Проблема судеб русской интеллигенции в повестях и рассказах В. Вересаева

35. Проблема судеб русской  интеллигенции в повестях и  рассказах В. Вересаева («Без  дороги», «Поветрие», «На повороте»).

Вересаев Викентий Викентьевич (настоящая  фамилия Смидович) (1867, Тула – 1945, Москва)

Обратившись к изображению  людей, куда менее ему знакомых, нежели интеллигенты, он еще строже придерживается фактического материала. За образами Андрея Ивановича и Александры Михайловны стоят совершенно реальные прототипы - хозяева той квартиры, где жил  Вересаев в 1885 - 1886 годах. Даже фамилию  героев он не выдумал, взял ту, что носил  дед хозяина квартиры, - Колосов. Все это придает повести силу документа, но рабочих - практиков революции - он знал плохо, его окружением были революционно настроенные интеллигенты. Общую картину рабочего движения он представлял себе весьма смутно.

Деятельность Вересаева  обращает на себя внимание властей. Веле 1901 года его увольняют из больницы, на квартире у писателя производят обыск, а в июне постановление  министра внутренних дел запрещает  ему в течение двух лет жить в столичных городах. Он уезжает  в родную Тулу, где. находится под  надзором полиции. Но и там активно  участвует в деятельности местной  социал-демократической организации, сближается с Тульским комитетом  РСДРП, который возглавлялся рабочим  С. И. Степановым, врачом-хирургом П. В. Луначарским братом А. В. Луначарского и другими твердыми «искровцами», впоследствии, после раскола партии, ставшими большевиками. Ряд заседаний  комитета проходил в доме Вересаева. Писатель помогал комитету деньгами, устраивал литературно-художественные вечера, денежные сборы от которых  тоже шли на революционную работу.

Писатель показывает, как  рушатся надежды Александры Михайловны на «честный путь». В «Двух концах»  социальные симпатии автора очевидны: они связаны с рабочими-революционерами  Барсуковым и Щепотьевым. Но и Барсуков и Щепотьев появлялись на страницах  повести мельком, влияние их на судьбы героев и развитие сюжета было незначительным. Вересаев не раз собирался изменить финал «Конца Андрея Ивановича»: Колосов  выздоравливает и примыкает к  революционному движению. В архиве писателя сохранилась инсценировка рассказа, сделанная много лет  спустя. Сюжет повести заметно  изменен. Андрей Иванович попадает на, маевку рабочих, помогает соседке Елизавете  Алексеевне прятать нелегальную  литературу, а когда революционерку арестовывают жандармы, больной и  ослабевший Колосов говорит: «Сотни других на ее место станут! Пожара теперь не потушить!»

Врач Вересаев никогда  не забывал напомнить читателю, сколь  человек зависим от своей биологической  первоосновы. Всячески подчеркивалось ее влияние на поступки Чеканова, Токарева, героев «Двух концов». Вересаеву  казалось, что биологический инстинкт подчас побеждает в человеке все, даже инстинкт классовый. По своей природе  человек пока слишком несовершенен, потому и не готов в ближайшее  время построить общество людей-братьев. Социалистической революции должен предшествовать довольно длительный период нравственного «усовершенствования» людей. События 1905 года поначалу властно  захватили писателя. Он было совсем уже отказался от своих недавних сомнений, но поражение восставшего  народа усилило его опасения. 1905 год, таким образом, завершил второй период творчества писателя, когда  Вересаев, несмотря на колебания, шел  с ксистами-ленинцами. Начинается новый  период, наиболее противоречивый и  сложный. В июне 1904 года, как врач запаса, Вересаев был призван на военную службу и вернулся с русско-японской войны лишь в начале 1906 года! Там, в далекой Маньчжурии, он окончательно приходит к выводу, что существующий строй изжил себя.

Поэтому в повести «Два конца» революционные рабочие оказались  отодвинутыми на второй план и были изображены весьма схематично. «Два конца» сильны своей критической направленностью. Центральными героями повести Вересаева  стали люди, осознавшие, «что они  живут, а жизни не видят», люди, в  то же время сдавшиеся перед страшными  условиями своего существования. Это  и определило их «конец». Андрей Иванович Колосов сочувственно слушает разговоры  о равноправии женщин и вместе с тем не хочет признать свою жену полноценным человеком, бьет ее, запрещает  учиться и работать, потому что  ее, дело - хозяйство, ее дело - о муже заботиться. У него «есть в груди  вопросы, как говорится: - насущные», он соглашается, «что нужно стремиться к свету, к знанию: к прояснению своего разума», но утешение находит  в трактире. Знакомство с революционерами - «токарем по металлу из большого пригородного завода» Барсуковым и его товарищем Щепотьевым - убеждает его, «что в стороне от него шла особая, неведомая жизнь, серьезная и труженическая, она не бежала сомнений и вопросов, не топила их в пьяном угаре, она сама шла им навстречу и упорно добивалась разрешения». Но он ничего не делает, чтобы приобщиться к «бодрой и сильной» жизни. Так и тянулось это постылое существование без будущего, без борьбы, без «простора», и больной, никому не нужный, кроме жены, Андрей Иванович умирает от, чахотки. Жизнь его жены еще безотраднее. В переплетной мастерской, той самой, где работал Андрей Иванович, а после его смерти Александра Михайловна, к девушкам и женщинам относились совсем иначе, чем к переплетным-подмастерьям. «С подмастерьями считались, их требования принимались во внимание. Требования же девушек вызывали лишь негодующее недоумение». За то, чтоб жить, жить хоть впроголодь, женщине приходилось продавать себя мастеру, хозяину мастерской - всем, от кого зависит, быть ли женщине сытой или умереть в нищете.

