Кюхельбекер Вильгельм Карлович

Сам Кюхельбекер несколько позже - 10 июля 1828 года - в общем письме к  Пушкину и Грибоедову писал:"Свидания с тобою, Пушкин в век не забуду" (17). А через два с лишним года - 20 октября 1830 года - в другом письме к Пушкину снова вспомнил об этой необыкновенной встрече: "Помнишь  ли наше свидание в роде чрезвычайно  романтическом: мою бороду? Фризовую шинель? Медвежью шапку? Как ты, через  семь с половиною лет, мог узнать меня в таком костюме? вот чего не постигаю!"(17).

Письма  к Пушкину пересылались Кюхельбекером  тайно, через верных людей. С самого начала своего заключения Кюхельбекер  пускался на серьёзный риск, всеми  доступными для него средствами стараясь наладить нелегальную связь с  внешним миром вопреки строгому крепостному режиму.

Для этого у него имелись кое-какие  возможности. В Динабургской крепости служил дивизионный командир генерал-майор  Егор Криштофович родственник смоленских помещиков Криштофовичей, с которыми семья Кюхельбекера находилась в  тесных дружеских отношениях.

Егор  Криштофович выхлопотал Кюхельбекеру разрешение читать и писать, доставлял  ему книги, добился для него позволения прогуливаться по плацу, "вообще смягчил для него строгие постановления  относительно заключённых" (17) и даже устроил ему в своей квартире свидание с матерью.

Главное, чего добивался Кюхельбекер, - разрешения заниматься литературным трудом и переписываться с родными. В начале заточения - в  Петропавловской крепости ( с января по июль 1826 года) он имел только священное  писание; в Шлиссельбурге он получал  некоторые книги и даже самостоятельно выучился читать по-английски. В Динабурге  же первое время ему не давали ни книг, ни пера, ни чернил. Но, по видимому, уже в конце 1827 года, благодаря  ходатайству Егора Криштофовича, ему было в официальном порядке  читать и писать.

Первой  большой литературной работой Кюхельбекера выполненной в Динабургской крепости, был перевод трёх первых актов "Макбета" Шекспира. Перевести эту трагедию он задумал ещё в начале 20-х  годов и предлагал В. А. Жуковскому сообща заняться этим делом. Жуковский  отказался, предоставив Кюхельбекеру одному "приняться за этот подвиг" в уверенности, что "удача будет верная". Осуществить этот давний замысел Вильгельму Карловичу удалось лишь в 1828 году. Перевод был доставлен Дельвигу, который начал хлопотать о его издании. Следующими большими работами, начатыми в Динабурге, были перевод "Ричарда II" и поэмы "Давид" Шекспира.

Вот некоторые выдержки из письма: "В 5 недель я кончил Ричарда II; не помню  ещё, чтобы когда нибудь с такою  легкостию работал; сверх того, это  первое большое предприятие, мною совершенно конченное. . . Что из моего Давида будет? не знаю; но я намерен продолжать его. . . Ричард II переведён мною, сколько  я мог, ближе к подлиннику: стих в стих. Кроме того все особенности, метафоры, иногда довольно странные сравнения  Шекспира я старался выразить или, покрайней  мере, заменить равносильными: более  свободы я себе позволял там, где  этих оттенков моего автора нет. Тут  держался я только смысла. - Где у  него стихи рифмованные, и у меня такие же. Ты видишь из всего этого, что это труд не маловажный. У  нас нет ещё ни одной трагедии Шекспира, переведённой как должно"(19).

Перевод "Ричарда II" не был последней  работой Кюхельбекера в области  переложения на русский язык трагедий Шекспира. В дальнейшем он перевёл  также обе части "Генриха IV", "Ричарда III" и первое действие "Венецианского купца" Глубокий интерес Вильгельма Карловича Кюхельбекера к Шекспиру выразился в написании  фундаментального сочинения "Продробный разбор исторических драм Шекспира", до сих пор остающегося не изданным (равно как и самые переводы трагедий).

