Проблема судеб русской интеллигенции в повестях и рассказах В. Вересаева

Повесть представляет собой  исповедь Чердынцева, бывшего революционера, социал-демократа. В годы реакции все общественные ценности, ранее для героя столь значимые, представляются ему ничтожными, революционные идеалы, за которые он боролся,– заблуждением, правда борьбы рабочих–сомнительной. Возникает вновь ситуация «бездорожья», однако причины ее иные, чем в повести «Без дороги». Если Чеканов искал пути к народу, то Чердынцев бежит от него темными тропами декадентства. Различный смысл приобретает и центральный вопрос обеих повестей – во имя чего жить? Чеканов искал общественный смысл жизни, Чердынцев решает «загадки индивидуального бытия». Внутренней полемикой с Чердынцевым Вересаев пытался ответить для себя на вопрос: как и во имя чего должен жить человек, есть ли у него великое будущее? Авторский взгляд на жизнь утверждался через неприятие упадочной философии Чердынцева.

Во второй части повести  Вересаев попытался показать возрождение  Чердынцева, его возвращение в революцию. Но это было явно искусственным и не вытекало из логики развития характера. Поняв это, Вересаев в последующих редакциях снял надуманную концовку повести.

Дискуссия о смысле жизни  в повести начиналась с основного  вопроса: может ли и должен ли человек  жить для будущего? Отношение к  этому вопросу разделяло персонажей всех повестей Вересаева. Этот вопрос –центр спора и в повести «К жизни». Иринарх –своеобразный теоретик отступничества – утверждает, что «человек живет для настоящего». В отрицании будущего все отступники – и Иринарх, и Алексей, и Чердынцев, и декадентка Катра – едины. Роднит их глубочайшая изоляция друг от друга и от общества. «Мы, живущие рядом,–думает Чердынцев,–чужды друг другу и одиноки. Общее у нас –только параллакс Сириуса и подобный же вздор». Единого смысла жизни для всех людей быть не может–таков вывод, к которому приходит Чердынцев. А если это так, то социальной закономерности в жизни нет. Люди лишь марионетки, управляемые инстинктом, который и есть подлинный «хозяин жизни». И власть его «сильнее разума, от нее спасения нет!». Этот «хозяин» ведет к самоубийству Алексея, он подчиняет себе настроения и мысли самого Чердынцева. Ужас перед его неодолимой властью окончательно парализует Чердынцева.

Какова же авторская оценка теории Чердынцева? Очевидно, что Вересаев принять ее не может. Но внутренне  полемизируя с Чердынцевым, сам автор преувеличивает значение физиологических факторов в жизни людей. Изменчивость настроений Чердынцева объясняв гея им именно так. Подобная трактовка явлений духовной жизни человека привела Вересаева к попыткам объяснить некоторые явления общественного порядка биологическими факторами. Это сказывается и в напряженном внимании к психопатологическим переживаниям героев, и в предельной детализации их психических состояний.

Вересаев поставил перед  собой задачу разоблачить общественное отступничество, духовное декадентство, но установка на объективное саморазоблачение героя привела к тому, что повесть лишилась композиционной четкости, а в конечном счете –определенности «вывода» и распалась на отдельные куски, передающие разные грани декадентского мироощущения Чердынцева.

Выступая против пессимизма, настроений упадка, Вересаев хотел  Утвердить непобедимость здорового жизненного начала. Это и был тот ответ, который он нашел для себя и который формируется во второй части повести. Но переводя сознательно проблему в плоскость философских абстракций, Вересаев потерпел художественную неудачу. ^ чему приходит Чердынцев? Вересаев заставляет своего героя пережить радость от слияния с жизнью природы: «И захотелось мне вскочить изумленно засмеяться своему калечеству и, выставляя его на позор крикнуть человечески нелепый вопрос: «зачем жить?..» Этот вопрос «позорный» и «человечески нелепый» в глазах Чердынцева, опровергается теперь любой эфемеридой: «Гордым франтом, грудью вперед, летел над осокою комар с тремя длинными ниточками от брюшка..! Эфемерида! Она живет всегда только один день и нынче с закатом солнца умрет. Жалкий комар. Всех он ничтожнее и слабее, смерть на носу. А он, танцуя, плывет в воздухе,–такой гордый жизнью, как будто перед ним преклонились мир и вечность». И жизнь для Чердынцева «завилась вольным, радостно-пьяным ураганом». Но этот «итог» не вытекает из логики развития характера героя.

