Цель “Поэтики” и ее задачи. Поэтическое творчество-подражание. Различие видов поэзии в зависимости от средств подражания

Измененное —  когда в слове одно оставляют, а другое вносят, например, δεξιτερόν  κατά μαζον вместо δεξιόν.

Имена бывают мужского, женского и среднего рода. Мужского рода оканчиваются на Ν, Ρ и Σ и  сложные с последним, а таковых  два: Ψ и Ξ. Женского рода слова  оканчиваются на долгие звуки по своей  природе, как Η и Ω, а также  на Α протяженное. Таким образом, количество окончаний мужского и  женского рода по числу одинаково, потому что Ψ и Ξ то же что Σ. Α  на безгласный звук не оканчивается ни одно слово, так же как и на краткий  гласный звук. На Ι — только три  слова: μέλι, κόμμι, πέπερι. На Υ —  пять. На эти звуки, а также на Ν и Σ оканчиваются слова среднего рода.

XXII

Достоинства поэтической речи: слог поэта должен быть ясным и не низким. Условия достижения этих качеств: умеренное пользование разговорной речью, метафорами, глоссами и измененными словами. Примеры из греческой поэзии

Достоинство слога  — быть ясным и не низким. Самый  ясный слог тот, который состоит  из общеупотребительных слов, но это  слог низкий.

[1099]

Пример — поэзия Клеофонта и Сфенела. А возвышенный  и свободный от грубоватости слог пользуется чуждыми обыденной речи словами. Чуждыми я называю глоссу, метафору, растяжение и все, что выходит  за пределы обыденного говора. Но если соединить все подобного рода слова вместе, то получится загадка  или варваризм. Если (предложение  состоит) из метафор, это загадка, а  если из глосс — варваризм. Сущность загадки состоит в том, чтобы, говоря о действительном, соединить  с ним невозможное. Посредством сочетания общеупотребительных слов этого сделать нельзя, а при помощи метафор возможно, например, “Мужа я видел, огнем припаявшего медь к человеку” и т. п.

Из глосс образуется варваризм. Следовательно, необходимо, чтобы эти слова были как-нибудь перемешаны. Глоссы, метафоры, украшения  и другие виды слов, упомянутые мною, сделают слог благородным и возвышенным, а общеупотребительные выражения  придадут ему ясность. В особенности  влияют на ясность слога и отсутствие грубости растяжения, усечения и изменения  значения слов. То, что речь имеет  не разговорный, иной характер, и отступает  от обычной формы, придаст ей благородство; а тем, что в ней находятся  обычные выражения, будет достигнута ясность. Поэтому несправедливы  порицания тех, кто осуждает подобного  рода слог и осмеивает в своих  комедиях поэтов, как, например, Евклид Старший, будто легко творить, если предоставить возможность растягивать  гласные, сколько угодно. Он осмеял этот слог в самой форме своих  стихов:

Видел я шедшего  в Ма-арофо-он Э-эпихара.

И еще:

Нет, не люба мне  эта его-о че-емерица.

[1100]

Действительно, явно некстати пользоваться такими формами, смешно. Мера — общее условие  для всех видов слова. В самом  деле, если бы кто стал употреблять  метафоры, глоссы и другие виды слов некстати и нарочно для смеха, тот произвел бы такое же (комическое) впечатление.

Насколько важно, чтобы  все было подходящим, можно судить по эпическим произведениям, вставляя в метр слова разговорной речи, — да и по глоссам и метафорам  и другим подобного рода словам. Если кто поставит на их место разговорные  слова, тот увидит, что мы говорим  правду. Напр., Эсхил и Еврипид  составили одинаковый ямбический стих, но вследствие замены одного только слова, разговорного, обычного слова глоссой, один стих оказывается прекрасным, другой — безвкусным.

Эсхил в “Филоктете”  сказал:

“И рак, который  мясо ест моей ноги”...

А Еврипид вместо “ест” поставил “пирует”.

