Отечественная литература ХІ-ХІХ веков

5 часть посвящена  поэзии. По Батюшкову, гений не  зависит от богатства. Он перечисляет здесь своих учителей: Карамзина, Богдановича, Крылова, Хемницера, Жуковского, Вяземского.

6 часть –  здесь Батюшков приходит к  теме смерти и говорит о  том, что важно «не количество  жизни, а ее качество».

 Это стихотворение является, кроме всего прочего, еще и эстетическим манифестом Батюшкова, его своеобразной литературной энциклопедией, в которой представлены его друзья-писатели, его любимые поэты. Ломоносов, Богданович, Державин, Карамзин, Дмитриев, Жуковский и Вяземский — сколько ярких русских имен является в этом стихотворении! О Карамзине первоначально было сказано:

Пером из крыльев  Леля

Здесь пишет  Карамзин...

В окончательном  тексте стихотворения стало:

Фантазии  небесной

Давно любимый  сын,

То повестью прелестной

Пленяет Карамзин,

То мудрого  Платона 

Описывает нам

И ужин Агатона,

И наслажденья  храм,

То древню Русь и нравы 

Владимира времян,

И в колыбели славы 

Рождение  славян.

Но прежде всего Карамзин предстает как  исторический писатель (намек на очерк «Афинская жизнь», в котором изображен друг Платона, греческий трагик V века до Р.Х., прославившийся красотой и изящностью манер), мыслитель, историк, хотя к тому времени не вышло ни одного тома «Истории государства Российского» и Батюшков был знаком с этим главным трудом Карамзина по личным встречам. Встречи эти были прежде всего в имении князя Вяземского Остафьево под Москвой, которое называют Русским Парнасом: в нем часто и подолгу жили вместе друзья-поэты — Вяземский, Жуковский, Батюшков, в 1820-е годы — Грибоедов, Кюхельбекер, Мицкевич... С 1827 года в Остафьево бывал Пушкин. Но это были прежде всего «Пенаты» Вяземского.

А Батюшков писал  в Хантоново, вспоминая, быть может, остафьевские встречи и лиру друга:

Сложи печали бремя,

Жуковский добрый мой!

Стрелою мчится время,

Веселие —  стрелой!

Позволь же дружбе слезы

И горесть  усладить

И счастья  блеклы розы

Эротам оживить.

Обращенное  к Жуковскому пожелание сложить  «печали бремя», очевидно, связано с несчастной любовью Жуковского и Марии Протасовой, мать которой не позволила им пожениться, ссылаясь на родство.

Есть в  стихотворении Батюшкова и законченный  портрет Вяземского, который не случайно назван «Аристиппов внук»: Аристипп — греческий философ V—VI века до Р.Х., проповедовавший разумное наслаждение и радости жизни.

Следует подчеркнуть, что стихотворение в целом является посланием к Жуковскому и Вяземскому (так оно названо в подзаголовке). Этот жанр давал автору возможность высказать все, что он хочет, все свои задушевные мысли и переживания. Поэтому одна из главных тем стихотворения — рассказ Батюшкова о своем хантоновском уединении:

В сей хижине убогой

Стоит перед  окном 

Стол ветхой и треногой

С изорванным сукном.

В углу, свидетель  славы 

И суеты мирской,

Висит полузаржавый

Меч прадедов тупой;

Здесь книги  выписные,

Там жесткая  постель — 

Все утвари простые,

Все рухлая скудель!

Скудель!.. Но мне дороже,

Чем бархатное  ложе

И вазы богачей!..

Отметим оценку поэтом-воином символа войны меча: «свидетель славы и суеты мирской». Слава и суета стоят в одном  ряду, ибо это слава суетная. Далее высказаны задушевные мысли Батюшкова, его взгляды на жизнь. Характерна еще одна деталь: «меч прадедов тупой», то есть лирический герой этого стихотворения — человек совершенно мирный, далекий от браней военных, оттого и заржавел у него меч прадедов... Мы знаем, что не такой была жизнь самого Батюшкова, но идеал его — это сугубо мирная жизнь, наслаждение всем доступным простым человеческим счастьем —  свободой (точнее — волей) и независимостью, общением с друзьями и книгами и, наконец, любовью.

Мы мало знаем  о любовных переживаниях Батюшкова; лишь отголоски одного большого чувства можно обнаружить в его поэзии. В отличие от своих друзей — Карамзина, Вяземского, Пушкина и даже Жуковского в конце его жизни, Батюшков не создал семьи, не испытал семейного счастья. Но всю свою жизнь стремился к любви, мечтал обрести нежного друга — женщину, которая бы любила его. Образ такого друга в этом стихотворении, конечно же, условен и все же во многом показателен: Батюшков уже испытал к этому времени сильные сердечные влечения, и отголоски их (а может быть, мечту поэта) мы находим в этом стихотворении:

И ты, моя Лилета,

В смиренный  уголок

Приди под  вечерок 

Тайком переодета!..

...Вошла —  наряд военный 

Упал к  ее ногам,

И кудри распущенны

Взвевают  по плечам,

И грудь ее открылась

С лилейной белизной:

Волшебница  явилась 

Пастушкой предо  мной!..

Образ возлюбленной во многом традиционен для русской  анакреонтической лирики XVIII — начала XIX века. Но картины, нарисованные Батюшковым, настолько изящны, пластичны и одухотворены, чувства, выраженные им, настолько живы и неподдельны, что можно говорить о новом слове в русской поэзии, о новом поэтическом стиле.

