Тоерия общества Никласа Лумана

Благодаря такой трактовке Луман  снимает проблему интерсубъективности сознания и коммуникации. Психические системы закрыты друг от друга, и не могут переживать друг друга интерсубъективно. Объяснение возможности коммуникации следует начинать не с этой проблемы, а с самой коммуникации, которая дает пространство для коммуникативного конституирования смысла в формах языка, социального действия и общества.

В концепции автопоэзиса становятся очевидными конструктивистские тенденции  теории Лумана. Они особенно наглядны в трактовке познания, где Луман  также исходил из основополагающих идей Матураны.

Матурана трактовал деятельность познания органических систем как основополагающую форму их жизнедеятельности, столь  же неотъемлемую, как и метаболизм. Луман переносит этот взгляд на социальные системы и выдвигает в качестве основной способности этих систем способность к наблюдению.

Наблюдение является большим, чем  просто восприятием: наблюдение является видом системных операций. Наблюдение, по определению Лумана, есть «различие, которое создает различие», т. е. операция, которая полагает различие. Операция наблюдения обозначает одну сторону формы, и, тем самым, отличает ее от другой. Обозначение той стороны, на которой находится наблюдатель, является самореференцией системы, различение иной стороны образует инореференцию системы. Осциллируя между двумя сторонами, наблюдатель формирует комплексные смысловые структуры.

Наблюдение есть операция, которая  как операция остается ненаблюдаемой. Но эту операцию может наблюдать другой наблюдатель, наблюдая наблюдателя. Иными словами, наблюдение первого уровня можно наблюдать с точки зрения наблюдения второго уровня. Наблюдатель первого уровня не может видеть единства различия смысловой формы, которое способен видеть наблюдатель на более высокой ступени. Полнота наблюдения предполагает более высокий порядок наблюдения. Луман отмечает, что особенностью человеческого разума как раз является способность к наблюдению второго порядка. В то же время, именно эта способность может вести к ситуации, когда наблюдение может уже иметь дело не с реальностью, а только с наблюдениями, смешивая их с реальностью, как это происходит, например, с «реальностью массмедиа».⁹

Наблюдатели – это не индивиды. Каждая система есть наблюдатель, который  способен к различению и обозначению. Каждая социальная система есть наблюдатель, и каждая теория есть наблюдение. Системная теория – это теория, которая не просто наблюдает нечто, а наблюдает то, как происходит наблюдение и как она сама наблюдает. Луманом подчеркивается авторефлексивность социальной теории, которая отдает себе отчет, что является продуктом наблюдения общества, которое она же наблюдает. «Если есть цель понять социальную действительность, которая, кроме прочего, создает и использует теории, как «социальную систему», то эта теория не может предположить свою форму как данную или предписанную. Оно приходит к ясности через саму себя и только тем путем, что она открывает себя снова в своем предметном мире. Теории этого вида имеют самореферентное отношение к своему предмету; и это не только потому, что они сами принимают участие в выборе аспектов, с помощью которых они конституируют свой предмет; но в более радикальном смысле, что они сами проявляются как один из своих собственных предметов».

Понятие наблюдения позволяет Луману отказаться от традиционной терминологии теории познания с заложенной в ней субъект-объектной схемой. Субъект, в понимании Лумана, – это неправомерно субстантивированное понятие самореференции, которому противопоставляется в виде «объекта» субстантивированный коррелят смысловых конструкций. Вместо отношений субъекта и объекта следует говорить об отношении системы и ее окружения в наблюдении. Субъект-объектное мышление, кроме того, что мешает опознать в обществе наблюдающую систему, вынуждает принять теорию корреспонденции познания и его предмета, которая, по мнению Лумана, абсурдна, если применять терминологию теории познания к отношениям системы и окружения.

«В окружении нет ничего, что  соответствует познанию; ибо все, что соответствует познанию, зависит  от различений, внутри которых оно  обозначает нечто как «то» или «не то». В окружении нет ни вещей, ни событий, если этим понятием должно обозначаться то, что то иное всякому иному. Даже окружения нет в окружении, так как это понятие обозначает нечто только в отличие от системы».

В теории познания Луман делает выбор  в пользу «радикального конструктивизма». В познании, как и в других видах жизнедеятельности, система не может выйти за свои пределы и имеет дело только с собственными определениями. Когнитивные операции являются внутренними операциями автопоэтических систем: «Хотя мозг может быть возбужден от внешнего контакта, имеющего крайне малую величину, но он обладает операциями только для внутренних изменений состояний и с помощью нервных импульсов не может иметь контакт с внешним окружением, ни как input, ни как output. В человеке оперируют как условие его жизни и переживания бесчисленные собственные системы, которые определяют посредством собственных структур то, какие операции они осуществляют, хотя они одновременно и зависимы друг от друга». Мир наблюдения создается, как создаются любые проявления активности систем. В то же время он идентичен, но не в силу интерсубъективности сознаний, а поскольку «коммуницирующий» наблюдатель один – общество.