Департамент полиции установил  тщательное наблюдение за Вересаевым; но, несмотря на это, он активно участвует  в подготовке первой рабочей демонстрации в Туле, происшедшей 14 сентября 1903 года. По заданию комитета РСДРП он пишет  прокламацию «Овцы и люди», ее разбрасывали во время демонстрации. Да и в его творчестве - в «Записках  врача», в повестях «На повороте», «Два конца» - симпатии явно на стороне  революционно настроенных рабочих. На это обращала внимание уже критика  тех лет: «:г. Вересаев оказался сопричисленным к: странной новой плеяде босяцкого  Гомера, Максима Горького», - подобными  высказываниями пестрели тогда рецензии на произведения Вересаева. «Сам писатель неоднократно признавался, что отношения  с М. Горьким ему «страшно дороги»  письмо В. Вересаева М. Горькому от 16 сентября 1900 г.»1 Их сближение произошло  на рубеже двух веков. Еще в 90-е годы М. Горький отметил тяготение Вересаева к острейшим социальным проблемам дня, уловил созвучность настроений автора «Без дороги» и «Конца Андрея Ивановича» некоторым собственным настроениям. М. Горький включает произведения В. Вересаева в большинство изданий, в которых сам принимает участие, привлекает к сотрудничеству в издательстве «Знание», объединившем наиболее прогрессивных русских писателей. Вероятно, на отношения этих лет, предшествовавших 1905 году, прежде всего и опирался М. Горький, когда много позже писал В. Вересаеву: «:всегда ощущал Вас человеком более близким мне, чем другие писатели нашего поколения. Это - правда. Это - хорошая правда; думаю, что я могу гордиться ею».  

 Владимир Шулятиков

НОВАЯ ПОВЕСТЬ  В. ВЕРЕСАЕВА [1]   

 Из новостей, которыми  успели нас подарить за текущий  год толстые журналы, особенно  выдающийся интерес представляет  повесть В. Вересаева "На  повороте" [2], закончившаяся печатанием  в последней книжке "Мира Божьего".   

 Собственно в художественном  отношении повесть эта не свободна  от некоторых недочетов: она  не отличается столь художественной  законченностью и цельностью, которой  отмечены прежние беллетристические  произведения В. Вересаева. Законы  симметрии и художественной перспективы  в ней неоднократно нарушены, отдельные части ее разработаны  далеко не одинаково и не  равномерно. Автор временами утомляет  внимание читателя описанием  слишком неинтересных и неважных  для развития повести эпизодов  и сцен. (Таковы, например, сцена игры  в винт, сцена купания в пруду,  сцена отыскивания пропавшей  лошади). В повести много действующих  лиц, очерченных беглыми штрихами, появляющихся лишь затем, чтобы  высказать в нескольких фразах  свое profession de foi* и затем быстро  исчезнуть с горизонта читателя. Будучи замечательно глубоким  психологом, г. Вересаев не воспользовался  всеми средствами, которые дает  в его распоряжение его своеобразный  талант, и даже психический облик  своих главных героев не везде  обрисовал достаточно рельефно.   

* -- Исповедание веры (фр.) - кредо, изложение убеждений.   

 И тем не менее,  новую повесть г. Вересаева  нельзя не признать за талантливо  и ярко написанную страницу  из истории современной русской  интеллигенции - страницу, рассказывающую  о культурном переломе, который  в настоящее время переживает  известная часть этой интеллигенции.    

 В качестве "историографа" современной русской интеллигенции  г. Вересаев выступал уже дважды  раньше, изображая в повестях "Без  дороги" [3] и "Поветрие" [4] эпоху  девяностых годов. Именно эти  две повести положили начало  его громадной литературной известности.    

 Г. Вересаев - в высшей  степени серьезный и вдумчивый  "историограф" судеб современной  интеллигенции. Он - прямая противоположность  г. Боборыкину [5], руководящемуся  в своих описаниях текущей  жизни примером старинных летописцев, то есть отмечающему внешние  формы, в которые облекается  ход исторического развития, не  идущему дальше констатирования  самого факта культурных течений,  дальше простого изложения предпосылок  вновь слагающихся миросозерцаний, дальше перечня новых фигур,  двигающихся на исторической  авансцене. Г. Вересаев, напротив, подходит к историческим явлениям  с философской точки зрения, старается  заглянуть в их трагическую  глубину, так или иначе, выяснить  степень их ценности. В новой  повести он изображает момент "поворота" - отказа от строго  реалистического миросозерцания, от  истины, которой поклонялись в  середине девяностых годов, изображает  среду интеллигентов, остановившихся  на распутье, среду, создавшую  те культурные течения, которые  нашли себе убежденных проповедников  как раз в лице некоторых  сотрудников "Мира Божьего".   

