Тема любви в творчестве Кристины Россетти

Различают разные виды лирики по жанрам: гражданская, любовная, декламационная, элегическая, философская, дидактическая  и т.д.

Любовная лирика - очень  субъективная, личная лирика, основной темой которой является любовь. Ее происхождение очень древнее. Первыми  известными любовными лириками был  Мимнерм и Сафо. Сафо в своих стихах выражала целую симфонию чувств и ощущений, доходящую до физиологических подробностей и самозабвения, что было абсолютной новостью в тогдашней греческой литературе. Впоследствии ей стали подражать многие поэты. Любовная лирика имеется практически у каждого поэта. Замечателен любовный цикл Петрарки, Шекспира, Данте, Вергилия. Распространению и развитию лирических форм в средние века способствовали трубадуры, миннезанги и труверы. Особый расцвет лирики пришелся в эпоху Возрождения, когда выросло значение личности и, соответственно, значимости ее индивидуальных переживаний (во Франции - это кружок «Плеяды» с «певцом любви» Ронсаром, в Испании - Эррера, Лопе де Вега). В Англии в жанре любовной лирики творили Серрей, Ф. Сидней («Аркадия», «Астрофель и Стелла»), Спенсер, для которого характерно соединение любовно-лирических тем с сатирическими.

Байрон, восприняв лучшие традиции созданной любовной лирики, смог не только обогатить ее содержание новыми темами и образами, но и существенно  разнообразить языковые средства. Новаторство  Байрона в этом жанре состоит, прежде всего, в том, что он влил в  английскую поэзию восточную тему, восточные мотивы и образы со своей  особой спецификой чувствования. Второе отличие состоит в соединении лирических мотивов с гражданскими (или, шире, с метафизическими мотивами, куда входят и библейские мотивы) и  вообще в самой трагической окраске  лирики.

Лирика - это стихотворство  раскрывающее человеческую душу.

Душа человека ни в чем  так полно не раскрывается как  в любви. Когда к человеку наведывается это чувство - сила, передвигающая  миры и сердца, душа человека показывает свои лучшие стороны. Как в обновлении жизни по весне, во внешнем и душевном образе человека появляются признаки, обнаруживающие черты, близкие бесконечности, с тем ненасытным стремлением  к идеальному и недостижимому, которое заложено в каждой душе.

Люди любят так, как  понимают мир. История любви любого человека - это копия истории его  отношений с миром вообще. Возлюбленный образ - вот наиболее понятный и необходимый  символ для ощущения мира. Ведь не зря  тема любви и любовных тревог и  томлений занимают такое центральное, такое большое место в произведениях  искусства всех времен. Это происходит не потому, что признанные мастера  одолеваемы пылом любви, а оттого, что творческий инстинкт их указывает  то состояние человека, когда душа его наиболее открыта вечным началам истины, добра и красоты. Тот, кто любит, не только требует, но и отдает, не только желает наслаждений, но и сам способен совершить наивысшие подвиги самоотречения, способен дерзнуть и на то, что превышает его силы.

Любой автор, поэт живописец, скульптор задается целью представить  зрелище души, глубоко и сильно переживающей всякое чувство, полнозвучно  отзывающейся на любое проходящее перед  нею явление, - одним словом, зрелище  души, озаренной любовью. В литературе это, в первую очередь, видно в  любовной лирике, восхваляющей чистую любовь.

Любовная лирика представляет собой произведения, написанные теми, кто любил, к тем, кто были любимы, говорят о любви, но только не об одной любви. Душа, озаренная любовью, весь круг своих переживаний осматривает  с особенным, может высоким, может  нежным, но всегда значительным чувством. Поэтому этот жанр был, есть и будет  интересен читателю прошлого, настоящего и будущего.

Не так уж много в  англо–американской поэзии девятнадцатого века известных женских имен. Элизабет Браунинг, Эмили Дикинсон, Марианна Мор, сестры Бронте… И звездой первой величины среди них – Кристина Россетти.

