Игровая концепция кульутры Й. Хейзинги

 

Функция такого сакрального  противоборства в загадывании загадок  нигде ни видна так отчетливо, как в ведической традиции. В мудрости упражняются, как в священных  искусных ремеслах. Философия возникает  здесь в форме игры (21, С.113)

 

Ответ на вопрос загадки не может быть найден путем размышлений  или логических размышлений. Этот ответ  есть некоторое разрешение внезапно открывшаяся возможность разорвать  узы  того, кто задал вопрос. Поэтому  правильное решение лишает силы спрашивающего. На каждый вопрос только один ответ. Он может быть найден, если известны правила  игры. Если возможен иной ответ, соответствующим  правилам и при этом такой, о котором  спрашивающий и не подозревал - горе ему. С другой стороны, одна и та же вещь, может быть представлена или  выражена столь многими способами, что ее легко скрыть под покровом самых разнообразных вопросов и  загадок.

 

Поэтому загадка, даже вне  своего магического действия, остается агональным элементом социального  общения. Последовательные переходы устанавливают  связь между священным поединком  в загадках о происхождении вещей  и состязанием в каверзных  вопросах о чести, жизни и благе - с богословско-философским диспутом.

 

Агональный элемент любого любомудрия особенно проявляется в  том, что древние мыслители были склонны видеть в мировом процессе вечную борьбу изначальных противоположностей, которые были заложены в существо всех вещей, как это запечатлено  в китайском противопоставлении “ян” и “инь”.

 

Взаимосвязь игры и философии  Й. Хейзинга прослеживает в первую очередь  в софистике. Ведь именно у софистов преобладает “желание как можно  лучше разыграть представление, стремление в ответной схватке одержать верх над соперником - эти два  мотора всеобщей социальной игры”(21, С.114).

 

Последовательность основных стадий развития философии можно  отметить в общих чертах так: в  глубокой древности она берет  начало в священной игре в загадки  и в словопрения, выполняет функцию  праздничного развлечения. Сакральная сторона вырастает в глубокую тео- и философскую Упанишад и  досократиков, игровая сторона - в  деятельность софистов. При  этом философия  развивалась и в сниженной  форме: как словопрение, игра ума, софистика  и риторика.

 

Делая экскурс в историю  философской мысли Й. Хейзинга везде  отмечает склонность философии к  полемике, а полемическое неотделимо от агонального.

3.4. Взаимосвязь игры и  поэзии.

 

Вопрос о взаимосвязи  игры и поэзии задает центральную  тему рассуждения о связи между  игрой и культурой. Поэзия вступает в игру в некоем поле духа, в некоем собственном мире, который дух  творит для себя, где вещи имеют  иное лицо, чем в “обыденной жизни”, и где их связывают между собой  не логические, а совсем иные связи. Поэзия никогда не была совершенно серьезной. Она располагается по ту сторону серьезного - в той  первозданной стране, откуда родом  дети, животные, дикари, ясновидцы, в  царстве грезы, восторга, опьянения, смеха. Для понимания поэзии нужно  облечь себя душою ребенка, словно волшебной  сорочкой, и мудрость ребенка поставить  выше мудрости взрослого (21, С.121).

 

В мифических представлениях первобытных народов об основах  бытия, как в зародыше уже заключен смысл, который затем был осознан  и выражен в логических формах и терминах. Филология и богословие стремятся все глубже проникнуть в постижение мифологического ядра ранних верований (9). В свете первоначального  единства поэтического искусства, священного учения, мудрости, культа все функциональные значения древних культур должны были восприниматься по-новому. В каждой живой, цветущей цивилизации, и, прежде всего в архаических культурах, поэзия одновременно и культ, и праздничное  увеселение, совместная игра, проявление  искусности, испытание или загадка, мудрое поучение, убеждение, колдовской заговор, предсказание, пророчество, состязание.

 

Поэзия в своей первой функции фактора ранней культуры, рождается в игре и как игра (17). Это священная игра, но и в  своей причастности к святости она  постоянно остается на грани развлечения, шутки, фривольности. О сознательном удовлетворении стремления к прекрасному  еще долго нет речи. Оно неосознанно  содержится в переживании священного акта, который в слове становится поэтической формой и воспринимается как чудо, как праздничное опьянение, как экстаз, но главное, поэтические  навыки расцветают в радостных и  захватывающих массовых играх и  страстных групповых состязаниях, обычных в архаическом обществе. Ничто не могло быть более питательной  почвой для взрыва поэтических чувств, чем радостные празднества сближения  полов при чествовании весны  или других важнейших событий  в жизни племени (21, С.123).

 

Й. Хейзинга подробно рассматривает  взаимосвязь игры и поэзии во внешней  форме речи, отмечая, что столь  же ощутимо проявляется она в  отношении формы обратного воплощения мотивов и их облачения и выражения (21, С.132).