Поэма "Давид", о которой сообщает Кюхельбекер сестре, была закончена  им вскоре - 13 декабря 1829 года. Это одно из самых значительных произведений Кюхельбекера, к сожалению, до сих  пор не опубликовано целиком. Замысел  поэмы был подсказан Кюхельбекеру Грибоедовым. Монументальная поэма (около 8000 строк) отразила сюжетные моменты, близкие  автору по окраске (изгнание, смерть друга, плач Давида над Ионафаном, отражающий получение известия о смерти Грибоедова); поэма на половину состоит из прямых лирических отступлений, естественно  и составляющих главную её основу. Поэма написана терцинами, отступления - разнообразными строфами (вплоть до сонета). Отступления - лирика заключённого; Прямые обращения к друзьям: к Пушкину, Грибоедову - касаются главной лирической жизненной темы Кюхельбекера, культивировавшего  лирику дружбы". (Ю. Н. Тынянов В. К. Кюхельбекер (в издании "Лирика и  поэмы").

Следующее письмо к сестре относится к 1829 или 1830 году. Оно открывается стихотворением "Закупская часовня", написанным по просьбе Юстины Карловны. ("мой  брат и друг, отец семьи мне драгоценной", упоминаемой в 5 строфе, - это муж  его сестры - профессор Г. А. Глинка, скончавшийся в 1818 году и похороненный в Закупе).

Услышь, о друг! мою мольбу:

В обители твоей спокойной,

Когда свершу мою судьбу,

Пусть отдохну от жизни знойной!

"Теперь  слово о моих занятиях: я учусь  по-польски. Никогда не прощу  себе, что, бывши в Италии, Персии  и Финляндии, я не научился  ни по-итальянски, ни по-персидски,  ни по-шведски. По крайней мере  теперь не упущу польского  языка: поэты их Немцевич, Одынец, Мицкевич достойны всякого уважения. Последнего знаю по переводам:  его" Крымские сонеты" дивно  хороши, даже в наших нестихотворных  переложениях: что же в подлиннике".

Вопрос  о занятиях Кюхельбекера польским языком и о чтении им польских поэтов говорит  о разноплановости его литературных увлечений.

Долгое  время Вильгельм Карлович не получал  право на переписку. В 1827 году переписка  была разрешена, но только с ближайшими родственниками. Кюхельбекер, по-видимому, самовольно, расширил круг своих корреспондентов, включив в их число, кроме матери и сестёр, также племянниц и  племянников. Это его не удовлетворило, и он предпринимал попытки разными  путями завязать контакты с литературными  друзьями. С одной стороны, он делал  это при посредстве тех же родственников, передавая им разного рода поручения  к Пушкину и Дельвигу. С другой стороны, он пытался наладить с друзьями и непосредственную связь, действуя нелегально.

Одна  из таких попыток установить связь  с внешним миром имела весьма серьёзные последствия.

Соседом Кюхельбекера по камере в Динабургской цитадели оказался князь С. С. Оболенский - отставной гусарский штабс-ротмистр, посаженный в крепость за вольное  поведение и за "грубое и дерзкое" (17) обращение к начальству. В апреле 1828 года он был отправлен рядовым  на Кавказ. По дороге Оболенский повздорил с сопровождающим его урядником и был обыскан. При обыске у него нашли несколько шифрованных записок и письмо. Следствие без труда установило, что автором письма был Кюхельбекер.

Оболенского приговором верховного суда лишили дворянства и сослали в Сибирь на поселения. Кюхельбекеру же предоставленное право  переписываться с родными было отменено. Однако 5 августа 1829 года ему снова  разрешили время от времени писать матери ; постепенно он вернул себе право  писать и другим родственникам. Вместе с тем, невзирая на печальные последствия, которые повлекла за собой передача письма Оболенскому С. С. , Кюхельбекер  продолжал тайно переписываться с друзьями.

Весной 1831 года в жизни Вильгельма Карловича  произошли серьёзные перемены. В  связи с польским восстанием было решено перевести его из Динабурга  в Ревель. Кюхельбекер в это  время хворал, лежал в крепостной больнице. Несмотря на болезненное  состояние, 15 апреля его вывезли  из Динабурга "под строжайшим присмотром"(17) и через Ригу доставили в Ревель, где посадили в Вышгородский замок (19 апреля).

