Жизнь и творчество Александра Блока

                Вот они далёко, Весело плывут. Только вас с тобою, Верно,  не

                возьмут!

                 (Барка жизни стала...)

На такой щемящей  ноте начинает звучать в лирике Блока  одна  из  главных  для

него проблем  — народ и интеллигенция.

  Помимо мотивов,  связанных с революционными событиями,  в названных  циклах

отражены и  многие  другие  стороны  многообразной  и  бесконечно  изменчивой

русской жизни.  Но  особое  значение  приобретают  стихотворения,  где  поэт

развертывает  «широкоохват-ный» образ родины и  подчеркивает свою  неразрывную

связь  с  ней.  В  первом  из   них   («Осенняя   воля»,   1905)   отчетливо

просматриваются лермонтовские традиции. В стихотворении  «Родина»  Лермонтов

назвал свою любовь  к  отчизне  «странной»,  потому  что  она  расходится  с

традиционным  «патриотизмом». Ему были дороги «не  слава,  купленная  кровью»,

а «степей холодное молчанье» и «дрожащие огни  печальных  деревень».  Такова

же и любовь Блока: «Над печалью нив твоих заплачу, //  Твой  простор  навеки

полюблю...»,—  с той, пожалуй, разницей,  что  она  у  него  более  интимная,

более личная. Не случайно образ родины «перетекает» здесь  в  образ  женщины

(«И вдали,  вдали призывно машет //  Твой  узорный,  твой  цветной  рукав»),—

прием, который  будет повторяться и в более  поздних  стихотворениях  Блока  о

родине. Блоковский герой не случайный прохожий, а  один  из  сыновей  России,

идущий «знакомым» путем и сопричастный горькой  судьбе тех, кто «умирает,  не

любя», но кто стремится к слиянию с родиной: «Приюти ты в далях  необъятных!

// Как и жить  и плакать без тебя!»

  По-иному  раскрывается образ отчизны в  стихотворении «Русь» (1906). Русь —

это  тайна  —  вот  исходное  и  итоговое  резюме,  подчеркнутое   кольцевой

композицией стихотворения. Поначалу кажется, что тайна Руси  проистекает  из

«преданий старины»: «мутного взора колдуна»,  ведунов  с  ворожеями,  ведьм,

чертей... Однако, вчитываясь в стихотворение, начинаешь  понимать, что  тайна

Руси не в  этом. Она там, «где разноликие народы // Из края в край,  из  дола

в дол // Ведут  ночные хороводы // Под заревом горящих  сел».  Разгадка  тайны

—  в  «живой  душе»  народа,  не  запятнавшей  на  просторах  России   своей

«первоначальной чистоты».  Чтобы  ее  постичь,  надо  жить  одною  жизнью  с

народом.

  Погружаясь  в стихию повседневности, Блок  создает  и  ряд  стихотворений,

который исследователи  его творчества называют «чердачным циклом»:  «Холодный

день», «В октябре», «Ночь. Город  угомонился...»,  "Я  в  четырех  стенах  —

убитый //  Земной  заботой  и  нуждой...»,  «Окна  во  двор»,  «Хожу,  брожу

понурый...», «На  чердаке» и  др.  Лирический  герой  цикла  —  представитель

городских низов,  один  из  многих  «униженных  и  оскорбленных»,  обитатель

городских подвалов и чердаков. Уже сами названия и зачины стихов,  а  в  еще

большей степени  детали  обстановки,  окружающей  героя  («зловонные  двери»,

«низкий потолок», «заплеванный угол», «оловянные кровли»,  «колодезь  двора»

и пр.), кажутся  неожиданными в устах певца Прекрасной Дамы. Но вот  что  еще

удивительнее: герой  «чердачного цикла» при всей  своей  внешней  непохожести

на автора воспринимается нами именно как выразитель авторского  «я».  И  это

не актерский  прием поэта, играющего соответствующую  роль. Здесь проявилась

существенная  особенность  блоковского  лиризма,  которую   он   не   только

сознавал, но и  активно  защищал:  «Писатель,  может  быть,  больше  всего  —

человек, потому-то ему случается  так  особенно  мучительно  безвозвратно  и

горестно растрачивать свое человеческое «я», растворять его в  массе  других

требовательных  и неблагодарных «я». И еще:  «...Писатель,  верующий  в  свое

призвание, каких  бы размеров этот писатель  ни  был,  сопоставляет  себя  со

своей родиной, полагая, что болеет ее  болезнями,  сораспинается  с  нею...»

Таким образом, самораскрытие блоковского лирического  героя  в  ряде  случаев

происходит через  «растворение себя» в чужих «я», через «сораспинание» его  с

этими чужими «я», благодаря чему происходит обретение  самого себя.

  Два следующих  цикла второго тома — «Снежная  маска* и «Фаина»  —  отражают

внезапно вспыхнувшее  чувство  поэта  к  актрисе  Н.  Н.  Волоховой.  Стихия

природы   («Пузыри   земли»),    стихия    повседневной    жизни    («Разные

стихотворения», «Город») теперь  сменяются стихией хмельной,  испепеляющей

страсти. Отдаваясь  своему  чувству,  герой  «Снежной  маски»,  «настигнутый

метелью», погружается  в  «вихри  снежные  »,  в  «  снежный  мрак  очей  »,

упивается этими  «снежными хмелями» и во имя любви готов сгореть «на  снежном

костре». Заметим, что символы ветра, метели пройдут  через всю  поэзию  Блока

вплоть  до  поэмы  «Двенадцать»,  знаменуя  собой  стихийную,   динамическую

сторону жизни. Героиня  цикла  почти  лишена  конкретных  примет,  ее  черты

романтически  условны (у нее «неизбежные глаза», они могут «цвести»;

   «тихая  поступь» и «снежная кровь», ее  голос «слышен сквозь метели»).

