Младосимволизм

1888—1889 годы[править | править исходный текст]

Основными темами стихотворного  творчества Мережковского в 1880-х  годах были «одиночество поэта, призрачность жизни и обманчивость чувств»^[7]; для его стихов были характерны «ноты скорбной гражданственности, сомнений, разочарований в высоких устремлениях, минорной интимности, переходам от декларативной идейности к исповедальным интонациям, от поэтических абстракций к пышной декларативности сравнений»^[9]. Отмечалось впоследствии, что, не будучи в прямом смысле слова «гражданским» поэтом, Мережковский охотно разрабатывал мотивы любви к ближнему («Сакья-Муни») и готовности пострадать за убеждения («Аввакум»)^[14].

_{Мережковский и народничество}

Большое влияние на Мережковского  оказал Г. И. Успенский: молодой поэт ездил к нему в Чудово, где ночами напролёт вёл беседы о «религиозном смысле жизни», о том как важно «обращаться к народному миросозерцанию, к власти земли»^[11]. Под влиянием Успенского Мережковский ещё летом 1883 года во время студенческих каникул совершил путешествие по Волге, где познакомился с народным проповедником, близким к «толстовству», Василием Сютаевым, основателем религиозного учения «непротивленчества и нравственного самоусовершенствования»^[11]. Позже с теми же целями он побывал в Оренбуржье, Уфе, Тверской губернии, некоторое время всерьёз рассматривая возможность «осесть в глубинке» в качестве сельского учителя.^[4]

Идеи народничества впоследствии сблизили Мережковского с сектантством. В июне 1902 года он с женой посетил берега озера Светлояр вНижегородской губернии (берега которого, по преданию, скрывают град Китеж), где близко общался со староверами. «Мережковский наш, он с нами притчами говорил», — делились впечатлениями о своём необычном госте сектанты из глухой костромской деревушки с М. Пришвиным, через несколько лет проехавшим тем же маршрутом.^[15] 
Позже, собирая материалы для романа о царевиче Алексее, Мережковский посетил Керженские леса Семёновского уезда, гнездо русскогораскола. «Невозможно передать всего энтузиазма, с которым он рассказывал и о крае этом, и о людях», — писал В. В. Розанов. «Болярин (так его называли там) уселся на пне дерева, заговорил об Апокалипсисе… и с первого же слова он уже был понятен мужикам. Столько лет не выслушиваемый в Петербурге, непонимаемый, он встретил в Керженских лесах слушание с затаенным дыханием, возражения и вопросы, которые повторяли только его собственные. Наконец-то, 'игрок запойный' в символы, он нашел себе партнера»^[16].

В 1885 году Н. К. Михайловский привлек Мережковского к работе в созданном им вместе с А. А. Давыдовой журнале «Северный вестник»; в круг знакомых Мережковского вошли редактор А. Л. Волынский, В. Г. Короленко, В. М. Гаршин впоследствии — символисты:Н. М. Минский, К. Д. Бальмонт, Ф. Сологуб^[9]. Михайловский заказал начинающему литератору статью «О крестьянине во французской литературе», которую, однако, не принял, не без оснований заподозрив в своём ученике склонность к «мистицизму»^[10]:40. Исследователи творчества Мережковского придавали большое значение тому факту, что области России, в которых, будучи студентом, тот побывал под влиянием народников, считались важнейшими очагами сектантства.^[4] Много лет спустя Мережковский вспоминал: «В народничестве моём много было ребяческого, легкомысленного, но всё же искреннего, и я рад, что оно было в моей жизни и не прошло для меня бесследно»^[11].

В 1886 году Мережковский перенес  тяжелую болезнь (о подробностях которой ничего не известно); это  произвело на него сильное впечатление  и послужило одной из главных  причин «поворота к вере»^[10]:398. В начале мая 1888 года, по окончании университета, Мережковский предпринял путешествие по югу России: сначала в Одессу, оттуда морем — в Сухуми, потом по Военно-Грузинской дороге в Боржом, куда прибыл в последних числах месяца. Впоследствии отмечалось, что оно словно бы повторяло паломничество Вл. Соловьёва к пирамидам и воспринималось молодым автором как «духовное странничество, предпринимаемое неофитом для откровения Истины»^[10]:57. В Боржоме Мережковский познакомился с девятнадцатилетней Зинаидой Гиппиус^[14]. Оба испытали ощущение полного духовного и интеллектуального единения^[10]:69, уже 8 января 1889 года, в Тифлисе обвенчались, а вскоре переехали в Петербург^[9].

Начало литературной карьеры[править | править исходный текст]

В 1888 Мережковский написал  первую поэму «Протопоп Аввакум». Весной этого года вышла его первая книга «Стихотворения» (1883—1887), принесшая  ему первую известность. Между тем, семейные расходы превышали непостоянный литературный заработок начинающего  писателя. Роль «главы семьи» в этот момент взяла на себя Гиппиус (открывшая  настоящий цех по производству беллетристики для популярных журналов). Кроме того, Мережковский-старший, появляясь в Петербурге наездами, время от времени «подпитывал» скудный бюджет литературной четы^[10]:81.