Ее стихи звучны и певучи. Они часто грустны, если не трагичны. Безукоризненно владея строгой формой сонета или ронделя, Кристина, к недоумению педантов, вдруг переходит на живой, раскованный стих в “Базаре гоблинов”;  она употребляет паузник, более характерный для стихов двадцатого века. В своих великолепных детских стихах она близка к фольклору. Непосредственность чувства и сила поэтического самовыражения – вот что делает ее поэзию живой для нас, шагнувших в двадцать первое столетие.

Еще при жизни ее высоко оценили знаменитые современники: Роберт Браунинг (поначалу рассердившийся, что  Кристина затмевает славу его  дорогой Элизабет), Алджернон Суинберн (который был способен пуститься в пляс от стихов Кристины) и, уж конечно, Данте Габриел Россетти – любимый брат, много способствовавший выходу в свет ее стихов, украсивший ее сборники своими великолепными гравюрами. В двадцатом веке Кристиной Россетти не уставала восхищаться Сара Тисдейл.

Поражает богатство содержания ее любовной лирики. Меньше всего они  – лирический дневник. Чаще в них  открываются сложные человеческие чувства, драматические взаимоотношения. Иногда кажется, что такое разнообразие чувств могло бы относиться к персонажам какого–то ненаписанного романа [3, c.76].

Глава II. Тема любви в  творчестве Кристины Россетти.

2.1. БИОГРАФИЯ КРИСТИНЫ РОССЕТТИ

Углубляясь в биографию  Кристины Россетти, поражаешься, как  она постигает глубины человеческой натуры при таком, казалось бы, ограниченном жизненном опыте одинокой и сдержанной женщины викторианской эпохи.

Конечно, приходят на ум слова  О. Мандельштама, что “лирический  поэт, по природе своей, – двуполое существо, способное к бесчисленным расщеплениям во имя внутреннего  диалога”. Впрочем, так ли уж был  этот опыт ограничен? Взять хотя бы семью, в которой Кристина родилась и прожила свой век.

Ее отец, Габриел Россетти, профессор итальянского в одном из колледжей Лондона, сам итальянский поэт и бунтарь, бежавший от тогдашних властей Неаполитанского королевства, создал английскую семью.

Младшая из четверых детей  итальянского поэта-эмигранта Г. Россетти (1783–1854). Один из ее братьев – поэт и художник Д.Г.Россетти. Находясь под воздействием своих одаренных старших братьев и сестры, Россетти начала писать стихи в двенадцать лет; на ее поэзию заметное влияние оказали идеи Оксфордского религиозного движения и литература и живопись прерафаэлитов.

Но своим детям он привил любовь к итальянскому языку (Кристина писала и итальянские стихи!) и  культ великого Данте Алигьери. Все  четверо детей – погодки, очень  дружные – оказались творчески  одаренными, писавшими стихи, прозу, критику. Любимым их развлечением была игра в буриме.

Много ли в истории семей, где двое из четырех детей становятся знаменитыми поэтами! (А Данте  Габриел знаменит и как живописец, один из создателей течения прерафаэлитов; впрочем, и Кристина рисовала замечательно.)

Итак, мы в Портленд-Плейс, на Хэлам-стрит, году так в 1830-м; а вот и Россетти - итальянское семейство, состоящее из отца с матерью и четырёх маленьких ребятишек. Хэлам-стрит того времени нельзя назвать фешенебельной, и на доме лежит отпечаток бедности, однако это ровным счётом ничего не значит для Россетти, ведь их, итальянцев, нимало не заботят условности и правила, которыми руководствуется так называемый средний класс Англии. Россетти живут обособленно, одеваются, как считают нужным, принимают у себя в доме бывших соотечественников, среди которых шарманщики и нищие, сводят концы с концами уроками и сочинительством, а также другим случайным заработком. Мы видим и Кристину - чем старше она становится, тем дальше отстоит от узкого семейного круга. И дело не в том, что ребёнок она тихий, склонный к созерцанию, - будущий писатель со своим особенным миром, умещающимся в его голове, - гораздо большую роль здесь играет чувство преклонения, которое она испытывает перед прекрасно образованными старшими братьями и сестрой. Но вот приходит время наделить Кристину подругами и сказать, что она - она питает отвращение к балам.