2.2. Эволюция общества

Классический дарвинизм  выдвинул тезис о «выживании наиболее приспособленных». Этот тезис допускает обобщение как «частный случай более общего закона выживания стабильного … Мыльные пузыри стремятся принять стабильную форму, так как это стабильная конфигурация для тонких пленок, наполненных газом …  Кристаллы поваренной соли стремятся принять кубическую форму, потому что при этом достигается стабильная упаковка ионов натрия вместе с ионами хлора». Такого рода тавтологическое свойство стабильности стабильного напоминает аристотелевское «естественное место», занять которое стремятся все сущности, в силу чего они и оказываются тем, что они есть, принимают свою собственную форму. Вся эволюционная теория вытекает из этой тавтологии, (даже если, в конце концов, оказывается что «подвижная», динамическая стабильность в каком-то смысле оказывается более стабильной и выигрывает в борьбе за репликацию у «косной» стабильности).¹⁰

Это самое широкое – тавтологическое  – понимание эволюции предполагает селекцию стабильных свойств и отбраковывание нестабильного. Так, в этой своей «архаической» форме эволюция делала возможным появление молекул, состоящих из нескольких десятков атомов, меняющих свои конфигурации посредством внешнего источника энергии. Однако вероятность появления более высоких – живых – систем при помощи такого «перетряхивания» потребовала бы времени, многократно превышающего возраст Вселенной. Такая «медленная» эволюция не выдержала конкуренции с другим возможным типом эволюции и сама оказалась отбракованной. Завершающей же стадией этой протоэволюции стало появление гетерогенной среды, «первичного бульона», содержащей такие относительно простые «блоки», как аминокислоты.

Началом эволюции нового типа стало появление гораздо  более невероятной молекулы, своего рода самовоспроизводящейся матрицы, способной создавать копии самой себя из имеющихся в изобилии «блоков», содержащихся в первичном бульоне. В результате появления такого рода невероятных репликаторов эволюция уничтожила условия своего собственного возникновения, т. е. условия возможности прошлой эволюции. С появлением репликаторов в мир вошла другая форма – динамической – стабильности, для поддержания которой необходима непрерывная селекция элементов сложной молекулы, что предполагало возможность ошибки в их подсоединении, т. е. обеспечивало изменчивость или подготовило первичный эволюционный процесс – варьирование. Увеличивалось и число факторов стабильности. Способность к долговременной связанности (сохранение пространственных конфигураций) как пространственный фактор стабильности уступает место таким временным факторам как возрастание темпа самокопирования, что делало возможным большее число «отпрысков», а следовательно – победу в конкуренции некоторого более быстрого штамма. Возникает конкуренция между штаммами, эволюционным ответом на который становится появление пространственных границ (белковая оболочка клетки), а также средств пересечения и разрушения этих границ – как со стороны «внешнего врага», так и внутренне – путем создания колоний, комплексов клеток, их дифференциации и взаимодействия друг с другом. Создание сложных организмов – «машин выживания» генов – окончательно закрепило победу молекул ДНК над всеми остальными репликаторами (возможно, это были неорганические кристаллы-минералы, кусочки глины), а вместе с тем – «победу» живой материи над неживой. Гены – цепочки из блоков (нуклеотидов) четырех типов – выступают своего рода инструкциями для конструирования белковых тел. Их строительные блоки остаются неизменными, хотя под воздействием мутаций (ошибок в самокопировании) и меняют свои конфигурации: планы по строительству своих «машин выживания» (мышцы, сердце, глаз и т. д.).

Итак, первичным эволюционным механизмом живых систем является мутация  – варьирование составляющих гены строительных блоков из нуклеотидов. Но и сам этот эволюционный механизм варьирования, в свою очередь, оказался подверженным варьированию и здесь мы вновь сталкиваемся с эволюцией эволюции. Само варьирование мутировало вместе с появлением полового отбора. Половое размножение сделало возможным перетасовку и перемешивание генов и генных комплексов, «отложение» генов, их «путешествие» из тел родителей в тела самых далеких потомков. Ведь в результате мейоза лишь половина хромосом «делегируется» потомкам, представляющей мозаику из перемешанных материнских и отцовских клеток. Генетическая единица – это просто фрагмент хромосомы, и чем обширнее этот фрагмент – тем меньше шансов у него сохранить свою конфигурацию или идентичность в результате мейоза. Напротив, меньшие участки хромосомы оказываются более долговечными.¹¹