Постепенно начинающий писатель утратил интерес к поэзии, увлёкшись  древнегреческой драматургией. В  «Вестнике Европы» вышли его переводы трагедий Эсхила, Софокла иЕврипида. Отдельной книгой был издан прозаический перевод «Дафниса и Хлои» (1896)^[14]. Античные переводы Мережковского, в своё время практически невостребованные, лишь впоследствии были оценены по достоинству; ныне (согласно Ю. Зобнину) они «составляют гордость русской школы художественного перевода»^[10]:401.

В «Северном вестнике»  состоялся дебют и Мережковского-критика: статья о начинающем А. П. Чехове — «Старый вопрос по поводу нового таланта». Робкий намёк автора на возможность существования некой «иной», иррациональной Истины, обусловил его окончательный разрыв с Михайловским. Неприятно поразила Мережковского и реакция Чехова, который отнесся к статье без энтузиазма, заметив в письме Плещееву: «Главный её недостаток — отсутствие простоты». Впоследствии Чехов, в основном, сторонился Мережковского, пресекая все попытки последнего обрести в нём хотя бы собеседника^[10]:402.

В дальнейшем — здесь же, а также в других изданиях («Русское обозрение», «Труд») — Мережковский продолжал печатать эссе и статьи о Пушкине, Достоевском, Гончарове, Майкове, Короленко, Плинии, Кальдероне, Сервантесе, Ибсене, французских неоромантиках. Часть их вошла в сборник «Вечные спутники: портреты из всемирной литературы» (1897).^[14] По мнению А. Долинина, одного из первых исследователей творчества Мережковского, именно ему «должна по праву принадлежать слава одного из самых тонких и проницательных критиков рубежа веков»^[4].

Между тем, каждое очередное  выступление Мережковского на поприще  истории мировой культуры (с появления  в 1888 году статьи «Флобер в своих  письмах» вплоть до конца 1890-х годов) вызывало в отечественной периодике  «эффект скандала». Издатель «Спутников» П. П. Перцов, с которым Мережковский познакомился (сначала заочно, по переписке) в июне 1890 года, вспоминал впоследствии, что как критик и литературовед последний был настоящим литературным изгнанником. Его выдающиеся статьи о Гончарове и Майкове, по словам Перцова, могли быть «напечатаны только… где-то на задворках литературы. В парадных покоях их новизна шокировала». Причиной неприятия очерков Мережковского была их жанровая новизна; «субъективная критика», практиковавшаяся писателем, стала популярной лишь много позже, как форма литературно-философского эссе. На этом поприще Мережковский получил признание, но запоздалое. Накануне Первой мировой войны, как вспоминала Гиппиус, книга «Вечные спутники» была особенно популярна и «даже выдавалась, как награда, кончающим средне-учебные заведения»^[10]:94.

_{1889—1892[править | править исходный текст]}

В начале 1889 года Мережковские уехали из Петербурга и поселились в Крыму, где общались, в частности, с Н. М. Минским. По возвращении в столицу они поселились в новой квартире в доме Мурузи на углу Литейного проспекта и Пантелеймоновской улицы (Литейный, 24). После того, как в мае 1890 года сменилось руководство «Северным вестником», Мережковский получил приглашение сотрудничать с обновлённым журналом. Почти сразу же здесь была напечатана драма «Сильвио»; осенью — перевод Мережковского «Во́рона»Эдгара По. Поэт активно сотрудничал и с журналом «Русская мысль»; весной 1890 года здесь была напечатана поэма «Вера» («Русская мысль», 1890; позже — сборник «Символы», 1892), имевшая значительный резонанс в читательских кругах; признанная одним из первых значительных произведений русского символизма, она производила «…ошеломляющее впечатление именно силой и подлинностью запечатленных в ней мистических переживаний, резко отличавшихся от рефлексий на гражданские темы, свойственных народнической литературе». «Читаю 'Веру' и умиляюсь», — записал в дневнике В. Я. Брюсов, тогда ещё начинающий литератор. Один из популяризаторов модернизма П. П. Перцов позже с самоиронией замечал, что в его юношеском сознании «Вера» Мережковского «далеко превосходила… скучного и устаревшего Пушкина»^[10]:57.

Вслед за «Верой» журнал «Русская мысль» опубликовал поэму  «Семейная идиллия». Следующая поэма  Мережковского, «Смерть», была напечатана в начале 1891 года в «Северном вестнике»; тогда же произошло его знакомство с К. Д. Бальмонтом. К этому времени писатель уже сделал первые черновые наброски к роману «Юлиан Отступник»^[10]:399.

Весной 1891 года, супруги предприняли  свою первую совместную поездку в  Европу: через Варшаву и Вену они прибыли в Венецию, где встретили путешествовавших по Италии А. П. Чехова и А. С. Суворина, которые на некоторое время стали их спутниками. Из Венеции все вчетвером направились в Флоренцию и Рим; там Мережковские получили приглашение А. Н. Плещеева посетить его в Париже, где пробыли весь май. Под впечатлением от этих дней Мережковский написал поэму «Конец века. Очерки современного Парижа», которая была опубликована два года спустя (сборник «Помощь голодающим». Москва, 1892). По возвращении через Швейцарию в Россию, супруги вернулись на дачу Гиппиус в имении «Глубокое» под Вышним Волочком: здесь писатель вплотную приступил к работе над своим первым романом.

