Отечественная литература ХІ-ХІХ веков

Но она вступает в  глубокое противоречие с другими  размышлениями поэта о развитии человеческой личности, о значении ее сознания. Так, в позднем стихотворении «Певучесть есть в морских волнах...» (1865) Тютчев утверждает, что человек в своем умственном развитии давно трагически оторвался от жизни природы, что он со своей сложной душевной жизнью, со своими стремлениями к призрачной «свободе», оказывается чуждым природе в ее естественном, стихийном внутреннем единстве. Поэт романтически восхищается гармонией сил природы:

Певучесть есть в морских волнах,

Гармония  в стихийных спорах,

И стройный мусикийский  шорох

Струится  в зыбких камышах...

И «невозмутимому строю» природы, ее «созвучью полному» поэт противопоставляет человека, чувствующего свой «разлад» с ней. Оптимистическое признание величия исторических событий, выраженных в раннем стихотворении, находится в явном разладе с этим пессимистическим утверждением одиночества человечества перед лицом мироздания, Последняя мысль более характерна для поэта. Она вытекает из всего его миропонимания.

Однако содержание поэзии Тютчева не сводится к этим «философским» обобщениям и другой своей стороной даже вступает в противоречие с ними. Отдаваясь осмыслению жизни природы в ее взаимодействии с человеческой жизнью, углубляясь в мир своих внутренних переживаний, поэт приходил к преодолению своего трагического миропонимания и стихийно обращался к романтическому восприятию жизни. Его поэзия выражает вместе с тем эмоциональное утверждение жизни, восхищение ею, осознание огромных возможностей, таящихся в духовном мире человека, стремление преодолеть трагические настроения мыслью о беспредельности, вечности жизни мироздания.

 

1.2. Образы природы 

 

Образы природы у Тютчева складываются в своего рода мифы: хаос, бездна, ночь, с которой сорван «златотканый» покров дня. Эти образы собирательны, они сильно укрупнены, они мифологичны по своей сути и по своим масштабам.

«Сыны Гармонии»  и равновесия разбегаются перед лицом открывшегося хаоса. Природа предстает в своей первозданности.

В стихотворении  «Сон на море» Тютчев пишет:

Я в хаосе  звуков лежал оглушен,

Но над  хаосом звуков носился мой сон.

Предполагают, что стихи эти могли быть написаны в 1833 году, не ранее той поры, когда Тютчев с дипломатическим поручением отправился из Мюнхена в Грецию и когда буря на море заставила его провести несколько дней на побережье Далмации. Буря на море кораблекрушение,— это тютчевская  стихия.

В те же 30-е  годы темы хаоса и сна сопрягаются у Тютчева снова в стихотворении «Как сладко дремлет сад темнозеленый». Картина ночи — «на мир дневной спустилася завеса». В мифологическом цикле образов дня и ночи — это один из первых по времени. И снова образ ночи сопрягается с образом хаоса. Среди ночи слышится   «чудный,   еженочный   гул».

Откуда он, сей гул непостижимый?..

 Иль смертных  дум, освобожденных сном,

Мир бестелесный, слышный, но незримый,

Теперь роится в хаосе ночном?..

Хаос проступает как изначальная стихия бытия, в  которой находят приют умершие. Эта дантовской мощи картина имеет свое продолжение.

Небо для  Тютчева — голубая воздушная  бездна с ударением на слове «бездна». К слову «бездна» прибавляются сильные, более или менее постоянные или синонимические эпитеты — «роковая», «всепоглощающая» и в то же время «миротворная». Как в противоположность ночи дается день, так хаосу противопоставлены порядок, гармония, успокоение, тишина, безмолвие. Даются они не как умозрительная антитеза, а как желаемое и чаемое.

Дай вкусить  уничтоженья,

С миром дремлющим смешай.

Мысль о самозабвении, о слиянии с миром природы проходит через всю космогоническую систему Тютчева.

Хаос у Тютчева, как  и у греков в их мифах, предстает, как беспорядочная основа существующего мира. Образ хаоса у поэта — образ изначальной стихии бытия, которая обнажается ночью.

Мотив мимолетности жизни, эфемерности существования  развивается во многих произведениях  Тютчева. Таковы, например, стихотворения «Из края в край, из града в град...», «Я помню время золотое...», «Как дымный столп светлеет в вышине...» и др.