При всей противоречивости «ответов» повесть сыграла значительную общественную роль. В годы литературного распада, усиления декадентских настроений в широких кругах русской интеллигенции Вересаев призывал к здоровому, оптимистическому восприятию мира. Однако самого Вересаева повесть не удовлетворяла. Чуткий художник-реалист, он скоро понял творческую несостоятельность замысла – вложить великие искания человеческого духа в маленькую душу потерявшего себя ренегата. «Я увидел,–писал он в «Записях для себя»,– что у меня ничего не вышло, и тогда все свои искания изложил в другой форме – форме критического исследования. Во Льве Толстом и Достоевском, в Гомере, эллинских трагиках и Ницше я нашел неоценимый материал для построения моих выводов. Получилась книга «Живая жизнь». Часть первая. О Достоевском и Льве Толстом. Часть вторая. Аполлон и Дионис (о Ницше). Это, по-моему, самая лучшая из написанных мною книг. Она мне наиболее дорога. Я перечитываю ее с радостью и гордостью»⁶.

В книге «Живая жизнь» Вересаев окончательно сформулировал свое понимание цели и смысла жизни и современного искусства. Он считал наиболее важными для эпохи борьбу за здоровое восприятие жизни и преодоление упадочничества в социальной психике человека. Эта мысль была ведущей во всех раздумьях Вересаева тех лет о жизни, искусстве, человеке. В своем основном выводе Вересаев был близок к Горькому, также считавшему, что «внутренняя реорганизация» человека – одна из важных задач эпохи. «Перед нами,– писал в те годы Горький, - огромная работа внутренней реорганизации не только в социально-политическом смысле, но и в психологическом»⁷. Но в отличие от Горького, который сосредоточивает свое внимание прежде всего на разработке социальных конфликтов, Вересаев обращается к проблемам этическим и психологическим. Более того, в этот период _Он приходит к убеждению, что преимущественное внимание к социальной проблематике ограничивает искусство, делает его «односторонним». В произведениях 1910-х годов Вересаев как бы стремится преодолеть эту односторонность и обращается прежде всего к проблематике философской.

Над исследованием «Живая жизнь» Вересаев работает с 1909 по 1914 г. Первая часть книги, посвященная  творчеству Л.Н. Толстого и ф.М. Достоевского, была, по словам современников, антитезой книге Д. Мережковского «Толстой и Достоевский». Оценивая книгу и ее значение в общественно-литературной борьбе эпохи, необходимо иметь в виду, что отношением к Достоевскому и Толстому, их творчеству и этическим учениям определялись во многом идейные позиции и этические платформы. Борьба за наследие Достоевского и Толстого в последнее десятилетие перед Октябрьской революцией приобретала особенно острые формы. Имя Достоевского становилось знаменем идеалистической эстетики. Против упадочничества, морального и философского ренегатства и направил Вересаев свою книгу.

Книга «Живая жизнь» очень  своеобразна по форме. В собственном  смысле слова ее нельзя назвать научным исследованием. В ней мало рассуждений, логических доказательств. «Говорят» сами художники – Толстой и Достоевский. «Сталкивая» цитаты из их произведений и как бы заставляя самих писателей спорить о жизни и смерти, о любви, Боге, добре и зле, Вересаев последовательно вел читателя к вытекающим из этого спора выводам.

