Чернышевский

освобождения крестьян с землей, без выкупа или с минимальным  выкупом,

сохранения общины, установления крестьянского  местного самоуправления и др.

("О новых условиях сельского  быта"., 1858.-№ 2-4; полемика с противниками

крестьянской общины, выступавшими в "Экономическом указателе" И. В.

Вернадского; ведение с июня 1857 г. рубрики "Устройство быта помещичьих

крестьян" и др.). Убедившись же в  грабительском характере готовящейся

реформы, Ч. бойкотирует предреформенный  ажиотаж; по обнародовании манифеста

19 февраля 1861 г. "Современник"  прямо не отозвался на него. В "Письмах без

адреса", написанных после реформы  и адресованных фактически Александру II

(опубл. , за границей в 1874 г.), Ч. обвинил самодержавно -бюрократический

режим в ограблении крестьян, имеющем  одно положительное следствие - рост

политического самосознания народа: "Когда люди дойдут до мысли "ни от кого

другого не могу я ждать пользы для своих дел", они непременно и скоро сделают

вывод, что им самим надобно взяться  за ведение своих дел".  Рассчитывая  на

крестьянскую революцию, круг "Современника" во главе с Ч. в 1861 г. прибегал

к нелегальным формам борьбы. Ч. написал  революционную прокламацию "Барским

крестьянам от их доброжелателей поклон". Вместе с воззванием "К молодому

поколению" Шелгунова (при возможном  участии Михайлова), "Русским солдатам от

их доброжелателей поклон и "Русским  солдатам" Шелгунова прокламация  Ч. была

осуществлением плана обращения  к различным слоям населения. По воспоминаниям

членов "Земли и воли" (А. А. Слепцова, Л. Ф. Пантелеева), Ч. был причастен  к

этой подпольной организации, созданной  с целью руководства крестьянским

восстанием, ожидаемым к весне 1863 г. (по окончании "временно-обязанного

состояния крестьян", т. е. их работы на помещиков).

В обстановке растущей пореформенной  реакции (расстрел крестьян в с. Бездна

Казанской губ., репрессии против студентов  и закрытие Петербургского

университета, арест Михайлова, В. А. Обручева и др.) внимание III отделения

все более привлекает деятельность Ч. С осени 1861 г. за ним была установлена

полицейская слежка (использовались и такие средства, как подкуп прислуги). Но

Ч. был умелым конспиратором, в его  бумагах не находили ничего

подозрительного. В июне 1862 г. было запрещено на восемь месяцев издание

"Современника" и "Русского  слова".

7 июля 1862 г. Ч. был арестован  у себя на квартире (жена с  двумя сыновьями

гостила в Саратове). Поводом для  ареста послужило перехваченное  на границе

письмо Герцена и Огарева  к Н. А. Серно-Соловьевичу, в котором  предлагалось

издавать "Современник" в Лондоне  или в Женеве. В тот же день Ч. стал узником

Алексеевского равелина Петропавловской  крепости, где пробыл до вынесения

приговора - гражданской казни, состоявшейся 19 мая 1864 г. на Мытнинской

прощали. Он был лишен всех прав состояния и присужден к 14 годам  каторжной

работы в рудниках, с последующим  поселением в Сибири; Александр II сократил

срок каторги до 7 лет. Судебный процесс по делу Ч. тянулся очень  долго из-за

отсутствия прямых улик; роковую  роль в нем, как и в делах  Михайлова и

арестованного позднее Шелгунова, сыграли написанные Вс. Д. Костомаровым

(участвовавшим в напечатании  прокламаций) фальшивые бумаги. В  вину Ч.

вменялись, помимо написания "Барским  крестьянам...", также его подцензурные

статьи в "Современнике"; Ч. и  его друзья тщетно боролись с полным отсутствием

законности.

В крепости Ч. обратился к художественному  творчеству. Здесь, с 14 декабря

1862 г. по 4 апреля 1863 г., был написан  роман "Что делать? Из рассказов  о

новых людях". За ним последовали  оставшиеся незаконченными повесть "Алферьев"

(1863) и роман "Повести в повести" (1863), "Мелкие рассказы" (1864). Увидел

свет - по недосмотру цензуры - лишь роман "Что делать?" (Современник. -

1863.-ЛГо 3-5).

