Жизнь и творчество Александра Блока

А сам Коршун — символ  тех  зловещих  сил,  которые тяготеют  над Россией.

Вопросы, поставленные в конце стихотворения и усиленные  анафорой  «доколе»,

не являются обычными риторическими вопросами. Автор обращает их и к себе,  и

к читателям, и, быть может, к самой Истории как  активный призыв к действию.

  Казалось  бы, цикл «Родина» мог достойно  завершить последний том «трилогии

вочеловечения». Однако поэт посчитал необходимым  поместить  в  конце  книги

небольшой  цикл  «О  чем  поет  ветер»,  исполненный  грустных,  элегических

раздумий.  Причину  этого  убедительно  объяснил   известный   исследователь

творчества Блока  Д. Е. Максимов:  «Завершая  этим  сумеречным  —  с  редкими

просветами —  финалом композицию третьего тома. Блок, по-видимому,  стремился

к  тому  ...,  чтобы  внутреннее  движение  в  книге   не   вытягивалось   в

прямолинейную  и  подозрительную  этой  прямолинейностью  круто   восходящую

линию». Исследователь  обращает внимание на то, что заключительный цикл  чем-

то перекликается  со «страшным миром» и, таким образом, третий  том  тяготеет

к кольцевому построению, что соответствует спиралеобразному  характеру  пути

поэта.

  В марте  1916 года, в период снижения своей  творческой активности, А. Блок

делает многозначительное  признание: «На днях я  подумал  о  том,  что  стихи

писать мне  не нужно,  потому  что  я  слишком  умею  это  делать.  Надо  еще

измениться  (или  —  чтобы  вокруг   изменилось),   чтобы   вновь   получить

возможность преодолевать материал». Время  решающих  перемен  наступило  для

поэта в конце 1917 и в  самом  начале  1918  года  —  в  период  Октябрьской

революции.   Свое   безоговорочное   приятие   революции   он   открыто    и

бескомпромиссно  выразил  в   статье   «Интеллигенция   и   революция».   Ее

художественным  эквивалентом   стали   знаменитая   поэма   «Двенадцать»   и

стихотворение «Скифы».

  Поэма «Двенадцать»  формально не  входит  в   блоков-скую  «трилогию»,  но,

связанная с  ней многими нитями,  она  стала  новой  и  высшей  ступенью  его

творческого  пути.  «...В  январе  1918-го,—  свидетельствует  поэт,—  я   в

последний раз  отдался стихии не менее слепо, чем  в  январе  1907  («Снежная

маска».— Авт.) или  в  марте  1914  («Кармен».—  Авт.).  Во  время  и  после

окончания «Двенадцати» я несколько дней ощущал  физически,  слухом,  большой

шум вокруг —  шум слитный (вероятно, шум от крушения старого мира)».  И  еще:

«...Поэма написана  в  ту  исключительную  и  всегда  короткую  пору,  когда

проносящийся  революционный циклон производит бурю во всех морях  —  природы,

жизни и искусства».

  Вот эта  «буря во всех морях» и нашла  свое сгущенное  выражение   в  поэме.

Все ее  действие  развертывается  на  фоне  разгулявшихся  природных  стихий

(«Ветер, ветер  — // На всем божьем свете!»,  «Ветер хлесткий»,  он  «гуляет»,

«свищет», «и зол  и рад», «разыгралась  чтой-то  вьюга»,  «ох,  пурга  какая,

спасе!», «Вьюга долгим смехом // Заливается в снегах»  и  т.  д.).  Очевидно,

что образы ветра, метели романтичны и имеют символический  смысл.

   Но основа  содержания этого произведения  —  «буря»  в  море  жизни.  Строя

сюжет поэмы, А. Блок широко использует прием контраста, который заявлен  уже

в  первых  двух   строках:   «Черный   вечер.   //   Белый   снег».   Резкое

противопоставление  двух миров — «черного» и «белого», старого и нового  —  с

полной определенностью выявляется в двух первых главах  поэмы.  В  одной  из

них — сатирические  зарисовки  обломков  старого  мира  (буржуя,  «писателя-

витии», «товарища-попа», «барыни в  каракуле»,  уличных  проституток...).  В

другой —  коллективный образ двенадцати  красногвардейцев,  представителей  и

защитников «новой жизни». Блок нисколько не  «выпрямляет»,  не  идеализирует

своих героев. Выразители  народной  стихии,  они  несут  в  себе  и  все  ее

крайности. С  одной стороны, это люди, сознающие  свой  высокий  революционный

долг («Революцьонный держите  шаг!  //  Неугомонный  не  дремлет  враг!»)  и

готовые его  исполнить:

          Товарищ, винтовку держи, не  трусь!

          Пальнем-ка пулей в Святую Русь  — В

          кондовую, В избяную, В толстозадую! 

  С другой — в их психологии  еще живы  и отчетливо выражены  настроения

стихийной, анархической «вольницы»:

          Запирайте етажи,

          Нынче будут грабежи!

          Отмыкайте погреба — 

          Гуляет нынче 

          голытьба!