Здесь важно, что мутации  оказываются удачными, в первую очередь, в том случае, если гены объединяющихся субъединиц «согласуются» друг с другом, если участки генетического материала «удачно» сцепляются в рамках новой генетической единицы, т. е. отвечают внутренним условиям своего воспроизводства. И лишь потом в дело вступает селекция фенотипических признаков. Таким образом, внешний мир, окружающая природа «вмешивается» довольно поздно – после того, как невероятные мутации и невероятное копирование уже состоялись на эволюционной стадии варьирования. На этой стадии образуются кластеры обособленных генов, прочно сцепленные группы. Неразрывность и воспроизводимость подобных кластеров, которые целиком отправляются в «следующее тело» посредством мейоза (собственно, эти кластеры и есть «единые» гены), суть внутренние условия, определяющие эволюцию еще до всякой внешнего, т. е. «естественного» отбора. Эволюционная удачность мутации (варьирования) зависит от сохранения этих групп, а не от свойств отклоняемого (или нет) в ходе селекции фенотипа.

При этом у каждого  такого генного комплекса имеется  свой соперник, аллель, пребывающий  в генофонде популяции и словно выжидающий удачного момента, чтобы в результате кроссинговера (перемешивания генов за счет разделения хромосом родительской клетки и их объединение с хромосомами другого родителя) занять место предшественника в том же самом участке хромосом отпрыска. Отношение гена и его конкурента аллеля (с другими инструкциями по созданию фенотипических свойств организма) выражает отношение актуального и потенциального. Генофонд – это, таким образом, совокупность потенциальных альтернативных кандидатов.

Итак, эволюцию на стадии варьирования определяет сочетаемость генов еще на генном уровне, а затем – выживаемость эмбриона и развития организма, безотносительно к внешнему миру. Речь идет о структурной согласованности генов: скажем, ген острых резцов (у хищника) должен сопутствовать гену кишечника, способного переваривать мясо, а ген плоских перетирающих зубов (у травоядного) должен сочетаться с геном гораздо более длинного кишечника и другим биохимическим механизмом переваривания. Такая сочетаемость генов, очевидно, не зависит от внешнемировых условий.¹²

За эту мысль впоследствии ухватывается Луман применительно к эволюции коммуникаций, варьирование в которых, в свою очередь, является делом самой системы и не зависит от «интервенций» из внешнего мира. Итак, мы приблизились к тем постулатам биологической эволюционной теории, которые Луман положит в основу эволюционного подхода к обществу.

Во-первых, варьирование (изменчивость) не зависит от селекции, является случайным, и именно это, как пишет Луман, «освобождает порядок вещей от всякой связи с источником происхождения, от формоопределяющего первоначала». Три эволюционные функции не зависят друг от друга. Причем Луман настаивает на том, что такое определение эволюции является критериальным для всех эволюционных теорий. Селекция (полагаемая в качестве естественного, т. е. природного, а значит «внешнемирового» отбора), в свою очередь, не является преимущественно внешним, а скорее внутренним фактором, зависит от ко-эволюции структурно-сопряженных систем.7 «С системно-теоретической точки зрения, варьирование и отбор рассматриваются как «внутренние движущие силы» (sub-dynamics) комплексной системы», «больше нет смысла сохранять это распределение на внутренние (вариация) и внешние (селекция) факторы» – пишет Луман.

Во-вторых, возникает  понимание, что эволюция системы  вовсе не приводит к более эффективной приспособленности (к внешнему миру) одних систем сравнительно с другими. Соответственно, и понимание общества (= коммуникативной деятельности) как адаптивно-адаптирующей активности полагается устаревшим.

В соответствии с указанными основаниями общей эволюционной теории возникает вопрос о том, что же является аналогом гена в обществе, а что является его машиной выживания?

Луман пишет: «Об эволюции же социальной системы общества, напротив, можно говорить лишь в том случае, если рассматривать не живую, а коммуникативную систему, которая в каждой своей операции воспроизводит смысл, предполагает знание, черпает из собственной памяти, использует формы культуры».

Возникает вопрос и о  том, существует ли социальный аналог эволюции самих эволюционных функций, скажем, что-то похожее на механизмы интенсификации варьирования, каковым стало половое размножение, усилившее изменчивость в сфере живых систем? Уже половое размножение и, соответственно кроссинговер на биологическом уровне ставит много вопросов.

Функция разделения полов, очевидно, состоит в создании так  называемого variety pool, появления сложностности, избыточности варьирующихся элементов, ведь ген и его аллель не могут сразу занять свои места в хромосомах. По мнению Лумана, и в обществе существуют аналогичные механизмы ускорения варьирования. И в социуме возникают «дополнительные структуры для накопления и ускорения варьирования (подобно тому, как в эволюции жизни биохимические мутации дополняются бисексуальным воспроизводством). В общественной эволюции это осуществляется двояким образом: благодаря такому средству распространения коммуникации как письменность и с помощью усиления потенциала конфликтов и толерантности к конфликтам в обществе (или другими словами: благодаря отказу от экстернализации всех конфликтов, как это было характерно для сегментарных обществ).