Толстой и Достоевский, Гомер  и эллинские трагики для Вересаева  – как бы выражение противоположного восприятия жизни и отношения  к ней. «Трудно во всемирной литературе,–  пишет Ёересаев,– найти двух художников, у которых отношение к жизни  было бы до такой степени противоположно, как у Толстого и Достоевского; может быть, столь же еще противоположны Гомер и греческие трагики». Противопоставление определяет и композиционное строение книги. Часть, посвященная Достоевскому, озаглавлена «Человек проклят», часть, посвященная Толстому,– «Да здравствует весь мир!». Вересаев выступает против мироощущения Достоевского, против его неспособности «чувствовать силу и красоту подлинной жизни», против культа страдания. Говоря о той жизни, в которую вводит нас Достоевский, Вересаев пишет: «Перед нами жуткая безгласная пустота... И среди пустоты этой, в муках недовершенности, дергаются и корчатся странные, темные, одинокие существа, которым имя –люди. Жизнь каждого –только в нем самом, все силы ушли в глубь души, на стремление согласовать и соединить то, что внутри. А соединить невозможно, потому что там – хаотическая замесь сил, лишь механически сплетшихся друг с другом,– поп bene janctarum discordia semina rerum,–связанных плохо вещей враждебные только зачатки. Силы эти яростно борются, душат друг друга, одна поднимается, другая сейчас же ее опрокинет; все ползут врозь. Добро подсекается злом, зло –добром, любовь поедается ненавистью, ненависть –любовью; тоска по гармонии опрокидывается болезненно-судорожными порывами к хаосу; отвращение к жизни давится страхом смерти, стремление к смерти – исступленною любовью к жизни». Таким образом, человек Достоевского бросается навстречу мукам, отдается им. Достоевский открывает перед ним красоту и счастье в страдании, в скорби, в жажде мучений, заставляя через страдания познать истину о трагическом призвании человека.

Трагическому мировосприятию Достоевского Вересаев противопоставляет отношение к жизни Толстого-художника: «Светлый и ясный, как дитя, идет он через жизнь и знать не хочет никакого трагизма. Душа тесно сливается с радостною жизнью мира... Толстой знает, что человек сотворен для счастья, что человек может и должен быть прекрасен и счастлив на земле. Достоевский этого не знает». Вместе с Толстым писатель утверждает красоту мира, с которым в непрерывном целостном единстве –человек. Льва Толстого Вересаев воспринимает как художника, несокрушимо верящего в светлое существо человеческой души, художника могучей и ясной любви к людям. Страдают и герои Толстого, но «чудесная, могучая сила жизни не боится никаких страданий, она... само страдание преображает в светлую ликующую радость». Противопоставление радостного восприятия жизни декадентскому мироощущению лежит и в основе второй книги «Живой жизни» – «Аполлон и Дионис». Эта книга построена на открытой полемике с ницшеанским пониманием античности и на внутреннем споре Вересаева с декадентской литературой и критикой о сущности религии, культуры и искусства древнего мира. Ницшеанской концепции античности, изложенной в «Рождении трагедии» и в других работах Ницше, Вересаев противопоставляет взгляд на гомеровскую античность как на эпоху детства человечества, для которой в целом было характерно утверждающее жизненное начало. Вересаев, приводя в пример отношение к жизни гомеровских героев, призывал своих современников смело смотреть в лицо действительности, уверенно работать для будущего. Непосредственно к современности были обращены заключительные слова исследования о Толстом: «Настоящее сливается с будущим. Жизнь человечества – это не темная яма, из которой оно выберется в отдаленном будущем. Это –светлая, солнечная дорога, поднимающаяся все выше и выше к источнику жизни, света и целостного общения с миром». Это и был ответ Вересаева на вопрос об отношениях настоящего и будущего.

Оптимистическое мироощущение, вера в человека, отрицание «» вой  морали» Ницше, пессимизма Шопенгауэра – все это в те го, имело большое положительное значение.