 Но если устами г.  Бердяева, изложившего в стройной  системе "новое" миросозерцание (см. его статью "Борьба за идеализм" [6]), эти проповедники старались  уверить читающую публику, что  "новое" миросозерцание является  ценным приобретением прогрессирующей  жизни, что "идеалистические"  элементы этого миросозерцания  выражают собой протест против  мертвящего "лавочного" филистерства, против культурной буржуазности, заразивших все современное общество, старались уверить, что "борьба  за идеализм" ведется наиболее  здоровыми членами общественного  организма, то, познакомившись с  носителями нового миросозерцания, фигурирующими в повести г.  Вересаева, читатель вынесет совершенно  иное представление о новом  "культурном течении".   

 Вот один из носителей  нового миросозерцания, центральный  герой повести - Токарев.   

 Токарев, сын бедного  почтальона, с ранних лет принужден  был пробивать себе дорогу  в жизни собственным трудом: собственным  трудом воспитывал себя и свою  сестру Таню, прошел гимназический  курс, побывал в Петербургском  университете, в середине девяностых  годов всей душой увлекался  широко альтруистическими порывами. В начале повести - он уже  сломленный жизненной бурей, уже  усталый человек. Хотя по-прежнему  он мечтает о всечеловеческом  счастье, по-прежнему остается  убежденным противником всего  "филистерского", но безусловная  вера в идеалы его юности  им уже потеряна, и мало-помалу  эгоистические чувства закрадываются  в его душу, мало-помалу его  "горячее" сердце охлаждается. "Я вижу, - говорит он в минуту  откровенности, - что во мне исчезает  что-то, исчезает страшно нужное, без чего нельзя жить. Гаснет  непосредственное чувство, и его  не заменишь ничем. Я начинаю  все равнодушнее относиться к  природе, люди все больше отгораживаются  от меня толстой непроходимой  стеной, хочется жить для одного  себя"... Он начинает тяготиться  временами тем, что он до  сих пор - "бездомный и бесприютный"  человек. В нем начинают говорить  практические и утилитарные наклонности.  Он начинает критически относиться  к людям, для которых материальных  вопросов совершенно не существует. Он негодует. Он негодует, например, на свою сестру, девушку с самыми  светлыми и широкими взглядами  на жизнь, за ее упорное нежелание  задуматься над своим материальным  положением, за ее презрительное  игнорирование всех домашних, будничных  забот. Он начинает считать  поведение ее "невыносимым разгильдяйством".   

 Заботы о личном  благосостоянии все больше и  больше подчиняют его себе, умеряют  пыл его альтруистических стремлений. Он начинает бояться всего,  что может ему угрожать, малейшей  опасности. После того как любимая  им девушка заставила его, поборовши  страх, решиться на смелый поступок - войти комнату, где находился  бешеный человек, и, рискуя  быть задушенным этим больным  человеком, насильно дать ему  лекарство, Токаревым овладело  самое скверное настроение духа. Он предался самым грустным  размышлениям.   

"Любовь... Любовь, - думал  он, - это нечто радостное и  спокойное, несущее счастье; любимого  человека хочется оградить от  всякого горя и опасностей, хочется  нежить его и покоить. Между  тем тут она заставила его  идти с собой к этому бешеному, и впереди она ждет от него, чтобы он шел на всякие опасности.  Мало и того, что он теперь  бездомен и бесприютен?.."   

 Его воображению начинают  рисоваться такие картины, от  которых он еще так недавно  отвернулся бы, исполненный негодования,  по которые теперь имеют для  него притягательную прелесть. Ему  представляется следующая мирная  идиллия:   

"...Жена - красивая, белая  и изящная, летом усадьба с  развесистыми липами, белою скатертью  на обеденном столе и гостями,  уезжающими в тарантасах в  темноту; зимой - уютный кабинет  с латаниями [7], мягким турецким  диваном и большим письменным  столом. И чтобы все это покрывалось  широким общественным делом, которое  бы захватило целиком, оправдало  жизнь и в то же время  не требовало бы слишком больших  жертв"...   

 Он постепенно начинает  сходиться с людьми практическими,  с ловкими дельцами, уже осуществившими  подобную идиллию.   

 И в то же время  как его сердце охлаждается,  как становится все толще и  толще стена, отгораживающая его  от людей, он начинает проповедовать  идеал мелкой будничной работы: заявляет, что ненависть к мелкой  будничной работе "тяжелым проклятием  лежит на всей истории нашей  интеллигенции", а с другой  стороны - он ударяется в область  метафизики, начинает заниматься  решением философских проблем,  старается "обосновать" мораль  метафизически, по способу неокантианцев, "конструирует в себе разные  категории долга".   

 Обратившись, таким  образом, в "идеалиста", он, тем  не менее, не переоценивает  истинного значения идеализма,  а в минуту откровенности обнаруживает  связь своего идеализма с "охлаждением"  своего сердца и ростом своих  эгоистических стремлений.