Осенью 1891 года Мережковский перевёл Гёте («Пролог на небе» из «Фауста») для «Русского обозрения» и «Антигону» Софокла для «Вестника Европы» (обе публикации состоялись в следующем году). К весне 1892 года «Юлиан Отступник» был закончен, но из-за неурядиц в редакции «Северного вестника» оказалось, что публиковать этот «модернистский роман» негде. Некоторое время оставалась надежда на то, что А. Волынский всё же напечатает роман, но его грубые редакторские правки привели к разрыву, после чего «Северный вестник» для Мережковского оказался закрыт. В 1892 году Мережковский читал главы романа на встречах у А. Н. Майкова. В те же дни несколько стихотворений и переводов поэта были опубликованы в «Русском обозрении», «Вестнике Европы», сборниках «Нивы» и «Труде»^[10]:400.

В марте 1892 года, в основном на средства, выделенные ему отцом, Мережковский повёз жену на лечение  в Ниццу, где в это время  жила семья А. Н. Плещеева, и где они впервые встретились с Д. В. Философовым. Из Швейцарии Мережковские отправились через Италию в Грецию; впечатления от этой поездки легли в основу путевого очерка, а кроме того, во многом сформировали образность второго исторического романа Д. С. Мережковского^[11]. Из Турции супруги вернулись в Одессу и лето вновь провели в имении «Глубокое». Здесь Мережковский перевёл «Ипполита» Еврипида; работа была опубликована в первом номере «Вестника Европы» за 1893 год^[10]:400.

_{Символистские манифесты[править | править исходный текст]}

В 1892 году в издательстве А. С. Суворина вышел второй поэтический сборник Д. С. Мережковского с программным для зарождавшегося модернизма названием «Символы. Песни и поэмы». Именно здесь, как отмечалось^[9], был запечатлён перелом в развитии его мировоззрения; обозначился поворот к религиозному миросозерцанию и ощущению «мистической тайны бытия». С самого начала Мережковский постарался отмежеваться от обвинений в «упадничестве». Он писал позже:

_{Под влиянием Достоевского, а также иностранной  литературы, Бодлера и Эдгара По, началось моё увлечение не декадентством, а символизмом (я и тогда уже понимал их различие). Сборник стихотворений, изданный в самом начале 90-х годов, я озаглавил «Символы». Кажется, я раньше всех в русской литературе употребил это слово.^[4]}

Одним из немногих представителей старшего поколения русских литераторов, восторженно приветствовавших выход  «Символов» был Я. П. Полонский, чья поддержка была очень важна для молодого автора, подвергшегося язвительной критике. На стихотворную рецензию Полонского Мережковский отвечал, также в письме: «Этими стихами Вы вознаградили меня за весь труд, который я употребил на книгу. Я сохраню этот листок, как драгоценность, дорогой Учитель!»^[10]:104.

В конце октября том  же года Мережковский прочёл нашумевшую лекцию «О причинах упадка и о новых  течениях современной русской литературы», которая была повторена им дважды в декабре, а год спустя вышла  отдельным изданием^[14]. Лекция, наряду со сборником «Символы», считается манифестом символизма и модернистского обновления искусства. Мережковский обозначил здесь три линии нового искусства, утверждая, что только «мистическое содержание», «язык символа» и импрессионизм способны расширить «художественную впечатлительность» современной русской словесности.^[17] Отмечая, что все три составляющие нового движения уже присутствуют в творчестве Толстого,Тургенева, Достоевского, Гончарова, автор объявлял модернизм, в сущности, продолжением тенденций русской литературной классики^[9].

Лекция Мережковского  произвёла фурор, причём либерально-демократический  лагерь отнёсся к его теориям  как к проявлению «мракобесия», а  в петербургских литературных салонах  они были встречены презрительно- насмешливо. С восторгом принял доклад лишь немногочисленный кружок сторонников нового направления, сформировавшийся вокруг журнала «Северный вестник»^[10]:398. Осенью 1892 года З. Н. Гиппиус сблизилась с новой редакцией журнала, во главе которого оказались А. Л. Волынский и Л. Я. Гуревич; это способствовало и возвращению сюда Мережковского. В те же дни он написал пьесу («драматические сцены в четырёх действиях») «Гроза прошла»; она вышла в «Труде» в начале 1893 года. В этом же году были опубликованы многочисленные стихотворения Мережковского («Нива», «Труд»), перевод «Лигейи» Э. По («Труд») и «Эдипа-царя» Софокла («Вестник иностранной литературы», № 1-2, 1894). Несмотря на непрекращающуюся работу, материальное положение Мережковских в эти дни стало тяжелым; обдумывая роман о Леонардо да Винчи, он вынужден был браться за любую работу^[10]:400.