В своей лирике, и в этом стихотворении в частности, Батюшков создал лирический образ автора-эпикурейца, философа, певца независимости и наслаждения. Таков ли был на самом деле Батюшков? На подобную постановку вопроса хорошо ответил он сам, подчеркнув, что нельзя буквально воспринимать лирический образ поэта: «Он (речь идет о Державине) перевел Анакреона — следственно, он прелюбодей, он славил вино — следственно, пьяница...» и т. д. К сожалению, многие наивные читатели склонны именно так воспринимать условно-литературный образ поэта. И здесь необходимо сказать, что в сердцевине романтического стиля лежит метафора, преображающая действительность в соответствии с волей поэта.

Романтизм —  поэзия метафор, и образ поэта, который  мы встречаем в «Моих Пенатах»,— это метафора жизни романтического поэта, как ее понимал Батюшков. В своем стихотворении он фактически рисует нам жизнь лирического героя такой, какой она должна быть. Отсюда и набор лексических средств: лары и пенаты — хранители смиренной хаты; богатству и блистательным суетам противопоставляется сердечно сладострастье, жизнь в мирной сени с прелестницей-Лилетой, образ которой сам по себе обольстительно-романтичен: у этой волшебницы кудри распущенны, улыбка нежная, рука белоснежная, алые уста...

И алыми устами,

Как ветер  меж листами,

Мне шепчет: я  твоя,

Твоя, мой  друг сердечной!..

Блажен в  сени беспечной,

Кто милою своей,

Под кровом от ненастья,

На ложе сладострастья,

До утренних лучей

Спокойно обладает,

Спокойно  засыпает

Близ друга  сладким сном!..

Неповторимо богатые интонации выражают все  многообразные оттенки чувств поэта, а поэтические сравнения, эпитеты, метафоры придают этим стихам особый утонченный аромат.

Вот это и  есть, по словам Пушкина, «школа гармонической  точности», созданная Жуковским и Батюшковым, начало классического стиля в русской поэзии.

Стихи с виду просты, но в них все так гармонично, целесообразно, и вместе с тем за этой простотой скрывается великая сложность — масса тонких поэтических особенностей, невидимых неискушенному глазу поэтических «приемов», интонационных, звуковых и смысловых оттенков. И все это выступает в гармоническом единстве, все как будто так и родилось на свет.

Читатель, если он вжился в эти строки, сам уже  находится в данной поэтической реальности.

А далее в  стихотворении начинается настоящее  волшебство — подобно реальной земной Лилете, к поэту приходят Музы:

До розовой  денницы

В отрадной тишине,

Парнасские  царицы,

Подруги будьте мне!

И мертвые  с живыми

Вступили  в хор един!..

Мы вместе с поэтом вступаем в мир, где нет  смерти, — вот какова жизненная философия Батюшкова.

Общеизвестно, что романтики считали искусство  миром, неподвластным времени и смерти. Но здесь речь идет не просто о жизни творений искусства — здесь запросто заходят к поэту в «мирну сень» «любимые певцы» и полет фантазии охватывает века и тысячелетия: «древню Русь и нравы Владимира времян», эпоху Платона и т. д.

Романтическое понимание творчества как бессмертия и ощущение себя сопричастным миру творцов в то же время не мешает Батюшкову помнить о земной обители, о краткости земной жизни.

Вот это-то оптимистическое, радостное мироощущение оказалось созвучным душе Пушкина, который с первой встречи с поэзией Батюшкова узнал в ней душу родную. Пушкин, прочитав «Мои Пенаты», опубликованные в 1814 году, начинает подражать им: в ряде стихотворений Пушкина того времени («Городок», «К сестре» и др.) мы сталкиваемся с прямыми подражаниями Батюшкову. А в сатирической поэме «Тень Фонвизина» Пушкин рисует образ своего любимого поэта в прямом соответствии с образом лирического героя «Моих Пенатов»:

В приятной неге, на постеле,

Певец Пенатов  молодой 

С венчанной  розами главой,

Едва прикрытый  одеялом,

С прелестной Лилою дремал...

Главное состоит  в том, что в «Моих Пенатах» мы встречаемся с тем жизнеощущением, которое всегда восхищает в Пушкине: он никогда не кончает на трагической ноте; у него всегда есть выход из пессимизма к жизнеутверждающим началам. И что бы там ни говорили о трагической судьбе Батюшкова, о безысходности, выраженной в его последних болезненных стихах, это был поэт светлого, жизнеутверждающего начала. В стихах его мы не найдем того "дикого ада" сомнений и безысходности, который есть у его продолжателя Боратынского: Батюшков просто не все свои философствования допускал в свою поэзию. Есть, конечно, у него и «море зла», и «мольбы, рыдания и слезы», но мы говорим о доминирующем начале в поэзии Батюшкова, прекрасно выраженном в «Моих Пенатах».

 

Список литературы

 

Батюшков, К.Н. Избранная  лирика [Текст] / К.Н. Батюшков; сост., предисл. И примеч. К.В. Пигарева. – М.: Детская литература, 1973. – 112 с. – (Школьная библиотека).

Зуев, Н.Н. Константин Батюшков [Текст]: в помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам / Н.Н. Зуев. – М.: Изд-во МГУ, 1997. – 112с. – (Перечитывая классику).

Озеров, Л. Поэзия Тютчева [Текст] / Лев Озеров. – М.: Худож. лит-ра, 1975. – 112 с.

Поспелов, Г.Н. История  русской литературы ХІХ века (1840 – 1860-е годы) [Текст]: учебник для студентов филолог. спец. вузов / Г.Н. Поспелов. – 3-е изд., доп. – М.: Высшая школа, 1981. – 480 с.

Шайтанов, И.О. Ф.И. Тютчев: поэтическое открытие природы [Текст]: в помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам / И.О. Шайтанов. – М.: Изд-во МГУ, 1998. – 128 с. – (Перечитывая классику).