Но и «Живая жизнь» Вересаева  была исполнена противоречий. В те годы сам Вересаев испытал влияние  идеалистической философии Бергсона. Этим влиянием и объясняются явные  противоречия в основных философских посылках книги. Вересаев-материалист, признающий объективность мира, роль разума в человеческом познании, в то же время вслед за Бергсоном повторяет, что глубоко и полно познать жизнь может лишь интуиция, интеллект же способен рассмотреть ее «только с внешних точек зрения». Вслед за этим Вересаев делает вывод, на котором и строится концепция исследования: «Мы разумом ставим жизни вопросы, даем себе на них разнообразнейшие, шаткие, противоречивые ответы,– и воображаем, что живем этими ответами. Если же мы отрекаемся от жизни, клеймим ее осуждением и проклятием, то и тут думаем: это оттого, что жизнь не способна ответить на наши вопросы. А причина совсем другая. Причина та, что мы окончательно оторвались от жизни, что в нас замер последний остаток инстинкта жизни». А отсюда закономерно вытекала мысль о биологической и возрастной обусловленности психологии и духовной жизни человека: «Слепота наша в жизни обусловлена не разумом самим по себе, а тем, что силы жизни в человеке хватает обычно лишь на первый, второй десяток лет; дальше же эта сила замирает». Это логическое выражение той идеи, с которой мы встречались в монологах Чердынцева и Токарева.

Талант Достоевского Вересаев рассматривает как выражение  зашедшего в тупик интеллекта, талант Толстого – как выражение наделенной подлинной силой жизни интуиции. Общественно-идеологические условия, которые сформировали столь различные творческие индивидуальности, Вересаева в данном случае не интересуют, не в них видит он и основание известных противоречий во взглядах и творчестве Толстого и Достоевского. Развернутая с позиций интуитивизма критика Ницше оказалась односторонней, трактовка греческой трагедии как явления антигероического, упадочного, основанная на указанном выше противоположении,– неверной. Но не эти моменты были в книге определяющими. Современники чутко восприняли главное – горячую веру художника в человека, в его будущее.

В 1910-е годы Вересаев много  занимается переводческой работой («Из гомеровских гимнов», 1912; «Древнегреческие поэты», 1915). Большое значение имела и организаторская деятельность писателя. При участии Вересаева в 1912 г. создается книгоиздательство писателей, объединившее силы демократической литературы тех лет. После Революции много сил он отдает редакционно-издательской работе. В 1922 г. публикует роман «В тупике», которым завершился цикл его произведений об интеллигенции. В романе говорится о тех слоях Русской интеллигенции, которые не приняли революцию. Герой романа, врач-земец, в прошлом общественный деятель, прожил долгую и сложную жизнь. Он прошел через царские тюрьмы и ссылки, но «жизненной истины» не обрел, в народе и революции разочаровался.

Вересаев работает над  «Воспоминаниями», занимается литератур- и но-критическими исследованиями. Его перу принадлежат работы о  J Пушкине («Пушкин в жизни», 1926–1927; «Спутники Пушкина», 1934–1936), Гоголе («Гоголь в жизни», 1933). Он стремится воссоздать жизненный облик великих писателей, привлекая к исследованию их творчество, обширные мемуарные материалы. Но некритическое отношение к источникам снижает научное значение этих книг. В 1940 г. изданы его «Невыдуманные рассказы о прошлом» – воспоминания о русской дореволюционной жизни. Вересаев с успехом занимается переводами; он перевел «Илиаду» и «Одиссею» Гомера (опубликованы в 1949 и 1953 гг.).

¹ Горький М. Собр. соч.: В 30 т. Т. 28. С. 232.

² См.: ГорькийМ., Чехов А. Переписка. Статьи. Высказывания. М., 1951. С. 30.

³ Там же. С. 31–32.

⁴ Горький М. Собр. соч.: В 30 т. Т. 28. С. 406.

⁵ Вересаев В.В. Собр. соч.: В 5 т. М., 1961. Т. 5. С. 498.

⁶ Вересаев В.В. Собр. соч.: В 5 т. М., 1961. Т. 5. С 499.

⁷ Горький М. Письмо в редакцию//Русское слово. 1913. N° 21.