Кюхельбекер Вильгельм Карлович

О Дельвиг!Дельвиг!что гоненья!

Бессмертие  равно удел

И смелых, вдохновенных дел,

И сладостного песнопенья!

Так!Не умрёт и наш союз,

Свободный, радостный и гордый,

И в счастьи, и в несчастьи твёрдый,

Союз  любимцев вечных Муз!

О вы, мой Дельвиг, мой Евгений!

С рассвета наших тихих дней

Вас полюбил небесный Гений!

И ты-наш юный Корифей, Певец любви, певец Руслана!

Что для тебя шипенье змей,

Что крики Филина и Врана?

Лети  и вырвись из тумана,

Из  тьмы завистливых времён.

О други!песнь простого чувства

Дойдёт  до будущих племён

Весь  век наш будет посвящён

Труду и радостям искусства. . .

Это выступление, прозвучавшее как политическая демонстрация, повлекло за собою донос  вице-президента Вольного общества любителей  российской словесности Каразина министру внутренних дел графу Кочубею. В доносе прямо говорилось, что поскольку пьеса "Поэты" была читана в Обществе "непосредственно после того, как высылка Пушкина сделалась гласною, то и очевидно, что она по сему случаю написана". Далее он доносил, что "изливая превратно своё неудовольствие", Кюхельбекер называл царя именем тирана Тиберия.

Хотя  поэт и не знал о доносе, он чувствовал себя тревожно. Кюхельбекер писал  Жуковскому: "До сих пор не знаю я, чем решится судьба моя. Вы можете себе представить, что беспрестанное  волнение, неизвестность и беспокойство - это состояние не слишком приятное"(2). Жуковский, пытаясь ему помочь, предпринял хлопоты о преподавательском  месте в Дерптском университете. "Надежда отправиться в Дерпт, - писал ему Кюхельбекер, - удерживает меня искать других средств вырваться  из несносного для меня Петербурга. Петербург для меня несноснее, чем  когда-нибудь: я в нём не нахожу никаких наслаждений, а на каждом шагу встречаю неприятности и огорчения"(18). В это время содержание доносов  Каразина стало известным, вице-президент  был исключён из общества. Но положение  Кюхельбекера сильно осложнилось. Он ожидает  для себя высылки, подобно Пушкину. .

II. 3 "О Шиллере, о славе, о  любви"

Однако  судьба благоволит поэту. По рекомендации Дельвига А. Л. Нарышкин приглашает Кюхельбекера в качестве "секретаря и собеседника" в длительное заграничное путешествие  по всем странам Европы. Кюхельбекер  с радостью соглашается. Его ждёт:

Вооружённая свобода, Борьба народов и царей!

Прощаясь  с петербургскими друзьями, он писал:

Прости, отчизна дорогая!

Простите, добрые друзья!

Уже сижу в коляске я,

Надеждой  время упреждая.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но  верьте! и в странах чужбины,

И там вам верен буду я,

О вы, души моей друзья!

8 сентября Нарышкин, его домашний  врач Алиманн и Кюхельбекер  выезжают за границу. Путешественники  объехали Германию, Италию и Францию,  и везде Кюхельбекер ощущал  себя представителем передовой  литературной мысли России.

При отъезде из Петербурга он получил  задание от Вольного общества любителей  российской словесности присылать  корреспонденцию о своём путешествии; целый ряд его стихотворений, а также дневник путешествия  написаны в форме обращения к  оставшимся в России друзьям и "братьям" по литературе и по вольнолюбию. Кюхельбекер  стремился установить связь с  выдающимися людьми Запада, обратить внимание Европы на Россию, русскую  народную поэзию, русский язык, молодую  новейшую русскую литературу. Этим целям подчинены его беседы с  Гёте, однокашником его покойного  отца, Новалисом и другими великими людьми Германии.