Перед лицом  неустойчивости и эфемерности личного  существования поэтическое сознание Тютчева находится в непримиримом противоречии. С одной стороны, ему знакомы настроения упадка и увядания жизни, чувство личного самоотрицания, тоски бытия, готовности раствориться в беспредельности мира. Так, в одном из лучших своих стихотворений «Тени сизые смесились...» (1836) поэт изображает сумерки, переход от дня к ночи, переживая его как «час тоски невыразимой», час слияния личности с миром («все во мне, и я во всем...»). И это слияние для него желанно, он жаждет «вкусить уничтоженья» и смешаться «с миром дремлющим».

Но вместе с тем  Тютчев знает и другое чувство  — чувство ужаса при соприкосновении с темной «бездной» жизни, открывающейся человеку по ночам, чувство страха от сознания неизбежной  утери   личного   обособленного   существования.   Так, в стихотворении «День и ночь» он изображает наступление ночи, срывающей с мира «ткань благодатную покрова» и пугающей человека «страхами и мглами», которые поэт воспринимает как обнаженную «бездну» небытия. Или в превосходном стихотворении «О чем ты воешь, ветр ночной?..» (1836) поэт выражает тревожное состояние души человека, когда ветер поет ему «страшные песни... про древний хаос», когда хаос «шевелится» даже в глубине его души под «бурями» страстей, разбуженных воем ветра. А в стихотворении «Mal'aria» (1830) поэт выражает мысль, что в прекрасных явлениях природы «разлито» некое «таинственное зло», что в природе есть звуки, цветы, благоухания, являющиеся для человека «предвестниками... последнего часа...».

Противопоставление и  единство мифов о воде и огне замечено у многих народов. Наряду с «пылающей  бездной» Тютчев говорит о потопе, о беспредельности водной стихии:

Когда пробьет последний час природы,

Состав частей разрушится земных:

Все зримое опять  покроют воды,

И божий лик  изобразится в них!

(«Последний  катаклизм»)

О конце мира говорится, как о начале его в духе Сенеки. С хаоса началось — хаосом завершается. Апокалипсические видения Тютчева восходят к мифам, принятым близко к сердцу и чудесно трансформированным.

«Начало» и «конец»  у Тютчева зарифмованы, по существу, так же, как хаос и гармония, вода и огонь, день и ночь.

День раскрывается у Тютчева, как покров, наброшенный над бездной, «блистательный покров», оживление всего земного, «души болящей исцеленье».

Ночь —  исчезновение «блистательного покрова», обнажение бездны «с своими страхами и мглами», тогда-то стирается преграда между бездной ночи и нами («вот отчего нам ночь страшна»).

Другой вариант  тютчевского мифа — стихотворение «Святая ночь на небосклон взошла» (1850). К картине дня и ночи зримо подключается человек не только со своими переживаниями, но и со своей судьбой. Человек — «сирота бездомный». Эту сиротливость и бездомность еще острей он чувствует ночью. Ночью он стоит «и немощен и гол, лицом к лицу пред пропастию темной».

На самого себя покинут он — 

Упразднен ум, и мысль осиротела — 

В душе своей, как в бездне, погружен,

И нет извне  опоры, ни предела...

Здесь бездна обнажена не только вне человека, в мирозданье, но и в нем самом. Он погружен в эту бездну души, в которой нет ни «опоры, ни предела». Космогоническое у Тютчева, как всегда, сопрягается с миром человеческой души.

И чудится  давно минувшим оном

Ему теперь все  светлое, живое...

И в чуждом, неразгаданном, ночном

Он узнает наследье родовое.

Здесь могло  быть и «роковое». Но Тютчев точен  в своих определениях. Древний хаос  «родимый»,— начало начал, зарожденье, исток. И вселенной и общества. Ночью в неразгаданном еще мире человек узнает свое начало. Ночь возвращает человека к бездне прошлого, изначального, к родовому наследию.

Даже в  течении дней друг за другом, в обиходном календаре поэта возникает образ «бездны»:

Кто смеет  молвить до свиданья

Чрез бездну двух или трех дней?

Раз уж возникли между двумя-тремя днями две-три ночные бездны, человек не уверен, что он выберется из них.

Через год  после стихотворения «Святая  ночь на небосклон взошла» Тютчев пишет стихотворение «Смотри, как на речном просторе», дающее картину ледохода. Льдины, тая на солнце, все вместе «плывут к одной мете».

Все вместе —  малые, большие,

Утратив прежний  образ свой,

Все — безразличны, как стихия, —

Сольются  с бездной роковой!..

Снова возникает  образ бездны — «всепоглощающей». Ликующая картина весны, движение «вновь оживших вод», солнце, а поэта одолевает все та же мысль о «бездне роковой». Но во имя чего в этом стихотворении повторен образ бездны? Тютчев дает ответ в концовке:

О, нашей мысли  обольщенье,

Ты, человеческое Я,

Не таково ль твое значенье,

Не такова ль судьба твоя?

