Тема «отверженных» в мировой литературе

Знаменательно, что нравственную идею первого романа Гюго высоко оценил Ф. М. Достоевский. Предлагая “Собор Парижской богоматери” к переводу на русский язык, он писал в предисловии, напечатанном в 1862 году в журнале  “Время”, что мыслью этого произведения является “восстановление погибшего человека, задавленного несправедливым гнетом обстоятельств... Эта мысль — оправдание униженных и всеми отверженных парий общества”. “Кому не придет в голову,— писал далее Достоевский,— что Квазимодо есть олицетворение угнетенного и презираемого средневекового народа... в котором просыпается наконец, любовь и жажда справедливости, а вместе с ними и сознание своей правды и еще непочатых бесконечных сил своих”.

Безоговорочно принимал романы Гюго Ф. М. Достоевский. Он считал «Отверженные» одним из лучших романов в мировой литературе. По свидетельству жены писателя, Анны Григорьевны, он воспользовался двухдневным арестом за нарушение цензурных условий при издании журнала “Гражданин”, чтобы перечитать “Отверженных”. “Вернулся из-под ареста Федор Михайлович очень веселый и говорил, что превосходно провел два дня. Его сожитель по камере... целыми часами спал днем, и мужу удалось без помехи перечитать “Les Miserables” Виктора Гюго...”. “Вот и хорошо, что меня засадили,— весело говорил он,— а то разве у меня нашлось бы когда-нибудь время, чтобы возобновить давнишние чудесные впечатления от этого великого произведения?” [34, 527]

Выдающееся значение художественного наследия и общественной деятельности Гюго было прекрасно охарактеризовано А. М. Горьким еще в статье «Поль Верлен и декаденты». Здесь Горький говорит о Гюго как о хранителе демократических традиций французской литературы XIX века, противостоящем буржуазным декадентам, которые постоянно отрекались от лучших завоеваний национальной культуры: «…еще жив был Гюго и около него стояло много других идеологов - людей, которые не могли относиться равнодушно к искажению всего истинно красивого и чистого в угоду новому обществу, требовавшему для своего обихода чего-либо попроще, посерее, не очень высокого, не нарушающего собою сон совести и не зовущего в небеса и на создание новой жизни, а чего-либо упрочивающего, узаконивающего старую жизнь». [11, 54]

И все же творчество Гюго для русского читателя – важное общественное событие, оно ассоциировалось с новой эпохой французской литературы. Эмоционально, заинтересованно относились к его драматургии: и «Кромвель» и «Эрнани» быстро стали известными в России. Все последующее десятилетие в русской прессе сообщалось о премьерах спектаклей по пьесам Гюго в Париже, переводились рецензии французских критиков. Энтузиастическое отношение к творчеству Гюго продолжалось: необыкновенный успех имел его роман «Собор Парижской Богоматери». Даже самые суровые критики, например Панаев, был в восторге, а ведь начинал чтение романа в раздражении.

Благотворное влияние  Гюго испытывали русские писатели (Ф.М. Достоевский, Л. Н. Толстой), которые связывали эстетические завоевания романтизма со своими художественными задачами, учились у Гюго-романтика показывать «действительную жизнь с ее действительными невзгодами». Творчество Виктора Гюго было настолько популярно, что его произведения были включены в школьную программу и кто еще недавно не был знаком с приключениями Гаврошы и Козетты из его романа «Отверженные». Пожалуй, этот роман, переведенный на русский язык в 1882 году, был и остается самым известным произведением.