  В цикле  «Фаина» образ  героини   обогащается  новыми  свойствами.  Она  не

только воплощение «стихии души», но и выражение стихии народной жизни: 

               Смотрю я — руки вскинула, В  широкий пляс пошла, Цветами  всех

            осыпала И в песне изошла... Неверная, лукавая, Коварная —

            пляши! И будь навек отравою  Растраченной души. 

  Мотив «растраченной души» звучит и в других стихотворениях цикла,  в  том

числе и в  широко известном «О, весна без  конца и без  краю...».  Его  обычно

приводят как  пример мужественного взгляда поэта  на жизнь.  И  это,  конечно,

верно. Но сам  Блок говорил,  что  «художник,  мужественно глядящий  в лицо

миру», вглядывается «в контуры добра и  зла  —  ценою  утраты  части  души».

Недаром стихотворение  это заканчивается упоминанием  не только «мучений»,  но

и «гибели»:

               И смотрю, и вражду измеряю,  Ненавидя, кляня и любя:

               За мученья, за гибель —  я знаю — Все равно: принимаю  тебя! 

  Однако из  мира стихий, «бушующих лиловых  миров», как определяет сам   Блок

период «антитезы», отраженный во втором томе, художник выходит  не столько  с

утратами, сколько с обретениями. Теперь «за плечами  все  «мое»  и  все  «не

мое»,  равно  великое...»  —  пишет  он  в  письме  А.  Белому.  Это   новое

мироощущение  поэта  отразилось  и  в   венчающем   второй   том   цикле   с

многозначительным названием «Вольные  мысли».  Именно  здесь  звучат  слова,

предвещающие   его   переход   к   третьему,    завершающему    этапу    его

«вочеловечения»:

      Всегда хочу смотреть в глаза          людские,

      И пить вино, и женщин целовать,

           И яростью желаний полнить вечер,

           Когда жара мешает днем мечтать.

           И песни петь! — И слушать  в мире ветер!

  Третий том  — завершающий, высший этап  пройденного поэтом трудного, подчас

мучительного  пути.  «Тезу»  первого  и  «антитезу»  второго  тома   сменяет

«синтез».  Синтез  —   это   новая,   более   высокая   ступень   осмысления

действительности, отвергающая предыдущие и в то же время соединяющая в  себе

по-новому некоторые  их черты. Это  следует  иметь  в  виду,  ибо  существует

довольно распространенное представление о пути Блока как о  прямолинейном  и

неуклонном  движении  «все  вперед  и  выше».   А   между   тем   сам   поэт

свидетельствовал, что его «восхождение» шло  не по прямой,  а  по  спирали  и

сопровождалось  «отклонениями» и «возвратами».  И  содержание  третьего  тома

подтверждает  это.

  Он открывается  циклом «Страшный мир». Тема «страшного  мира» — сквозная  в

творчестве Блока. Она присутствует и в первом, и  особенно во втором томе.  К

сожалению,  ее  часто  трактуют  лишь   как   тему   обличения   «буржуазной

действительности». На самом  же  деле  это  только  внешняя,  легко  видимая

сторона «страшного мира». Но есть и другая, глубинная  его суть,  быть  может

еще более важная для поэта. Человек, живущий в  «страшном  мире»,  испытывает

его тлетворное воздействие.  При  этом  страдают  и  нравственные  ценности.

Стихия,   «демонические»   настроения,   губительные   страсти    овладевают

человеком. В  орбиту этих темных сил попадает и  сам  лирический  герой.  Душа

его  трагически  переживает  состояние  собственной  греховности,  безверия,

опустошенности, смертельной усталости.

  Здесь отсутствуют  естественные, здоровые человеческие  чувства. Любовь? Ее

тоже нет.  Есть  «горькая  страсть,  как  полынь»,  «низкая  страсть»,  бунт

«черной крови» («Унижение», «На островах», «В ресторане»,  «Черная  кровь»).

Герой, утративший душу, предстает  перед  нами  в  разных  обличиях.  То  он

лермонтовско-врубелевский демон, страдающий  сам  и  несущий  гибель  другим

(два стихотворения  с одинаковым названием «Демон»), то «стареющий  юноша»  —

двойник лирического  героя («Двойник»). Прием «двойничест-ва»  лег в основу  и

трагически-сатирического  цикла  «Жизнь   моего   приятеля».   Это   история

человека, который  «в сумасшествии тихом» бессмысленных  и безрадостных  буден

растратил сокровища  своей души:

«Пробудился: тридцать лет. // Хвать-похвать,— а сердца нет». Печальный  итог

его жизни подводит сама смерть («Говорит смерть»):

          С него довольно славить Бога,—  Уж он — не голос, только  — стон, Я

          отворю. Пускай немного Еще помучается он.

  Трагическое   мироощущение,   «угрюмство»,    свойственные    большинству

стихотворений цикла, находят свое  крайнее  выражение  в  тех  из  них,  где

законы «страшного мира» приобретают космические  масштабы:

        Миры летят. Года летят. Пустая  Вселенная глядит в нас мраком  глаз. А