И еще пример. Вместо:

“Тут меня небольшой, ничтожный и безобразный”

можно сказать:

“Тут меня малорослый какой-то, бессильный уродец”

Или вместо:

“К ней простую  подставив скамейку и маленький  столик”

можно сказать.

“К ней дрянную  подставив скамейку и крошечный  столик”.

[1101]

И вместо берега “воют” можно сказать; берега “кричат”.

Кроме того, Арифрад  осмеивал в своих комедиях трагиков за то, что они употребляют такие  выражения, каких никто не допустил бы в разговоре, например, δομάτων  απο вместо сто δομάτων, Άχιλλέως πέρι, а не περί Άχιλλέως, σέθεν, εγώ  ρέ νιν и много других в таком  роде. Все такие выражения вследствие неупотребительности их в разговоре  придают речи возвышенный характер. А он этого не знал.

Большое значение имеет способность надлежащим образом  пользоваться каждым из указанных видов  слова, и сложными словами и глоссами. Но особенно важно быть искусным в  метафорах, так как только одного этого нельзя позаимствовать у других, и эта способность служит признаком  таланта. Ведь создавать хорошие  метафоры — значит, подмечать сходство.

Сложные слова более  всего подходят к дифирамбам, глоссы — к героическим стихам, метафоры — к ямбам. В героических стихах пригодны все вышеуказанные виды слова, а в ямбах, так как они  ближе всего воспроизводят разговорную  речь, пригодны те слова, которыми можно  пользоваться в разговоре. Таковы общеупотребительные  слова, метафоры и украшения.

XXIII

Переход к эпической поэзии. Отличие эпоса от истории. Превосходство Гомера над другими эпическими поэтами

О трагедии и воспроизведении (жизни) в действии у нас сказано  достаточно; а относительно поэзии повествовательной и воспроизводящей  в (гекза) метре ясно, что фабулы в  ней, так же как

[1102]

и в трагедиях, должны быть драматичны по своему составу  и группироваться вокруг одного цельного и законченного действия, имеющего начало, середину и конец, чтобы, подобно  единому и целому живому существу, вызывать присущее ей удовольствие. По своей композиции она не должна быть похожа на историю, в которой необходимо изображать не одно действие, а одно время, — те события, которые в  течение этого времени произошли  с одним лицом или со многими  и каждое из которых имеет случайное  отношение к другим. Например, морское  сражение при Саламине и битва  с карфагенянами в Сицилии  совершенно не имеющие общей цели, произошли в одно и то же время. Так в непрерывной смене времен иногда происходят одно за другим события, не имеющие общей цели. Но, можно  сказать, большинство поэтов делают эту ошибку. Почему, как мы уже  сказали, Гомер и в этом отношении  при сравнении с другими может  показаться “божественным”; ведь он и  не попытался изобразить всю войну, хотя она имела начало и конец. Его поэма могла бы выйти в  таком случае слишком большой  и неудобообозримой или, получив  меньший объем, запутанной вследствие разнообразия событий. И вот он, взяв одну часть (войны), ввел много эпизодов, например, перечень кораблей и другие эпизоды, которыми разнообразит свое произведение. А другие поэты группируют события вокруг одного лица, одного времени и одного многосложного действия, например, автор “Киприй” и “Малой Илиады”. Вот почему из “Илиады” и “Одиссеи” можно составить одну трагедию из каждой или только две, из “Киприй” много, а из “Малой Илиады” больше восьми, например: “Спор об оружии”, “Филоктет”, “Неоптолем”, “Еврипил”, “Нищий”, “Лакедемонянки”, “Взятие Трои”, “Отъезд” [“Синон и Троянки”].

[1103]

XXIV

Сходство между эпосом и трагедией. Различие между эпосом и трагедией. Метр, свойственный эпосу. Заслуги Гомера в области эпоса. Гомер — учитель целесообразного обмана (поэтическая иллюзия).