Слава Гюго давно перешагнула  национальные границы, уже при жизни  он стал принадлежать всему миру, а  что касается Франции, то каждое новое  поколение французов в своем восприятии Гюго, конечно, ставило свои акценты, но изумление, если не восхищение перед этой фигурой было почти всеобщим. Разве только сразу последовавшие за Гюго символистская и, постсимволистская генерации демонстрировали несколько пренебрежительное отношение к мэтру (память Ахматовой сохранила характерные для 1910-х годов слова Модильяни: "Гюго... но ведь это декламация"), но придирчивый эстет и стилист Андре Жид на вопрос о лучшем французском поэте назвал - не ожидавшееся, видимо, имя Бодлера, а Гюго [33, 32]. Уже сюрреалисты 1920-х годов усматривали в Гюго своего предшественника, 1930-е г. сочувственно воспринимали его как социального трибуна, 1940-е - как певца Сопротивления и борца за мир. Все это говорит о том, насколько неисчерпаем Гюго для беспрерывно развивающегося литературного процесса своей страны. Однако, кроме литературной славы у себя на родине, то уменьшающейся, то загорающейся вновь. ярким светом, у Гюго есть постоянная популярность среди массового читателя во всем мире, которая не считается ни с табелями о рангах литературных поколений, ни с этикетками историков литературы. В величественном, монументальном мире Гюго воплотились как возвышенные, так и уязвимые стороны романтизма. Любопытно высказывание о Гюго М. Цветаевой: “Это перо стихии выбрали глашатаем. Сплошные вершины. Каждая строка — формула. Безошибочность утомляет. Великолепие общих мест. Мир точно только что создан. Каждый грех – первый. Роза всегда благоухает. Нищий — совсем нищий. Девушка — всегда невинна. Старик — всегда мудр. В кабаке — всегда пьянствуют. Собака не может не умереть на могиле хозяина. Таков Hugo. Никаких неожиданностей”.

Гюго был самой яркой  фигурой французского прогрессивного романтизма и остался романтиком до конца своих дней. В последние  десятилетия XIX века, в пору упадка буржуазной культуры и засилия декадентства, он был, по свидетельству Салтыкова-Щедрина, живым воплощением «литературы идейной, героической», которая «зажигала сердца и волновала умы», воскрешал это тенденциозное время, когда не только люди, но и камни вопияли о героизме и идеалах».

Слово Гюго обращено не к  узкому кругу ценителей литературы, а всегда к большой аудитории, к народу, к человечеству. Ему  есть, что сказать людям, и он говорит полным голосом, вещает, чтобы было слышно во всех концах земли. Неиссякаемое воображение подсказывает ему самые грандиозные образы, самые ослепительные краски, самые резкие контрасты. А. Н. Толстой находил, что кисть Гюго скорее похожа на метлу. И этой метлой он разгонял призраки прошлого и стремился расчистить для человечества путь к будущему.

«Трибун и поэт, он гремел над миром, подобно урагану, вызывая  к жизни все, что есть прекрасного  в душе человека. Он учил всех людей  любить жизнь, правду и Францию», — писал о Гюго Горький. Именно в этом считал великий романтик и состоит его долг перед народом. [28, 29]

Белинский, внимательно  следивший за французской литературой, писал: "Никогда не проявлялось  в Европе такого дружного и сильного стремления сбросить с себя оковы  классицизма, схоластицизма, педантизма или глупицизма (то все одно и то же)… Во Франции явился Виктор Гюго с толпою других мощных талантов…". [27, 21]

У эстетики Гюго свои, нравственные, законы. Ему важно утвердить определенные идеи и нравственные ценности, которым  должны следовать люди. Категория должного и идеального — чрезвычайно важный момент романтической эстетики, которой и следует В. Гюго. В то же время, при всей своей идеалистической сути, эстетика эта имеет и раз реальную подоплеку. Русский цензор Скуратов был недалек от истины, когда, обосновывая запрещение издания романа «Отверженные» в России, написал в 1866 г. следующее донесение своему начальству: «Как и во всех социалистических сочинениях, в этой книге, несомненно господствует безнравственная тенденция производить все нарушения и преступления против установленного законом общественного порядка не от испорченной и развращенной воли преступника, а из дурного устройства общества и бесчеловечной жестокости сильных и облеченных властью лиц...». [11, 16]

Глава II. Социальная тематика в романе В. Гюго «Отверженные»

2.1. Параллельные  взглядов

Личность Виктора Гюго поражает своей разносторонностью. Один из самых читаемых в мире французских  прозаиков, для своих соотечественников, он прежде всего великий национальный поэт, реформатор французского стиха, драматургии, а также публицист-патриот, политик-демократ. Знатокам он известен как незаурядный мастер графики, неутомимый рисовальщик фантазий на темы собственных произведений. Но есть основное, что определяет эту многогранную личность и одушевляет ее деятельность, - это любовь к человеку, сострадание к обездоленным, призыв к милосердию и братству. Некоторые стороны творческого наследия Гюго уже принадлежат прошлому: сегодня кажутся старомодными его ораторско-декламационный пафос, многословное велеречие, склонность к эффектным антитезам мысли и образов. Однако Гюго - демократ, враг тирании и насилия над личностью, благородный защитник жертв общественной и политической несправедливости, - наш современник и будет вызывать отклик в сердцах еще многих поколений читателей. Человечество не забудет того, кто перед смертью, подводя итог своей деятельности, с полным основанием сказал: “Я в своих книгах, драмах, прозе и стихах заступался за малых и несчастных, умолял могучих и неумолимых. Я восстановил в правах человека шута, лакея, каторжника и проститутку”. [7, 12]