20 мая 1864 г. Ч. под конвоем  отправили в Е Сибирь, где он  находился сначала

на руднике Кадае Нерчинского  округа (месте каторги и скорой смерти

Михайлова), а с сентября 1865 г. - в  тюрьме Александровского завода. По

официальному разрешению в Кадаю  в августе 1865 г. приезжала на несколько  дней

О. С. Чернышевская с сыном Михаилом. Круг общения Ч. на каторге составляли

политические заключенные (С. Г. Стахевич. П. Ф. Николаев и др.), впоследствии

вспоминавшие о читках Ч. не дошедших до нас художественных произведений, в

особенности сожалевшие о пропаже  отосланного в Петербург Пыпину романа

"Старина", вобравшего в себя  обширный автобиографический материал. Его

продолжением был "Пролог. Роман  из начала шестидесятых годов" (написан  в

1867- 1870 гг.; первая часть - "Пролог  пролога" - опубл. в Лондоне  в 1877 г.;

в России роман был издан полностью  в 1906 г.). Сохранились также пьесы "Драма

без развязки", "Мастерица - варить кашу", повесть "История одной  девушки",

рассказы "Кормило кормчему", "Знамение на кровле" и др.; почти  все они были

задуманы как части неосуществленных полностью больших циклов.

Каторга, срок которой истек в 1871 г., оказалась преддверием к худшему

испытанию - поселению в Якутии, в городе (а в сущности в глухом поселке, где

тюрьма была лучшим зданием) Вилюйске, отличавшемся губительным климатом.

Здесь Ч. был единственным ссыльным и мог общаться только с жандармами и

местным якутским населением; переписка  была затруднена, а часто специально

задерживалась. Все же Ч. узнал в 1877 г. о смертельной болезни Некрасова  и

успел передать ему - в письме к  Пыпину - слова любви и прощания (15, 86-88).

Т. к. бумаги Ч. отбирались при обысках, он писал и сам уничтожал написанное

(из созданного в Вилюйске  сохранились две части романа "Отблески сияния").

Только в 1883 г., при Александре III, под давлением требований "Народной

воли" Ч. было разрешено переселиться в Астрахань. Резкая перемена климата

очень повредила его здоровью.

Годы крепости, каторги и ссылки (1862-1883) не привели к забвению имени  и

сочинений Ч.- его слава мыслителя  и революционера росла, вдохновляя на смелые

планы его освобождения (ему пытались устроить побег Г. А. Лопатин в 1871 г.,

И. Н. Мышкин в 1875 г., оба были арестованы; были и другие попытки). Сам Ч.

никогда не просил о смягчении своей  участи, в частности, летом 1875 г.

отказался от подачи прошения, к которому его пытались склонить власти. "А  что

касается лично до меня, - писал  он жене в 1871 г., - я сам не умею разобрать,

согласился ли б я вычеркнуть из моей судьбы этот переворот, который  повергнул

тебя на целые десять лет в  огорчения и лишения. За тебя я  жалею, что было

так. За себя самого совершенно доволен. А думая о других, - об этих десятках

миллионов нищих, я радуюсь тому, что без моей воли и заслуги  придано больше

прежнего силы и авторитетности моему голосу, который зазвучит же когда-нибудь

в защиту их" (14, 504).

По приезде в Астрахань Ч. надеялся вернуться к активной литературной

деятельности, однако публикации его  работ, хотя и под псевдонимом, были

затруднительны. Основным источником заработка, в котором крайне нуждалась

семья Ч., стали переводы, тяготившие Ч. тем более, что его глубоко  не

удовлетворяли субъективно - идеалистические  воззрения авторов переводимых

книг ("Энергия в природе" В. Карпентера, многотомная "Всеобщая история" Г.

Вебера и др.). Используя приемы работы с Миллем, Ч. снабжал переводы

вступительными статьями, послесловиями, нередко выбрасываемыми при издании.

Все же Ч. удалась опубликовать некоторые  собственные философские работы:

"Характер человеческого знания" (Русские ведомости 1885.- М. 63-64, под

псевдонимом Андреев), "Происхождение  теории благотворности борьбы за жизнь"

(Русская мысль. - 1886. - ЛГ 9, за подписью  Старый трансформист). Вместе с

написанным в 1888 г. предисловием к  предполагаемому 3-му изданию

"Эстетических отношений..." (состоявшемуся  лишь в 1906 г.) эти работы Ч.

заключают в себе резкую критику  неокантианства, агностицизма

("иллюзионизма"), характерного  для многих философов и естественников  тех лет.

Из художественных сочинений Ч. опубликовал "Гимн Деве неба" (Русская  мысль. -

1885.- № 7, под псевдонимом Андреев). Писал повесть "Вечера у  княгини

Старобельской". Получив спасенные  Антоновичем после ареста Ч. "Материалы  к

биографии Н. А. Добролюбова", готовил  их к изданию и успел опубликовать

первый раздел (Русская мысль. - 1889.- № 1-2). Первый том вышел в 1890 г.,

после смерти Ч.