Перевод в Ревель сильно ухудшил положение  Кюхельбекера: он лишился всех льгот, которыми пользовался в Динабурге  благодаря заступничеству генерала Криштофовича, лишился общения с  теми немногими людьми, с которыми ему удавалось встречаться. Сразу  же по переводе в Ревель перед начальством  возник вопрос: как содержать его? Кюхельбекер настаивал на содержании в отдельной камере, на освобождении от работ, на партикулярном платье, на праве читать, писать и переписываться с родными, а также - кормиться  на собственные деньги, ссылаясь на то, что всё это дозволялось  ему в Динабурге. Начальство запросило  высшие инстанции в Петербурге. Николай I приказал Кюхельбекера и на новом  месте "держать как в Динабурге" (17).

Между тем, ещё 25 апреля 1831 года Николай I распорядился перевести Кюхельбекера в Свеаборгскую крепость. Дело затянулось, так как  переправить Кюхельбекера было приказано  морем, на попутном судне. Только 7 октября  он был вывезен на корабле "Юнона" и 14 октября доставлен в Свеаборг, где содержался в течение трёх с лишним лет - до 14 декабря 1835 года. Здесь он целиком погрузился в  творчество. Одно за другим создаются  монументальные эпические и драматические  произведения. В январе 1832 года он начинает писать драматическую сказку "Иван, купецкий сын" (законченную лишь десять лет спустя), в апреле - поэму "Агасфер" (окончательная редакция относится к 1840-1842 годам), в мае  переводит "Короля Лира", в июне-августе - "Ричарда III", в августе же задумывает поэму, в которую должны были войти "исторические воспоминания" о 1812 годе и других событиях, в ноябре начинает писать обширнейшую поэму "Юрий и Ксения" на сюжет из древней русской истории. В том  же 1832 году Кюхельбекером была написана большая статья "Рассуждение о  восьми исторических драмах Шекспира и в особенности "Ричарде III"". В первую половину 1833 года Вильгельм  Карлович заканчивает поэму "Юрий и Ксения" и начинает писать новую  большую поэму "Сирота". В июне 1834 года приступает к роману в прозе - "Итальянец" (впоследствии - "Последний  Колонна", закончен в 1842 году), в августе  переводит "Венецианского купца" Шекспира. Наконец, с 1 октября по 21 ноября он с необыкновенным подъёмом работает над одним из самых значительных своих произведений - народно-исторической трагедией "Прокофий Ляпунов" (пять актов трагедии, написанной белым  пятистопным ямбом, были созданы  в 52 дня). Проблемы, затронутые в этом произведении, глубоко социальны  с ярко выраженной установкой на народность, на реалистическую характерность языка  и образов.

Поэма "Вечный жид" ("Агасфер"), которую  Кюхельбекер начал писать в апреле 1832 года, по замыслу автора , должна была представить собою как бы обзор всемирной истории (в восьми отрывках, посвящённых изображению  различных исторических эпох), выполненный  в философско-сатирическом духе. В  одном из писем, написанном в мае 1834 года, Кюхельбекер следующим образом  раскрыл содержание своего замысла: "В воображении моём означились уже четыре главные момента различных  появлений Агасфера: первым будет  разрушение Иерусалима, вторым - падение  Рима, третьим - поле битвы после  Бородинского или Лейпцигского побоища, четвёртым - смерть его последнего потомка, которого мне вместе хотелось бы представить  и вообще последним человеком. То между третьим и вторым должны быть непременно ещё вставки, например, изгнание жидов из Франции в XIV, если не ошибаюсь, столетии. . . Если удастся, - "Вечный жид" мой будет чуть ли не лучшим моим сочинением". В 1842 году поэма была окончательно отредактирована. В ней отразились религиозные  и пессимистические настроения, постепенно овладевавшие Кюхельбекером (неслучайно поэма заканчивалась им в годы болезни и упадка душевных сил).

В конце 1835 года Кюхельбекер был досрочно выпущен из крепости и "обращён  на поселение" (17) в Восточную Сибирь, в городок Баргузин. 14 декабря 1835 года Кюхельбекера вывезли из Свеаборга; 20 января 1836 года он был доставлен  в Баргузин, где встретился с жившим там с 1831 года братом Михаилом. Вскоре же - 12 февраля - он написал Пушкину: "Моё заточение кончилось: я  на свободе, то есть хожу без няньки и сплю не под замком" (17).