Она не любит наряжаться. Ей симпатичны друзья, бывающие у её братьев, а также сборища, на которых  молодые художники и поэты  обсуждают будущее устройство мира. Порой их разговоры забавляют  её, ведь серьёзная степенность причудливо сочетается в ней с эксцентричностью и она не упустит случая посмеяться над тем, кто самовлюблённо считает  себя важной персоной. И хотя она  пишет стихи, в ней нет и  следа той тщеславной озабоченности, которая присуща начинающим поэтам; стихи складываются в её голове сами собой, и её не беспокоит, что скажут о них другие, ведь в том, что  эти стихи хороши, она и так  уверена. Её восхищают родные: мать, такая спокойная и простая, искренняя  и проницательная, старшая сестра Мария, не имеющая склонности ни к  рисованию, ни к сочинительству, но, может быть, оттого столь энергичная и хваткая в житейских делах [6, c.44].

Даже отказ Марии посетить Египетский зал в Британском музее, вызванный опасением, как бы её посещение  ненароком не совпало с днём Воскресения, когда посетителям Египетского  зала неприлично будет глазеть на мумии, обретающие бессмертие, - даже эта рефлексия сестры, пусть и не разделяемая Кристиной, кажется ей замечательной. Конечно, нам, находящимся вне чёрного ящика, слышать такое смешно, однако Кристина, оставаясь в нём и дыша его воздухом, расценивает поведение сестры, как достойное высочайшего уважения. Если бы мы могли, мы бы увидели, как в самом существе Кристины зреет что-то тёмное и твёрдое, как ядро ореха.

Это ядро, несомненно, вера в  Бога. Мысли о божественной душе овладели Кристиной, когда она была ещё ребёнком. Тот факт, что все  шестьдесят четыре года своей жизни  она провела на Хэлем-стрит, в Эйнсли-Парк или на Торрингтон-сквер, не более чем видимость. Настоящая её жизнь протекала в другом, весьма причудливом месте, где душа стремится к невидимому Богу, - в случае Кристины это был Бог тёмный, Бог жестокий, Бог, объявивший, что ему ненавистны земные удовольствия. Ненавистен театр, ненавистна опера, ненавистна нагота; оттого художница мисс Томсон, подруга Кристины, вынуждена была сказать ей, будто обнажённые фигуры на её картинах нарисованы "из головы", а не с натуры. Кристина простила обман, пропустив его, как и всё, что происходило в её жизни, через клубок душевных мук и веры в Бога, гнездившийся у неё в груди.

Религия регулировала жизнь  Кристины до мелочей. Религия подсказывала ей, что играть в шахматы нехорошо, а вот в вист или крибидж - можно. Религия вмешивалась и в те важные вопросы, которые должно было решать её сердце. Художник Джеймс Коллинсон, любивший её и любимый ею, был романо-католиком. Она согласилась стать его женой, лишь когда он примкнул к англиканской церкви. Терзаясь сомнениями, будучи человеком ненадёжным, он накануне свадьбы всё же вернулся в романо-католическую веру, - и Кристина разорвала помолвку, пусть это разбило её сердце и бросило тень на всю её последующую жизнь.