При всей интенсивности работы Ч. самые  дорогие для него замыслы - в

частности, создание давно задуманных популярных энциклопедий по разным

отраслям знаний - осуществить не удалось. В июне 1889 г. .Ч. получил

разрешение вернуться на родину, в Саратов. Он строил большие планы  несмотря

на резко ухудшавшееся здоровье. Умер от кровоизлияния в мозг, похоронен  на

Воскресенском кладбище в Саратове.

В разностороннем наследии Ч. важное место занимают работы по эстетике,

литературная критика, художественное творчество. Во всех этих областях он

выступил новатором, возбуждающим по сей день споры; к Ч. применимы  его

собственные слова о Гоголе как  писателе из числа тех, "любовь к  которым

требует одинакового с ним настроения души, потому что их деятельность" есть

служение определенному направлению  нравственных стремлений" (3, 21).

Эстетическая теория Ч., изложенная в его диссертации "Эстетические, отношения

искусства к действительности" (Спб. , 1855). а также в авторецензии

(Современник. - 1855.- № 6) и ряде  работ 1854 г. (из них в особенности  важна

статья "О поэзии. Сочинение Аристотеля" // Отечественные записки. - 1854.- №

9). знаменовала перелом в истории  эстетики, разрыв с ее, идеалистической

традицией. Концепции искусства  как создания идеала в эстетике Г. В. Ф. Гегеля

(и его популяризатора Ф. Фишера, часто цитируемого в диссертации)  Ч.

противопоставил материалистическую формулу прекрасного: "прекрасное есть

жизнь", "прекрасно то существо, в котором видим мы жизнь такою, какова должна

быть она по нашим понятиям; прекрасен  тот предмет, который выказывает в себе

жизнь или напоминает нам о жизни..." (2, 10). Объективным критерием

прекрасного выступает у Ч. превосходство  предмета над другими в данном роде

(при существенной оговорке, что  не все роды прекрасны). В субъективном  же

критерии прекрасного - "наших  понятиях" - Ч. подчеркнул социальную

обусловленность эстетических вкусов (разных в крестьянской среде и  у

аристократии), отказывая многим из них в истинности (напр. романтическому

"увлечению бледною, болезненною  красотою" - 2, 11). Так антропологическая,

фейербаховская посылка об общечеловеческих потребностях осложняется указанием

на социальную почву эстетического  идеала. Считая, что потребности (не

болезненно-фантастические) человека в прекрасном вполне удовлетворяются

действительностью, Ч. пересматривает вопрос о содержании искусства, расширяя

его границы до "общеинтересного  в жизни" (2, 82). и о его задачах. Первая из

них - воспроизведение жизни была намечена, по Ч., еще в античной эстетике)

(Платон, Аристотель), полагавшей сущность  искусства в подражании человеческой

жизни (Ч. отмечает искажение этой мысли классицистами, говорившими  о

подражании природе в искусстве: "подражание природе чуждо истинному  поэту,

главный предмет которого - человек" (2, 278). Однако воспроизведение жизни,

хотя и требует активности художника - "способности отличать существенные

черты от несущественных" (2, 80), составляет лишь формальное начало

искусства. Две другие задачи, искусства - объяснение жизни и вынесение

приговора ее явлениям; они особенно полно могут быть осуществлены в

литературе ("поэзии"), которая "представляет полнейшую возможность выразить

определенную мысль. Тогда художник становится мыслителем, и произведение

искусства, оставаясь в области  искусства, приобретает значение научное" (2,

86).

В содержании искусства - "учебника жизни" - подчеркивается общее с  наукой и

нравственной деятельностью человека.

Манифест материалистической эстетики Ч. не свободен от противоречий. Блестяще

показав жизненную основу прекрасного  и типического и призвав в  то же время

художников к овладению передовым  мировоззрением, Ч. недостаточно связал

субъективную сторону содержания искусства (объяснение жизни и вынесение

приговора) с творческим, в т. ч. формотворческим, процессом и ограничил  роль

фантазии. В результате положение  о том, что "жизнь не думает объяснять  нам

своих явлений", в то время как "в произведениях науки и  искусства это сделано

(2, 87), осталось в значительной  мере декларативным, поскольку  не была до

конца прослежена специфика объяснения жизни на "языке искусства". Недооценка

Ч. творческой типизации, особенно заметная на фоне гегелевского учения об

идеализации в искусстве, отчасти  была полемической издержкой "апологии