Освобождение  из крепости Кюхельбекер встретил как  начало новой жизни, с окрыляющими  надеждами, которым не суждено было осуществиться. Надежды сосредотачивались  прежде всего на возможности вернуться  к литературной деятельности, но настойчивые  просьбы о разрешении печататься (под псевдонимом "Гарпенко"), которыми Кюхельбекер забрасывал родных ни к  чему не привели.

Физически слабый, болезненный, истощившийся за десять лет крепостного заключения, он был неприспособлен к тяжёлому труду, которым кормились ссыльные. В первые же недели пребывания в  Баргузине он убедился в своей  беспомощности и очень огорчался, что не может реально помогать брату. Всё у него валилось из рук.

В жизни Кюхельбекера наступает пора тяжёлой нужды, повседневной борьбы за существование, беспокойства за кусок  хлеба и о крове над головой. Живёт он в бане, в условиях, исключающих  возможность заниматься творческим трудом.

Отягощенный заботами, предоставленный самому себе, втянутый в мелкие житейские дрязги, Кюхельбекер начинает жалеть о своей  крепостной камере:

Для узника в волшебную обитель

Темницу превращал ты, Исфраил. . .

Здесь же - потянулась "вялых дней безжизненная нить", и

Я волен: что же? - бледные заботы,

И грязный труд, и вопль глухой нужды,

И визг детей, и стук тупой работы

Перекричали песнь златой мечты.

Вопль глухой нужды звучит во многих его  письмах. В одном из писем к  Н. Г. Глинке он сравнивает себя, с Овидием, в изображении Пушкина ("Цыгане"), с Овидием, забытым и беспомощным  в своей ссылке. Этот мотив, очевидно полюбившийся Кюхельбекеру, потом повторится в другом пиьме к Глинке от 14 марта 1838 года: "Я не Овидий, но здесь  точь в точь похож на Пушкинского  Овидия между цыганами. - Прав Пушкин,

Не  всегда мила свобода

Тому, кто к неге приучён.

И про меня будут непременно говорить:

Не  разумел он ничего,

Слаб  и робок был, как дети;

Чужие люди для него

Зверей  и рыб ловили в сети.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И он к заботам жизни бедной

Привыкнуть  никогда не мог" (17).

Осенью 1836 г. Кюхельбекер пришёл к мысли  о необходимости как-то наладить семейную жизнь.

В своё время у него была невеста - Авдотья Тимофеевна Пушкина, о которой  уже упоминалось в начале работы. Свадьба несколько раз откладывалась  из-за необеспеченности и неустроенности Кюхельбекера. В 1832 году из крепости, он, в одном из писем к родным, спрашивал  о невесте, передавал ей привет и  возвращал ей свободу. Тем не менее, в Сибири у него снова возникла надежда на возможность брака  с А. Т. Пушкиной. В семье Кюхельбекеров  существовало предание о том, что  Вильгельм Карлович, "сохранил с  невестой своей чувство глубокой любви. . . и, прибыв в Сибирь, вызвал её туда; но Авдотья Тимофеевна, также  очень его любившая, по слабости характера не решилась разделить  судьбу поселенца" (22).

9 октября 1836 года Кюхельбекер известил  мать о том, что намерен жениться  на Дросиде Ивановне Артеновой  - молоденькой ( родилась в 1817 году ) дочери баргузинского почтмейстера. В тот же день он обратился  с официальным письмом к Бенкендорфу.  Здесь он писал: "Я подал  просьбу о дозволении мне жениться  на любимой мною девушке. Я  должен буду содержать жену, но  следует вопрос: каким образом?  Рана пулею в левое плечо  (последствие дуэли с Н. Н.  Похвистневым в Тифлисе, в 1822 г. ) и недостаток телесных сил  будут мне всегдашним препятствием к снисканию пропитания хебопашеством или каким-либо рукоделием. - Осмеливаюсь прибегнуть к Вашему сиятельству с просьбою оказать милость исходательствованием мне у государя императора разрешения питаться литературными трудами, не выставляя на них моего имени" (17). Дозволения не последовало. На прошении Кюхельбекера стоит короткая резолюция: "Нельзя" (17).