Годы спустя новая - лучше  первой - перспектива семейного счастья  замаячила перед Кристиной. Ей сделал предложение Чарльз Коули - но увы! этот эрудированный господин в застёгнутом не на те пуговицы платье, который перевёл для ирокезов Евангелие и справлялся у дам на званых вечерах, знают ли они, что такое Гольфстрим, а в качестве подарка преподнёс Кристине заспиртованную полихету колючую ("морскую мышь") в баночке, - этот господин, разумеется, был вольнодумцем. Ему, как и Джеймсу, Кристина отказала. И пусть, по её признанию, "не было женщины, которая любила бы мужчину сильнее", стать женой скептика она не могла. Ей, обожавшей "курносых и мохнатых" - вомбатов, жаб и всех мышей на Земле, называвшей Чарльза "мой канюк бескрылый" и "мой любимый крот", невозможно было разрешить кротам, канюкам, мышам или чарльзам коули подняться на свои небеса.

В тот чёрный ящик можно  глядеть долго. Нет конца странностям, причудам и курьёзам, заключённым  в нём. Но стоит только задуматься, какую трещинку этого ящика мы ещё не исследовали, как нам даст отпор сама Кристина Россетти.

Представьте себе, что рыба, непринуждённой грацией которой  мы любуемся, заплывает она в заросли  тростника или нарезает круги  вокруг камня, вдруг, встретив на своём  пути стекло, разбивает его. Подобное случилось во время чаепития у  миссис Тэббс, - в числе гостей там оказалась Кристина Россетти. Что послужило поводом, мы в точности не знаем. Возможно, кто-то в легковесно-небрежном тоне, который пристал подобным чаепитиям, отозвался о поэзии или поэтах. Как бы там ни было, к удивлению собравшихся, маленькая женщина в чёрном платье поднялась с кресла, вышла на середину комнаты и, торжественно объявив всем: "Я - Кристина Россетти!", - возвратилась на своё место [4, c.102].

Слова сказаны - стекло на наших  глазах разбилось. "Да, - означают эти  слова, - я поэт. А вы, делающие вид, будто отмечаете мой юбилей, нисколько  не лучше тех, кто пил чай у  миссис Тэббс. Вы интересуетесь ничего не значащими подробностями моей жизни, гремите ящиками моего письменного стола, смеётесь над Марией, над мумиями и над моими сердечными делами, а между тем, всё, что я хотела бы вам о себе рассказать, находится здесь, в этом зелёном томике. Это избранные мои стихи. Купите их за четыре шиллинга и шесть пенсов. Прочитайте", - и она снова усаживается в кресло.

Какие непримиримые идеалисты  эти поэты! Поэзия, они утверждают, не имеет ничего общего с жизнью. Мумии и вомбаты, Хэлем-стрит и омнибусы, Джеймс Коллинз и Чарльз Коули, полихета колючая, миссис Тэббс, Торрингтон-сквер и Эйнсли-парк - всё это, включая религиозные догмы, весьма относительно, не имеет ценности, мимолётно, эфемерно. Существует только Поэзия, вопрос лишь в том, хороша она или плоха. И ответить на него возможно не сразу, а лишь по прошествии времени. Не так уж много путного сказано о Поэзии с тех самых пор, как она существует. Современники, как правило, ошибаются в своих оценках. Почти все стихотворения, включённые в собрание сочинений Кристины Россетти, были когда-то отвергнуты редакторами. Годовой доход, который она имела от стихов, на протяжении многих лет не превышал десяти фунтов, тогда как книги Джин Инджелоу*, о которых она отзывалась саркастически, выдержали восемь пожизненных переизданий. Были, разумеется, в окружении Кристины Россетти поэты и критики, к суждениям которых можно было и прислушаться, но даже они подходили к стихам Кристины с весьма различной меркой.

От матери у Кристины было серьезное отношение к религии (англиканство), сдержанность в манерах,строгость в поведении и даже в выборе одежды. Не случайно друзья–прерафаэлиты прозвали ее Санта Кристина… Кристина дважды была обручена – и дважды рассталась с избранниками, главным образом, из–за их нестойкости в религиозных убеждениях. Но у Кристины была редкая черта: ненавидя грех, она могла простить грешника. Она сохраняла добрые отношения с отвергнутыми женихами. Один из них, Чарлз Кейли, поэт и филолог, пронес свое чувство к ней до конца жизни. Кажется, и Кристина любила его.