Роль В. И. Ленина в Октябрьской революции

Конечно, можно  говорить о сложном положении  республики, разрухе, голоде, когда  не было возможности поддержать решение  Комиссии. Нет, все дело в том, что  подобные вопросы не были приоритетными. Даже тогда, когда миллионы граждан  пухли от голода и умирали в  Поволжье, Политбюро щедро выделяло из золотых запасов (конечно, царских!) на инициирование революционных  движений в других странах. В мае 1919 года решением Политбюро было в очередной раз выделено на нужды Интернационала в целях форсирования „революционного процесса" огромное количество ценностей. Список огромен, он похож на документ из богатого ювелирного магазина. Понадобилось бы много страниц. В том числе и с указаниями, для передачи каким партиям и группам: „для Англии", „для Голландии", „для Франции" и т.д. Ленинское Политбюро не жалело ни людей, ни денег, ни национального достоинства; перед ними стояла цель — мировая революция... Беспощадная политика не брала во внимание хрупкие моральные сентенции. Власть, власть, власть — превыше всего! Вот лейтмотив ленинской теории социалистической революции.

Лениноведы долго и много, очень много писали о демократизме ленинской теории социалистической революции, о возможности не только вооруженного, но и мирного пути ее развития. У Ленина можно найти множество высказываний о том, что диктатура пролетариата вполне совместима с полной демократией. Однако, знакомясь с конкретной ленинской практикой, перестаешь понимать, что подразумевал вождь русской революции под демократией.

Выступая  на совещании президиума Петроградского Совета по вопросу продовольственного положения города 14 января 1918 года, Ленин предложил „применить террор-расстрел на месте — к спекулянтам". Проект резолюции, составленной по его  речи, одна страница с четвертью, испещрен словами: „революционные меры воздействия  и кары", „расстрел на месте", „арест или расстрел", „крайние революционные меры" и т.д. Стоит сопоставить, как Ленин возмущался против использования „казачьих нагаек",

„царского террора", „кровавой бойни'" Николая II... Или пули большевиков легче  царских пуль? А может быть, они  даже исцеляют? Чем лучше свергнутых властей оказался он сам? Перед зверствами гражданской войны, певцом которой  он был, померкнет все, что было доселе трагического в России.

Может быть, Ленина заставила применять эти  чудовищные меры „железная" логика революции, вышедшая из-под контроля? Отнюдь. Находясь в октябре 1905 года в уютной и мирной Женеве, Ленин  пишет ряд статей, писем в Петербург, которые лучше назвать инструкциями по подготовке и проведению восстания. Особенно характерен документ, озаглавленный „Задачи отрядов революционной армии", в котором рассматриваются как „самостоятельные военные действия", так и „руководство толпой". Ленин категорически настаивает, что „отряды должны вооружаться сами, кто чем может (ружье, револьвер, бомба, нож, кастет, палка, тряпка с керосином для поджога, веревка или веревочная лестница, лопата для стройки баррикад, пироксилиновая шашка, колючая проволока, гвозди (против кавалерии и пр. и т.д.)". Ленин советует готовить места и людей, даже безоружных, способных с верхних этажей „осыпать войска камнями", „обливать кипятком", готовить „кислоты для обливания полицейских", проводить „конфискацию правительственных денежных средств". Всячески важно поощрять „убийство шпионов, полицейских, жандармов, черносотенцев", при этом доверие к „демократам", способным лишь на либеральную говорильню, — „преступно".

Пятистраничный  документ, в котором будущий вождь  октябрьского переворота, находясь вдали  от гудящего Петербурга, поражает набором  способов борьбы: обливание кипятком и кислотой (!), призывами к убийству полицейских, жандармов, черносотенцев...

„Теория" социалистической революции опустилась в прозаические долы бесчеловечного и бессмысленного террора. У Ленина нет и намеков на то, чтобы добиться своей цели иными средствами. Даже когда появилась Дума, Манифест Николая Второго, фактически предложившего путь к конституционной монархии (что было огромным шансом движения к демократии), позиция Ленина не изменились. В ответ на обращение царя, предлагавшего дать „населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов", большевики ответили призывом готовиться к новому насилию. Ленин призвал „преследовать отступающего противника", „усиливать натиск", выразив уверенность, что „революция добьет врага и сотрет с лица земли трон кровавого царя...". Никаких компромиссов!