Единичное сливается  со всеобщим, мысль человека и его «Я» подобны льдинам, плывущим «во всеобъемлющее море»; оно зовет, и оно поглощает...

Нельзя пройти мимо того, что Тютчев говорит не «мысль», а «мысли обольщенье». Этот оттенок становится понятней, если его рассмотреть, сопоставляя стихотворение о ледоходе со стихотворениями «Silentium!» и «Фонтан». Мысль, как бы ни была она высока, все же ограничена. Тем более ограничено ее выражение в слове. Эти пределы поставлены самой природой человека. Поставлены природой и усилены общественными условиями, в которых человек развивается. Так возникает и развивается тема о разладе. О разладе человека и природы.

К стихотворению, написанному в 1865 году, Тютчев берет латинский эпиграф: «Есть музыкальная стройность в прибрежных тростниках».

Певучесть есть в морских волнах,

Гармония  в стихийных спорах,

И стройный мусикийский  шорох 

Струится  в зыбких камышах.

Это пока еще  разработка эпиграфа. Морские волны, изображаемые в борении, оказывается, обладают певучестью. В стихийных спорах есть гармония. Иными словами, в природе есть лад.

Невозмутимый  строй во всем,

Созвучье  полное в природе,— 

Лишь в  нашей призрачной свободе 

Разлад мы с нею сознаем.

Человек с его «призрачной свободой» резко противопоставлен природе.

Откуда, как  разлад возник?

И отчего же в общем  хоре

Душа не то поет, что море,

И ропщет мыслящий тростник?

Выражение «мыслящий  тростник» взято Тютчевым у Паскаля, оно естественно вошло в текст стихотворения: «Человек не более, как самая слабая тростинка в природе, но это — тростинка мыслящая»   («Мысли»).

Паскалевское  сравнение мыслящего человека с тростником проходит у Тютчева не только в стихотворении «Певучесть есть в морских волнах». Перифраз этого образа находим в стихотворении «Сижу задумчив и один»   (30-е годы); оно написано не менее   чем за тридцать лет до стихотворения    «Певучесть   есть в морских волнах».

Что ж негодует человек,

Сей злак земной?

В разладе  с природой человек ощущает свою душу жилицею «двух миров». Порог этого «двойного бытия» Тютчев пытался переступить. Он бился над загадкой: а возможно ли вообще его переступить, доступно ли человеку слиться «с беспредельным»?

Стихотворение юного Тютчева «Проблеск» (1825) дает отрицательный ответ на этот вопрос: душой мы «к бессмертному летим», грустим по небесам, хотим сорваться «с земного круга», но тщетно:

Мы в небе скоро устаем,— 

И не дано ничтожной пыли

Дышать божественным огнем.

Человек-тростник уже приравнивается к пыли, хотя и эта пыль способна на краткое мгновенье причаститься тайне бытия, заглянуть в «хаос родимый». Это возможно не логически, а интуитивно, когда человеку доступен «бред пророческий духов»,— во сне ли, на яву ли — достигающий ясновидения.

Такова в основном своеобразная «философия» природы, нашедшая свое выражение в большинстве стихотворений Тютчева. Она, конечно, тесно связана с гражданскими убеждениями поэта, но почти лишена гражданской проблематики. В ней человек осознается не в отношениях с обществом, а в связях с жизнью природы. При этом кажется, что поэт говорит о человеке вообще, о человеке, лишенном определенной национальности, эпохи, социальных связей. На самом деле лирический «герой» поэзии Тютчева воплощает определенный социальный характер, внутренний мир русской дворянской интеллигенции, ее самосознание, отражающее процесс деградации дворянской жизни вообще, начавшийся закат русской дворянской культуры. Поэтому-то в поэтической «философии» Тютчева и проявились с такой силой трагические настроения.

 

 

1.3. Принципы осознания и изображения природы

 

Своеобразное  содержание творчества Тютчева нашло выражение и в своеобразии его форм — в принципах и приемах изображения жизни. Осознание действительности, выраженное в поэзии Тютчева, не могло найти себе полноценного выражения в формах эпического и тем более драматического творчества. Тютчев все свои силы отдал лирике. Но его лирическая поэзия тематически отражает лишь отдельные стороны жизни. В природе поэта интересуют по преимуществу проявления ее стихийных сил, в человеке — главным образом его эмоциональная стихия, в которой Тютчев видит его сущность. Все это и явилось основным предметом «философических» раздумий поэта, очень многозначительных и вместе с тем отвлеченных.