Гёте, интересовался русской литературой, русскими народными преданиями. Вильгельм  рассказал как умел, может быть, первым назвав великому немецкому писателю имя Пушкина. Он обещал, возвратившись  на родину, систематизировать сведения о русской культуре в форму  ряда писем. Но не успел выполнить  это обещание. Расставаясь, Гёте подарил  сыну старого товарища своё последнее  сочинение с надписью: " Господину  Кюхельбекеру на добрую память ". Книга  эта сохранилась.

Пытаясь познакомить парижан с российской культурой, Кюхельбекер прочитал в  обществе "Атеней", которым руководили французские либералы во главе с  Бенжамином Констаном, лекцию о русском  языке, которая носила крайне вольнолюбивый, революционный характер.

Парижская полиция запретила лекции. Кюхельбекер  был вынужден расстаться с Нарышкиным и покинуть Париж. Он вернулся в Россию.

II. 4 "Поговорим о бурных днях  Кавказа"

Однако  в Петербурге уже распространились слухи о его политической неблагонадёжности.

После первых неудачных попыток найти  службу или организовать курс публичных  лекций Кюхельбекер и его друзья поняли, что поэту лучше на время  покинуть столицу, не дожидаясь официальных  репрессий. 6 сентября 1821 года Кюхельбекер  едет с Ермоловым на Кавказ. Пребывание поэта на Кавказе было кратким (с  сентября или октября 1821 года по апрель или май 1822), но этот период необыкновенно  важен в формировании творческой индивидуальности Кюхельбекера. Здесь  он подружился с А. С. Грибоедовым; здесь, занимаясь разбором бумаг в канцелярии наместника Кавказа А. П. Ермолова, он столкнулся с чудовищными фактами угнетения человека человеком, что усугубило его неприятие существующего в России порядка. "Любезный друг, - пишет Кюхельбекер В. А. Туманскому 18 ноября 1821 года, - что сказать тебе о моём положении?. . . Мои занятия здесь ещё собственно не начались, однако же случилось мне уже переписать некоторые бумаги, от которых волос дыбом: тот продаёт людей, как скотов, поодиночке, отводит им жильё в погребах, заковывает в железа; та засекёт двенадцатилетнюю девочку, - спасибо Алексею Петровичу, он приберёт их к рукам" (13). Условия службы под начальством популярного среди будущих декабристов генерала и условия творчества были благоприятными; однако уже через полгода после определения к Ермолову, в апреле 1822 года, Кюхельбекер подаёт прошение об увольнении "по причине болезненных припадков". Истинная причина состояла в том, что как-то на встрече у Ермолова Вильгельм повздорил с родственником генерала, Н. Н. Похвистневым, и вызвал его на дуэль. Тот отказался драться. Тогда, посоветовавшись с Грибоедовым, Кюхельбекер отвесил обидчику пощёчину. Оскорбление со стороны Похвистнева, видно, было серьёзным - иначе Грибоедов, сам пострадавший из-за дуэли, никогда подобного совета не дал бы. В этот же вечер всё было решено: Кюхельбекер отправлен из Тифлиса.

Друзьям довелось ещё встретиться в 1824-1825 годах в Москве и Петербурге. Весною 1825 года Кюхельбекер проводил Грибоедова в Грузию, и каждый из них пошёл  своею дорогой, в конце которой  их ожидали страдания и безвременная смерть.

В июле 1822 года поэт уже находится  в имении сестры, Юстины Глинки, Закупе, Смоленской губернии. Он интенсивно занимается литературной деятельностью (лирические стихотворения, трагедия "Аргивяне", поэма "Кассандра", начало поэмы  о Грибоедове и т. д. ). Кюхельбекер  влюблён в юную Авдотью Тимофеевну Пушкину, однофамилицу или дальнюю  родственницу его друга, гостящую в  Закупе и собирается жениться на ней. Поэт писал ей:

Цветок  завядший оживает

От  чистой, утренней росы;

Для жизни душу воскрешает

Взор  тихой, девственной красы.

И вместе с тем он мечтает о возвращении  из вынужденного уединения в столицу, о возможности вновь служить  и издавать журнал. Он пишет отчаянные  письма о безденежье, о полной невозможности  вновь найти службу.