Эволюция  ленинских взглядов на созыв и  судьбу Учредительного собрания как  элемент революции свидетельствует  об их крайнем прагматизме. Пока был  шанс использовать этот всенародный  орган в интересах большевизма, Ленин поддерживал идею Собрания. Но как только выборы показали, что  большевики остались в абсолютном меньшинстве, Ленин круто изменил свою тактику. Всероссийская комиссия, несмотря на всяческие препоны, смогла подготовить  выборы в Собрание уже после октябрьского переворота, оценив его как „печальное событие", повлекшее „полную анархию, сопровождавшуюся террором". Когда  Комиссия заявила, что „не находит возможным входить в какие-либо сношения с Советом Народных Комиссаров", она была арестована.

Большевики, убедившись в непослушности народом избранного органа, просто распустили Учредительное собрание после первого дня работы в ночь на 6 января 1918 года. Ленин в своей речи на заседании ВЦИК в этот же день заявил, что Советы „несравненно выше всех парламентов всего мира", а посему „Учредительному собранию нет места". Безапелляционность его выводов потрясает. При этом Председатель Совнаркома прибег к явно демагогическому приему: „Народ хотел созвать Учредительное собрание — и мы созвали его. Но он сейчас же почувствовал, что из себя представляет это пресловутое Учредительное. И теперь мы исполнили волю народа..."^.Что же мог „почувствовать" народ, когда Учредительное собрание просуществовало всего один день?! Этот прием — говорить от имени народа — твердо усвоили все его продолжатели: любое сомнительное деяние прикрывалось мифической „волей народа".

В ленинской  теории социалистической революции, по сути, не было места ни представительным (выборным) учреждениям, ни непосредственной демократии. Вместо этих важнейших  атрибутов народовластия предлагалась социалистическая революция, которая, по словам Ленина, „не может не сопровождаться гражданской войной...". Ни Ленина, ни его соратников никогда не мучило сознание того, что народ их не уполномочивал  на решение собственных судеб. Они  просто узурпировали это право. „Русский народ, — писал в 1921 году в Варшаве  Б.В.Савинков, — не хочет Ленина, Троцкого и Дзержинского, — не хочет  не только потому, что коммунисты мобилизуют, расстреливают, реквизируют хлеб и  разоряют Россию. Русский народ не хочет их еще и по той простой  и ясной причине, что Ленин, Троцкий, Дзержинский возникли помимо воли и желания народа. Их не избирал никто". Но так и должно быть, если следовать ленинской теории социалистической революции. При буржуазном парламентаризме большевики, конечно, никогда не имели никаких исторических шансов.

В канун революции, в августе—сентябре 1917 года, Ленин  неожиданно занялся предвосхищением  основ будущего коммунистического  устройства. Он пришел к выводу, что  „демократия есть форма государства", но оно, однако, есть „организованное, систематическое применение насилия  к людям". Некоторые теоретические  рассуждения лидера российской революции  отдают холодком по спине. Оказывается, „привычку" соблюдать „основные  правила человеческого общежития" можно привить только угрозой  насилия.

Мало того, что революция — апофеоз насилия (что еще можно как-то понять), но и сам путь движения после захвата  власти тоже на буксире угрозы применения революционной силы. Но при этом, справедливо замечает Д.Штурман, написавшая ряд интересных работ о Ленине, „ни разу, нигде, ни в одной строке Ленина не прозвучало раздумье над тем, почему большевикам, на протяжении марта—октября 1917 года уверенно бравшим на себя обязательство немедленно дать народу все, о чем тот мечтает, не удалось до поворота к нэпу принести ему ничего, кроме разрухи, гражданской войны, голода и террора". Видимо, не это было основным, ведь главное было сделано: власть была в руках партии! Ленин мог полагать, что этот исторический факт был его оправданием. Но история имеет особенность выносить свои вердикты много-много лет спустя после ушедших в прошлое событий.

Для Ленина революция — это социальный эксперимент. Не получилось в 1905 году, получится  в 1917-м. Не получится... будем готовиться к следующей. В ноябре 1917 года Горький в статье „Вниманию рабочих" написал: „Жизнь, во всей ее сложности, неведома Ленину, он не знает народной массы, не жил с ней, но он — по книжкам — узнал, чем можно поднять эту массу на дыбы, чем всего легче разъярить ее инстинкты. Рабочий класс для Лениных то же, что для металлиста руда.

Постепенно, но неуклонно терялась главная идея любой революции — свобода. Уже  в самом начале она была заменена другой — идеей власти как предтечи свободы. Но чтобы получить власть, большевики повенчались навсегда с  насилием, и в этом браке была похоронена свобода. Ленин как теоретик революции проявил себя как автор  знаменитого обращения „К гражданам России", декретов о мире и о земле. Но в этих документах исторического значения речь совсем не шла о свободе как высшей ценности, как главной цели революции. Это не было „Биллем о правах" английской революции 1689 года, американской „Декларацией независимости 1776 года", сформулировавших в качестве главных, фундаментальных целей своих социальных потрясений права человека и его свободы. Революция в России, формально дав людям мир и землю, идею свободы заменила лукавой отменой „эксплуатации человека человеком". Никто еще не знал, что вскоре после 1917 года эксплуатация, переоблачившись в государственно-партийную мантию, вернется в самой беспощадной форме. Вернется, освятив „революционное насилие", что будет иметь трагические последствия для судеб народов России.