Кроме того, эпос должен иметь те же виды, какие имеет  трагедия. Он должен быть или простым, или запутанным, или нравоописательным, или патетическим и содержать  те же части, кроме музыкальной композиции и сценической постановки. Ведь в  нем необходимы перипетии и узнавания (и характеры), и страсти. Наконец, в нем должен быть хороший язык и хорошие мысли. Все это первый и в достаточной степени использовал  Гомер. Из обеих его поэм “Илиада” составляет простое и патетическое произведение, а “Одиссея” запутанное — в ней повсюду узнавания  — и нравоописательное. Кроме  того, языком и богатством мыслей Гомер  превзошел всех.

Эпопея различается  также длиной своего состава и  метром. Что касается длины, то предел ее достаточно выяснен; нужно иметь  возможность вместе обозревать начало и конец. А это может происходить  в том случае, если состав поэм будет  меньше, чем древних поэм, и если они подходят к объему трагедий, назначаемых на одно представление. В отношении растяжимости объема эпопея имеет одну важную особенность. Дело в том, что в трагедии нельзя изображать много частей происходящими  одновременно, а только ту часть, которая  находится на сцене и исполняется  актерами; но в эпопее, так как  она представляет рассказ, можно  изображать много частей происходящими  одновременно. Находясь в связи с  сюжетом, они увеличивают рост поэмы. Таким образом это преимущество эпопеи содействует ее величию и  дает возможность изменять настроение слушателя и вводить разнооб-

[1104]

разные эпизоды. Ведь однообразие, скоро пресыщая, ведет  трагедии к неудаче.

Героический метр приурочен к эпосу на основании  опыта. Если бы кто-нибудь стал составлять повествовательные произведения иным метром или многими, то это оказалось  бы неподходящим, так как героический  размер самый спокойный и самый  величественный из метров. Вот почему он допускает больше всего метафоры и глоссы — нужно заметить, что  повествовательное творчество изобилует  и другими видами слова. А ямб  и тетраметр подвижны; один удобен для танцев, другой — для действия. Еще более неуместно смешивать  метры, как Хэремон. Поэтому никто  не составляет длинных стихотворений  иным метром, кроме героического. Сама природа, как мы сказали, учит избирать подходящий для них размер.

Гомер и во многих других отношениях заслуживает похвалы, но в особенности потому, что он единственный из поэтов прекрасно знает, что ему следует делать. Сам  поэт должен говорить от своего лица как  можно меньше, потому что не в  этом его задача как поэта. Между  тем как другие поэты выступают  сами во всем своем произведении, а  образов дают немного и в немногих местах (Гомер), после краткого вступления, сейчас вводит мужчину или женщину  или какое-нибудь другое существо, и  нет у него ничего нехарактерного, а все имеет свой характер.

В эпосе, так же как и в трагедии, должно изображать удивительное. А так как в эпосе  не смотрят на действующих лиц, как  в трагедии, то в нем больше допускается  нелогичное, вследствие чего главным  образом возникает удивительное. В самом деле, эпизод с преследованием Гектора показался бы на сцене  смешным: одни стоят, не преследуют, а  тот кивает им головой. Но в эпосе  нелогичное незаметно, а удивительное приятно. Доказательством этого  служит то,

[1105]

что в рассказе все добавляют что-нибудь свое, думая  этим доставить удовольствие.

Гомер прекрасно  научил и других, как следует говорить ложь: это неправильное умозаключение. Люди думают, что, если при существовании  того-то существует то-то, или при  его появлении появляется, то, если существует второе, должно существовать или появляться и первое. Но это  неправильно. Нужно добавить: но если первое условие не существует, то, даже если существует второе, отсюда не вытекает с необходимостью, что существует или возникает первое. Зная правду, наша душа не извратит действительности, неправильно заключая, будто существует и первое. Пример этого можно взять  из сцены омовения в “Одиссее”.

