  в службе государству и государю, как неоднократно утверждал Феофан, — М. Аврамов по-прежнему настаивал  не только на самостоятельности, но и  на прерогативе церкви перед государством. Особенно обрушивался он на западное просвещение, вновь нападая на «печатные  атеистические книжищи» Гюйгенса, а  также Фонтенеля, «в них же о сотворении мира так напечатано: мирозрение или мнение о небесно-земных глобусах и украшении их, которых множественное число быти описует, называя странными древних языческих лживых богов именами; землю же с Коперником около солнца обращающуюся и звезды многие толикими же солнцы быти... и на оных небесных светилах... таковым же землям, яко же и наша, быти научают, и обитателей на всех тех землях, яко же и на нашей земле, быти утверждают, и поля, и луга, и пажити, и леса, и горы, и пропасти, и моря, и прочие воды, и звери, и птицы, и гады, и всякое земледелие, и рукоделие и музыки, и детородные уды, и рождение и все прочее, яже на нашей земле, тамобыть доводят. И между тем всем о натуре воспоминают, якобы натура всякое благодеяние и дарование жителям и всей дает твари: и тако вкратчися хитрят везде прославить и утвердить натуру, еже есть жизнь самобытную»31.

Все эти проекты имели  последствием то, что совсем не трудно было предсказать: Аврамов вновь  оказался в Тайной канцелярии. После  допросов его «с пристрастием» (то есть под пыткой) даже Тайная канцелярия вынуждена была признать, что никакой особой вины за Аврамовым не имеется, «как он те противные книги сочинял от сущей простоты своей». Ему было дозволено жить при монастыре «под крепким присмотром до кончины живота его никуда неисходна»32.

Но этой «милостью» Аврамов  воспользоваться уже не успел: он скончался в тюрьме 24 августа 1752 года. Путь автора широких проектов был завершен. Нет ничего легче, как  посмеяться над странными ретроградными  идеями бывшего сотрудника Петра I, или сослаться на «кричащие противоречия», или указать на недостаточную  образованность Аврамова, или хотя бы, наконец, на влияние на него нервных  потрясений. Но думается, справедливее будет сказать о другом: сподвижник Петра Великого, Михаил Аврамов принадлежал  к первому поколению деятелей реформы. Он оставил старину «Безропотно, как тот, кто заблуждался // И встречным  послан в сторону иную» (Пушкин, VII, 124). В этом поколении были, видимо, люди, которые так долго ждали  реформы, так на нее надеялись  и так в нее уверовали, что  не могли уже примириться с  ее реальным кровавым лицом. Они выдумывали утопические проекты будущего и  создавали утопические образы прошедшего — лишь бы не видеть настоящего. Получи они власть, они бы обагрили страну кровью своих противников. В реальной ситуации они проливали свою собственную  кровь. Эпоха расколола людей  на догматиков-мечтателей и циников-практиков. К первым — на русском престоле — принадлежал Павел I, ко вторым Екатерина II. Но на этом небе высвечиваются, как звезды, просто люди. Примером их может быть названа княгиня Наташа Долгорукая. О ней пойдет речь в  главе «Две женщины».