Друзья  пробуют найти Кюхельбекеру место  службы, желательно в дальних краях, чтобы его бурная биография забылась. Однако все хлопоты безрезультатны.

II. 5 "Поэт беспечный, я писал  из вдохновенья, не из платы"

Кюхельбекер больше не хочет ждать: им овладевает мысль об издании собственного журнала, сразу же пришедшаяся по душе его  друзьям-Вяземскому, Пушкину, Грибоедову.

С помощью Грибоедова, в сотрудничестве с новым другом и единомышленником В. Ф. Одоевским, Кюхельбекер начинает готовить альманах "Мнемозина".

17 января 1824 года первая часть альманаха  была разрешена цензурой; успех  был блестящим.

Вышедший  альманах собрал на своих страницах  лучшие литературные силы. Там опубликовали свои произведения Пушкин, Баратынский, Вяземский, Языков, Одоевский и другие литераторы. Сам Кюхельбекер напечатал  в четырёх его частях отрывки  из "Европейских писем", повесть "Адо", большое количество лирических стихотворений, литературно-критические  статьи "Земля безглавцев" и "О  направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие", "Разговор с Булгариным" и т. д.

Однако "Мнемозина" принесла Кюхельбекеру не только славу и материальное благополучие, но и новые огорчения. Четвёртая  часть альманаха была задержана  и вышла с большим опозданием лишь в конце 1825 года. Кюхельбекер  вынужден вновь просить денег  у матери и искать более надёжных средств к существованию, чем  издание альманаха.

Он  предполагает уехать за границу, но это  остаётся лишь проектом. Напряжённая  работа в "Сыне отечества" Булгарина  и Греча и в "Благонамеренном" Измайлова даёт скудные заработки. Его голова заполнена творческими  планами, которым не суждено было сбыться в связи с событиями 14 декабря 1825 года.

глава3

III. 1 "Моих зениц коснулся он: Отверзлись  вещие зеницы, . . .

Моих  ушей коснулся он, И их наполнил шум  и звон"

Ещё в 1817 году Кюхельбекер стал членом священной  артели, которая была предтечей Северного  общества декабристов. Движение декабристов  развернулось на фоне социально-экономических  сдвигов, происшедших в России в  первые десятилетия XIX века.

Противоречия  отсталого феодально-крепостнического строя с постепенно развивавшимися буржуазными отношениями требовали  коренных изменений в экономической  и политической жизни страны. Эти  противоречия декабристы воспринимали как несоответствие интересов закрепощённого народа и стремлений правительства, которое защищало и ограждало  сложившуюся государственную систему.

Основную  часть всего населения страны составляли крепостные крестьяне. Лучшие люди России воспринимали крепостное право не только как тормоз дальнейшего  развития страны, но и как нравственный её позор.

Особенно  обострилось отрицательное отношение  к крепостничеству после Отечественной  войны 1812 года, которая дала возможность  будущим декабристам по достоинству  оценить свой народ, понять силу его  патриотизма и героизма. Во время  заграничных походов 1813-1814 годов  они убедились в преимуществах  более демократического устройства ряда стран Европы. Многие будущие  члены тайных обществ были участниками  войны, прошли славный боевой путь от Москвы до Парижа и были отмечены боевыми  наградами.

Эти перемены и явились почвой, на которой  сформировалась идеология будущих  дворянских революционеров.

30 июля 1814 года гвардия торжественно  вступила в столицу через триумфальные  ворота, построенные по проекту  Дж. Кваренги. Встречать их собралось  много народа. Прибыли и члены  императорской фамилии. Якушкин,  находившийся во время встречи  недалеко от царской кареты, впоследствии  вспоминал: "Наконец, показался  император, предводительствующий  гвардейской дивизией, на славном  рыжем коне, с обнажённой шпагой, которую уже он готов был  опустить перед императрицей. Мы  им любовались; но в самую эту  минуту почти перед его лошадью  перебежал через улицу мужик.  Император дал шпоры своей  лошади и бросился на него  с обнажённой шпагой. Полиция  приняла мужика в палки. Мы  не верили собственным глазам  и отвернулись, стыдясь за любимого  нами царя. Это было во мне  первое разочарование на его  счёт" (14).