 Ленин,  дав призрачную надежду на  счастье людей, смог нащупать  и уловить самый устойчивый  и живучий элемент сознания  — веру. Он постиг, что русские  могут очень долго, десятилетиями,  довольствоваться одними надеждами.

Едва ли кто  сегодня всерьез воспринимает ленинскую  теорию социалистической революции. Но веру, рожденную ее проповедями, еще  долго не могут смыть с мостовой бытия ливни разоблачений, правды и новой исторической информации, вырвавшейся из заточения.

Революционеры были разные: боевики, связные, печатники, агитаторы. Высшими Жрецами профессиональных революционеров считались теоретики. Их можно было пересчитать на пальцах одной руки. Ленин не был Плехановым, но удивительно: стал основоположником теории ленинизма. 

1.4. Основные задачи революции

По Ленину, задача пролетарской революции чисто отрицательная – насильственное уничтожение буржуазного государства и буржуазного общества. И, как прямо пишет Ленин: «Полное уничтожение буржуазии», уничтожение огромного класса. Как ни странно, но в книге о государстве в канун революционного переворота отсутствует план создания будущей государственности, ее структур. Правда, справедливости ради, следует отметить, что Ленин собирался продолжить труд «Государство и революция», но так и не сделал этого. В представлении Ленина, единственной творческой страстью является страсть к разрушению. Но и здесь дается общий ответ. На смену уничтоженной государственности должна прийти диктатура пролетариата.

Предпринимая написание «Государства и революции», Ленин исходил из того, что накануне социалистического  переворота и в условиях «искажения»  марксистского учения о государстве  вопрос об отношении пролетарской революции к государству приобрел самое злободневное, практически-политическое значение «как вопрос о разъяснении массам того, что они должны будут делать для своего освобождения от ига капитала в ближайшем будущем». Но этот вопрос явно прагматического толка так и остался без ответа, если не считать довольно абстрактной рекомендации сломать старую государственную машину.

На самом деле Ленин хотел  в своей работе о государстве «до сознания народных масс довести неизвращенный марксизм», который «искажали» его многочисленные враги. Среди них Ленин выделял не столько буржуазию, сколько оппортунистов. В начале книги он писал: «На... «обработке» марксизма сходятся сейчас буржуазия и оппортунисты внутри рабочего движения. Забывают, оттирают, искажают революционную сторону учения, его революционную душу. Выдвигают на первый план, прославляют то, что приемлемо, или что кажется приемлемым для буржуазии». Ленин часто говорил, что учение Маркса всесильно, ибо оно верно. В статье «Три источника и три составных части марксизма» Ленин писал: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно. Оно полно и стройно, давая людям цельное миросозерцание, непримиримое ни с каким суеверием, ни с какой реакцией, ни с какой защитой буржуазного гнета». Но почему оно верно? Кто это доказал, каким способом? Это просто фраза, на базе которой ученики и последователи Ленина впоследствии писали толстые и тонкие книги, статьи, защищали кандидатские и докторские диссертации. Но из приведенного положения прямо вытекало, что все, что не согласно с этим «верным учением», должно быть подвергнуто беспощадной и разносной критике.

Ленин беспощаден к малейшему  несовпадению с ортодоксальным, как  он его понимал, марксизмом. Известно, что стиль – это человек. Стиль Ленина в адрес оппонентов бранчлив, нетерпим и груб. При этом он не останавливается перед прямым искажением своих пророков. Так, он писал в «Государстве и революции»: «Критика проекта Эрфуртской программы, посланная Энгельсом Каутскому. 29 июня 1891 г. и опубликованная только десять лет спустя в «Neue Zeit», не может быть обойдена при разборе учения марксизма о государстве, потому что она посвящена, главным образом, именно критике оппортунистических воззрений социал-демократии в вопросах государственного устройства». Это противоречит истине. У Энгельса нет ни слова об оппортунистических воззрениях составителей Эрфуртской программы. На самом деле Энгельс писал: «Политические требования проекта страдают большим недостатком. В нем нет того, что собственно следовало сказать». «Касаться этой темы опасно», – добавляет Энгельс, прекрасно знающий, что легально выставлять в программе требование республики в Германии нельзя». Следовательно, сам Ленин знал, что касаться темы республики в то время в Германии в легальном документе нельзя. Но ему всюду мерещится оппортунизм и его призраки.