  Да  и   вся  «событийная»  линия  поэмы  —  нелепое  убийство   одним   из

красногвардейцев (Петрухой) своей любовницы Катьки — тоже в большой  степени

отражает неуправляемость  поступков красногвардейцев и вносит  в  ее  колорит

трагическую окраску. Блок видел в революции не только ее величие,  но  и  ее

«гримасы». В  той же статье «Интеллигенция и революция» читаем:  «Что  же  вы

думали? Что революция  — идиллия?  Что  творчество  ничего  не  разрушает  на

своем пути? Что  народ — паинька? <...> И, наконец,  что  так  «бескровно»  и

так «безболезненно»  разрешится  вековая  распря  между  «черной»  и  «белой»

костью?..» Но  главным  для  него  было  то,  чтобы  «октябрьские  гримасы»,

которых, по его  убеждению, «было очень  мало  —  могло  быть  во  много  раз

больше», не заслонили «октябрьского величия».

  Величие  и правоту «революции-бури», несущей  возмездие старому миру,  Блок

утверждает в  заключительной, финальной главе  поэмы, где  впереди  двенадцати

красногвардейцев-«апостолов»  новой жизни возникает образ  Иисуса Христа.

  Образ Христа, завершающий поэму, многим казался  случайным  и  неуместным.

Да и сам  автор не был полностью удовлетворен своим решением.  «Мне  тоже  не

нравится  конец  «Двенадцати»,—  признавался  он  К.  Чуковскому.—  Когда  я

кончил, я сам  удивился:

почему же Христос?  Неужели  Христос?  Но  чем  больше  я  вглядывался,  тем

явственнее я  видел Христа. И  я  тогда  же  записал  у  себя:  К  сожалению,

Христос». А вот  запись поэта от 18 февраля  1918  года:  «Что  Христос  идет

перед ними —  несомненно. Дело не в том, «достойны ли  они  его»,  а  страшно

то, что опять  Он с ними, и Другого пока нет; а надо — Другого?» Может  быть,

именно поэтому  у  исследователей  поэмы  возникали  разнообразные  трактовки

символического  бло-ковского  Христа.  Христос  как  символ  революционера,.

Христос   как   символ   будущего,   языческий   Христос,   старообрядческий

«сжигающий» Христос, Христос-сверхчеловек,  Христос  как  воплощение  Вечной

Женственности, Христос-художник и даже  Христос-антихрист...  Думается,  что

все эти по-своему  остроумные  допущения  уводят  от  главного.  Главное  же

заключается в  том, что образ Христа позволяет  поэту  оправдать  революцию  с

точки зрения высшей справедливости.

  И наконец,  о  «буре»  в  «море   искусства»,  то  есть  о   художественном

новаторстве «Двенадцати». Отдавшись до конца «стихии», поэт  сумел  отразить

в поэме ту «музыку», которая звучала и  вокруг  него  л  в  нем  самом.  Это

отразилось  в  ритмическом,  лексическом  и  жанровом  многоголосии   поэмы.

Традиционные  ямб и чаще  всего звучащий  в поэме хорей сочетаются   с

разностопными модификациями классических размеров, с дольником, а  иной  раз

и с  нерифмованным  стихом.  В  поэме  звучат  интонации  марша,  городского

романса, частушки, революционной  и  народной  песни,  лозунговых  призывов.

Блок  широко  использует  разговорную,  а  зачастую  и  сниженную  «уличную»

лексику. И все  это настолько органично слилось  в единое целое, что

Блок в день завершения поэмы, 29 января 1918 года, дерзнул  пометить в  своей

записной книжке: «Сегодня я - гений»

  Вслед   за   «Двенадцатью»   было   написано    стихотворение    «Скифы».

Противопоставляя  «цивилизованный» Запад и революционную  Русь, поэт от  имени

революционной «скифской»  России  призывает  народы  Европы  положить  конец

«ужасам войны» и вложить «старый меч  в  ножны».  Стихотворение  завершается

призывом к  единению:

      В последний раз — опомнись, старый мир!

         На братский пир труда и  мира,

      В последний раз на светлый  братский пир

      Сзывает варварская лира!

  Так завершилась  «трилогия вочеловечения».  Так   завершился  трудный  путь

поэта, путь исполненный  великих художественных открытий и  свершений.

  Настоящий  художник не уходит из жизни  бесследно. «Мы умираем, а искусство

остается»,—  заметил Блок на  торжественном  собрании,  посвященном  Пушкину.

Блока нет, но  его  богатейшее  наследство  с  нами.  Его  стихи  во  многом

трагичны, потому что  трагичным  было  и  его  время.  Однако  сам  же  поэт

утверждал, что  не  «угрюмство»  —  суть его творчества.  Она в служении

будущему. И в  своем  последнем  стихотворении  («Пушкинскому  дому»,  1921,

февраль) поэт снова  напоминает нам об этом:

            Пропуская дней гнетущих

            Кратковременный обман,

            Прозревали дней грядущих

            Сине-розовый туман.

  «Если вы  любите мои стихи, преодолейте  их яд, прочтите в них о   будущем».

С этим пожеланием Александр Блок  обращается  не  только  к  своему  давнему

корреспонденту, но и к своим читателям.