Русские солдаты и ополченцы, освободившие Европу от нашествия Наполеона, после  войны снова возвратились под  гнёт офицеров и помещиков. Всеобщие ожидания облегчения солдатской службы и свободы крестьянам как платы  за кровь, пролитую в боях за родину не оправдались. Ответом на эти ожидания была смехотворная фраза в правительственном  манифесте 30 августа 1814 года, посвящённом  победному завершению войны: "Крестьяне, верный наш народ, да получат мзду свою от бога. . . " (15).

"Мы  проливали кровь, а нас опять  заставляют потеть на барщине.  Мы избавили родину от тирана, а нас вновь тиранят господа", - роптали бывшие ополченцы (15).

Волнения  стали возникать и в императорской  гвардии, которая являлась оплотом  самодержавия. Вернувшаяся из-за границы  офицерская молодёжь стала рассадником "вольнодумства" в столице.

В армии стали возникать артели. Причины их возникновения сначала  были чисто материальные: молодым  небогатым офицерам вести хозяйство  сообща было гораздо экономнее. Офицеры  Генерального штаба также во второй половине 1814 года организовали своё общество под названием "Священная артель". Постепенно артель превратилась в политический кружок, в который входили как  военные, так и статские лица. Постоянными  посетителями были братья Муравьёвы-Апостолы, М. С. Лунин, И. И. и М. И. Пущины, А. А. Дельвиг, В. К. Кюхельбекер и другие. "В  артельной гостиной, где было тепло  и необыкновенно уютно" (16), разгорались  жаркие споры, строились планы и  давались клятвенные обещания не щадить жизни для счастья отчизны. Многие члены артели позже приняли самое  деятельное участие в организации  восстания.

Главным в деятельности этого общества было воспитание любви к отечеству. Члены  этой организации были страстными патриотами России. Это же чувство идейно объединило с артелью Кюхельбекера - выпускника Лицея, воспитанного в высоких традициях  преданности Отечеству. Мнение, что  он, далёкий декабристам, случайно ввязался в их общество накануне восстания  и на площади 14 декабря "сумасбродствовал" с искренней целью возвести на престол Константина, - опровергается  всем содержанием его следственного  дела. Сам Кюхельбекер характеризует  этот период своей жизни как время, когда он ничем принципиально  не отличался от вольномыслящей молодёжи:". . . до Лицея я был ребёнком и  едва ли думал о предметах политических. По выпуске из оного до самого моего путешествия за границу 1820 году, - я повторял и говорил то, что тогда повторяла и говорила сплошь вся почти молодёжь (и не только молодёжь), - не более и не менее. . . " (17). Желая всячески ослабить свою вину, Кюхельбекер продолжает: ". . . между тем уверяю по чести, что я только был увлечён общим потоком и не имел никаких определённых, ясных понятий насчёт предметов, которые я считал совершенно чуждыми моих любимых занятий" (17). Но лицейский "Словарь . . . " над которым так много потрудился Кюхельбекер говорит нам о его глубоком увлечении вольномысленной философией, в частности тем же Жан-Жаком Руссо, на которого ссылается основатель Священной артели А. Муравьёв. О своей любви к родине Кюхельбекер говорит яркими словами: ". . . взирая на блистательные качества, которыми бог одарил народ Русский, народ первый в свете по славе и могуществу своему, по своему звучному, богатому, мощному языку, коему в Европе нет подобного, наконец по радушию, мягкосердию, остроумию и не памятозлобию, ему пред всеми свойственному, я душой скорбел, что всё это подавляется, всё это вянет и, быть может, опадёт, не принесши никакого плода в нравственном мире! Да отпустит мне бог за скорбь сею часть пригрешений моих, а милосердый Царь часть заблуждений, в которые повлекла меня слепая, может быть, недальновидная, но беспритворная любовь к Отечеству"(17).