Невозможное, но вероятное  следует предпочитать тому, что возможно, но невероятно. Рассказы не должны состоять из нелогичных частей. Всего лучше, когда в рассказе нет ничего нелогичного, а если это невозможно, то помещать его вне фабулы, — например, то, что Эдип не знает, как умер Лай, —  а не в драме, как в “Электре”  рассказ о пифийских состязаниях, или в “Мизийцах”, приход немого из Тегеи в Мизию. Ссылаться на то, что пропуском была бы разрушена  фабула, смешно. Следует с самого начала не вводить таких рассказов, но раз он введен и кажется более  правдоподобным, то допускать и нелепое. Так, несообразности в “Одиссее”, в  рассказе о высадке (на Итаке), очевидно, были бы недопустимы, если бы это сочинил  плохой поэт; но тут наш поэт другими  достоинствами сглаживает нелепое, делая его приятным.

------------------------------------

Слова “но в эпосе — доставить  удовольствие” находятся в рукописях  и в печатных изданиях не на своем  первоначальном месте. Они должны стоять несколько ниже, после слов: “из  сцены омовения в “Одиссее”.

[1106]

Язык нужно обрабатывать (главным образом) в “недейственных”  частях, где нет ни развития характеров, ни доказательств, так как слишком  блестящий язык опять заслоняет  собою характеры и мысли.

XXV

Нападки критики на поэтов и способы их опровержения. Примеры ошибок, допускаемых поэтами, их анализ и оправдание некоторых из них

Вопрос о нападках (на поэтов) и опровержениях их —  из скольких и каких видов они  состоят — можно выяснить, рассматривая его следующим образом. Так как  поэт есть подражатель, так же как  живописец или какой-нибудь иной создающий образы художник, то ему  всегда приходится воспроизводить предметы каким-нибудь одним из трех способов: такими, каковыми они были или есть; или такими, как их представляют и какими они кажутся; или такими, каковы они должны быть. А выражается это или разговорной речью, или  глоссами и метафорами. Есть еще  много “страданий” слова, так  как мы предоставляем поэтам пользоваться ими. [Притом правила поэтики и  политики не одинаковы, так же как  поэтики и всякого иного искусства] .

В самой поэтике  бывают двоякого рода ошибки: одни по существу, другие — случайные. Например, если какой-нибудь поэт правильно наметил  изобразить какой-нибудь предмет, но не мог этого сделать по слабости поэзии, то в этом вина самой поэзии. Но если он сделал ошибку оттого, что  наметил что-нибудь неправильно, например, коня, вынесшего вперед обе правые ноги, или допустил ошибку в каком-нибудь искусстве, например, в медицине, или  представил в любом искусстве  что-ни-

[1107]

будь невозможное, то это не может вызывать упреков  по существу самого искусства. Поэтому  упреки критиков и их “проблемах”  следует опровергать со следующих  точек зрения.

Во-первых — по отношению к самому искусству. Говорят: представлено невозможное. Да, допущена ошибка, но (искусство) право, если оно  достигает своей цели. Ведь цель достигается, если таким образом  оно делает ту или иную часть рассказа более потрясающей. Пример — преследование  Гектора. Однако, если была возможность  достигнуть цели лучше, или не хуже и согласно с требованиями по этим вопросам искусства, то ошибка допущена неправильно, так как, если это возможно, следует совершенно не делать никаких  ошибок.

Еще вопрос — в  чем ошибка: в области самого искусства  или в чем-нибудь ином, случайном. Не так важно, если поэт не знал, что  лань не имеет рогов, как то, если бы он представил ее несоответственно действительности. Кроме того, если поэта порицают за то, что он изобразил  неверно, то (можно сказать, что) так, быть может, следует изображать. Так  и Софокл говорил, что он представляет людей такими, какими они должны быть, а Еврипид такими, каковы они  в действительности. Вот как следует  опровергать нападки. А если (нельзя сослаться) ни на то, ни на другое, то сказать, что “так говорят”. Например, относительно мифов о богах: быть может, неправильно  излагать их так (как делают поэты), и это не соответствует действительности, а было именно так, как учит Ксенофан. Но все-таки — “так говорят”.