 

Исследователь находит взаимосвязь  и в состязательности - и состязание в загадках, и поэзия предполагает круг посвященных, которым понятен  используемый язык. Значимость решения  в обеих областях зависит от вопроса, соответствует ли оно правилам игры. Поэтом считается тот, кто способен говорить на языке искусства. Язык поэзии отличается от обычного языка тем, что  он намеренно пользуется особыми  образами, которые понятны не каждому. То, что язык поэзии делает с образами, это и есть игра. Именно она  располагает  их в стилистической упорядоченности, она облекает их тайнами, так что  каждый образ - играя - разрешает какую-нибудь загадку (17, 19).

 

В архаических культурах  поэтический язык еще являлся  преимущественно средством выразительности. Поэзия выполняет более широкую  жизненную функцию, чем удовлетворение поэтических стремлений. По мере духовного  и материального развития культуры расширяются те области, где черты  игры отсутствуют или малозаметны, за счет тех, где игра не знает препятствий. Культура в целом приобретает  серьезность. Закон и война, знание, техника и ремесла, как кажется, теряют контакт с игрою. Даже культ  затронут этим процессом. Оплотом цветущей и благородной игры остается поэзия (16, 23).

 

Поэзия тесно связана  с воображением, поэтому воображение  тоже происходит из игры. Вообразить воспринимаемое в виде живого существа - значит, выразить его на самом первичном уровне. Это происходит, как только возникает  потребность сообщить о воспринимаемом кому-то еще. Представление рождается  как воображение.

 

Исходя из этого, Й. Хейзинга делает вывод о правомерности  назвать игрой духа врожденную неотъемлемую склонность духа - создавать для  себя вымышленный мир живых существ. Исследователь ставит в доказательство свой точки зрения мифологические рассуждения  о возникновении мира и вещей, где это явление представлено как использование членов тела некоего  мирового исполина некими творящими  божествами (21, С.135).

3.5. Игровые формы искусства. 

 

Внешним признаком глубоко  психологической связи игры и  искусства является то, что во многих языках исполнение на музыкальных инструментах зовется игрою (16, 19).

 

Игра лежит вне благоразумия практической жизни, вне сферы необходимости  или пользы, то же относится к  музыкальным формам и музыкальному выражению. Игра стоится по законам, которые не определяются нормами разума, долга и  истины. То же справедливо и для музыки. Действенность её форм и  её функции определяется нормами, которые никак не соприкасаются ни с логическими понятиями, ни со зрительными или осязаемыми образами. Лишь собственные специфические имена могли бы подойти этим нормам, имена, одинаково свойственными музыке и игре, каковы ритм и гармония (17)

 

Если со всем тем, что относится  к музыке, мы неизменно остаемся в рамках игры, то еще в большей  степени это относится к искусству  танца. “О Танце... можно сказать, что  это сама игра в полном смысле слова...”(21, С.159). Й. Хейзинга отмечает, что взаимосвязь  танца и игры настолько очевидна, что даже не требует тщательного  рассмотрения.

 

Связь изобразительного искусства  и игры прослеживается в том, что, во-первых, произведения искусства  причастны к сакральному миру; а во-вторых, здесь также присутствует состязательный элемент (24).

 

Взаимосвязь искусства и  игры ярко прослеживается в драматургии, кино. Здесь игра возводится в ранг театральных представлений и  кинофильмов и сама по себе уже  является искусством.

 Глава IV. Культура и  эпохи с точки зрения игры.

 

Игровой элемент присутствует на всех этапах развития человечества. Ранее уже было рассмотрено значение игры в архаических культурах  и в эпоху античности, здесь  же мы более подробно остановимся  на характеристиках  остальных эпох с точки зрения игровой концепции  культуры.

 

Игровой элемент в жизни  Рима более ясно раскрывается в выражении  “Хлеба и зрелищ!” - как выражении  того, что народ требовал от государства. В эпоху Римской империи “на  всей цивилизации лежит фальшивый  внешний глянец. И религия, и искусство, и литература были призваны уверять, что с Римом все в порядке, его изобилие обеспечено, а победоносная мощь не вызывает сомнений”(21, С.171). Об этом говорят горделивые здания, Колонны, воздвигнутые в честь побед, триумфальные арки, алтари с их рельефами, стенная  роспись в жилищах. Священные  и мирские изображения в римском  искусстве сливаются воедино. Во всем этом есть некоторая доля несерьезности, желание укрыться в идиллию, чем  культура и выдает свой упадок. Её игровой  элемент выступает явно на первый план, но он не обладает более никакой  органической функцией в устройстве и событиях общественной жизни.

 

Политика императоров  также определялась потребностью то и дело громогласно провозглашать  общественное благо, прибегая при этом к древним сакральным игровым  формам. Римское общество не могло  жить  без игр. Они были для  него такой же основой существования, как и хлеб. Ведь это были священные  игры, и народ имел на них священное  право. В итоге, жизнь превратилась в протекающую в рамках культуры игру, в которой фактор культа все еще удерживается как форма, но священного там уже не осталось.(11)

 

Об игровом элементе средневековой  культуры Й. Хейзинга рассказывает в  работе “Осень средневековья” (22). Средневековый  мир полон игры, резвой, необузданной народной игры, полон языческими элементами, которые, утратив сакральное значение, превратились в чисто шуточные обряды, в помпезные и величественные рыцарские игры, утонченную игру куртуазной любви и великое множество  иных форм. В большинстве случаев, прямая культуросозидающая функция  всем этим игровым формам уже несвойственно, так как крупные формы в  культуре: поэзию и обряды, философствование и науку, политику ведения войн - эта эпоха уже унаследовала из своего античного прошлого.

 

В эпоху Ренессанса и Гуманизма  духовная атмосфера была наполнена  игрой. Й. Хейзинга указывает, что “одновременно  утонченная и при этом свежая и  сильная устремленность к прекрасной и благородной форме - не что иное, как игровая культура”(21, С.174). Все  великолепие Ренессанса  - это  радостное и торжественное облачение  в наряды, порождаемого фантазией  идеального прошлого. Ренессанс пробуждал  два в высшей степени игровых  вида образного воплощения жизни - пастораль  и рыцарство - к новой жизни, а  именно к жизни в литературе и  в празднике.

 

Гуманисты культивировали четко  сформулированные жизненные и духовные идеалы. Они умудрялись даже антично - языческих персонажей и свой язык классицизма сдабривать выражениями  христианской веры, внося туда привкус  искусственного и не вполне искреннего. Таков Эразм Ротердамский с “Похвалой  глупости”, “Беседой”, а также с  его письмами, серьезными научными трудами. Таков Рабле, Молине, Сервантес - везде есть элемент игры, который  кажется, чуть ли не самой сущностью  этих произведений (11).

 

Главная игровая составляющая XVII столетия это Барокко. С представлением о барокко связывается картина  сознательно преувеличенного, намеренного  выставляемого напоказ, заведомо надуманного. Формы искусства барокко были и остаются в полном смысле этого  слова искусственными. (3). Склонность к утрированию, которая присуща XVII столетию, очевидно, может быть, понята лишь исходя из глубоко игрового содержания самого творческого порыва. Чтобы  от всего сердца наслаждаться Рубенсом, Вонделом или Бернини, нужно начать с того, что не воспринимать их формы  выражения чересчур лишь “взаправду”. Всеохватывающее моделирование  жизни, духа и внешнего облика по выкройке Барокко находит поистине разительное  подтверждение в одежде (парадный мужской костюм, парик).

 

Еще более живой элемент  игры, по мнению автора “Человека играющего” присущ эпохе Рококо. Именно там  игровые качества расцветают столь  пышно, что само определение Рококо едва ли может обойтись без прилагательного  игривый.   В моде тяготение  к красоте с обуревающими людей страстями и чувствами: кокетством, тщеславием, выставлением своих достоинств; в стиле - это тяготение к красоте, выкристаллизовывается в чистом виде. Редко до такой степени сближаются  друг с другом стиль и мода, и тем самым игра и искусство, как в Рококо (11). Игровые качества культуры  XVIII века ушли гораздо глубже, в искусство управления государством: политика кабинетов, политические интриги и авантюристы - поистине все это никогда еще не было настоль игрою.

 

Со второй половины XVIII века настроение эпохи рождалось в  игре, это справедливо, как для  нового классицизма, так и для  образов, вдохновлявших романтиков, а факты истории говорят о  том, что романтизм родился в  игре и из игры (Уолпол “Замок Отранто” - первый, беспомощный опыт романа ужасов, то ли из каприза, то ли от скуки). Еще  одним подтверждением игрового фактора  является направление сентиментализма XVIII века. (13). Й. Хейзинга отмечает, что  различать содержание культурных импульсов  от столетия к столетию становится все труднее. К прежнему сомнению: серьезно это или игра - все более  примешивается  подозрение в лицемерии  и притворстве.(21, С.189)

 

В XIX веке буржуазные идеала благополучия стали овладевать духом  общества. Переоценка экономического фактора в обществе и духовном состоянии личности была в известном  смысле естественным результатом рационализма и утилитаризма, которые убили  тайну как таковую и провозгласили  человека свободным от вины и греха. Великие течения мысли этого  времени почти все были направлены против игрового фактора в общественной жизни (либерализм, социализм, политический утилитаризм и т.д. - все это  виды деятельности, серьезные до последней  капли. Культура в значительно меньшей  степени разыгрывается по сравнению  с предыдущими периодами.

 

Подводя итог о XIX  веке, можно  свидетельствовать, что почти во всех явлениях культуры игровой фактор заметно отступает здесь на второй план. Как духовная, так и материальная организация общества были препятствием для сколько-нибудь явного воздействия  этого фактора. Общество стало чересчур сознательно воспринимать свои стремления и интересы. Оно полагало, что  уже выросло из своих детских  одежд, стараясь воплотить в жизнь  научные замыслы по достижению собственного земного благополучия. Идеалы труда, всеобщего образования и демократии едва ли не оставили место вечному  началу игры.