В богатейшей литературе XIX в. роман «Отверженным» занимает особое место как одна из немногих книг, где дана широкая картина революции, где на сцену выступает борющийся народ. В коротком предисловии к «Отверженным» Гюго пишет: «До тех пор, пока будут царить на земле нужда и невежество, книги, подобные этой, окажутся, быть может, небесполезными».

Тема социальная переплетается  в романе с темой нравственной. Глашатаем христианской идеи примирения, милосердия выступает епископ Мириель праведник, человеколюбец, актом доброты и всепрощения открывающий перед каторжником Вальжаном путь к добру  и нравственному самосовершенствованию. Но уже в начале романа автор сталкивает епископа Мириеля со старым революционером-якобинцем. Член Конвента - мудрец и человеколюбец - тоже мечтает о счастье человечества, о мире на земле, но указывает иной путь к этому - путь борьбы, революции.

Развертывая судьбы своих  героев, писатель обличает общественный строй, уродующий судьбы и души людей.

Главный герой Жан Вальжан - каторжник, осужденный за кражу, которую он совершил от голода.

«…Человеческое общество причинило  ему только зло. Он всегда видел лишь тот разгневанный лик, который оно  именует своим правосудием и  открывает только тем, кого бьет. Люди всегда приближались к нему только за тем, чтобы причинить боль. Всякое соприкосновение  ними означало для него удар. После того, как он расстался со своим детством, с матерью, с сестрой, он ни разу, ни одного разу не слышал ласкового слова, не встретил дружеского взгляда. Переходя от страдания к страданию, он постепенно убедился, что жизнь - война и что в этой войне он принадлежит к числу побежденных. Единственным его оружием была ненависть. Он решил отточить это оружие на каторге и унести с собой, когда уйдет оттуда». [33, 65]

Духовное возрождение каторжника - одна из главных  тем романа. Рядом с Вальжаном стоит образ Фантины. «Что же такое представляет собой история Фантины? Это история общества, покупающего рабыню, - пишет Гюго. - У кого? У нищеты. У голода, у холода, у одиночества, у заброшенности, у лишений. Горестная сделка. Душу за кусок хлеба. Нищета   предлагает, общество   принимает предложение…». [33, 67]

Голос нравственного  долга перед людьми в душе Вальжана столь могуч, что, повинуясь ему, он готов принести в жертву свое личное благополучие: он спасает раздавленного телегой старика, хотя знает, что вызовет этим подозрения Жавера; отдает себя в руки правосудия, чтобы избавить от вечной каторги полоумного бродягу; обрекает себя на одинокую старость, устраивая счастье Козетты. Он не может быть счастлив, если это счастье держится на несчастье другого. Все это дается ему нелегко, не без мучительных колебаний и внутренней борьбы. Однако нравственные терзания, душевная борьба — удел людей духовно полноценных. Для какого-нибудь Тенардье нравственных проблем не существует. Но несправедливость общества обрушивается именно на этих полноценных людей.

Жан Вальжан является воплощением  нравственного идеала Гюго в поведении  на баррикадах: он не принимает участия в сражении и, не выпустив во врагов республики ни одной пули, спасает приговоренного: к расстрелу шпиона Жавера. И именно этот предательский по отношению к революции поступок трактуется Гюго как высший подвиг с точки зрения «абсолютной морали»: отплатив добром за зло, Жан Вальжан нарушил все привычные Жаверу жизненные представления, выбил у него почву из-под ног и привел его к капитуляции — к самоубийству. В лице Жавера ложный закон служения государству - Зло - признал моральное торжество гуманности и всепрощения - Добра.

Финал романа — это апофеоз епископа: тень его витает над Жаном Вальжаном, который умирает со словами: «На  свете нет ничего, кроме счастья  любить».

А вот Козетта, дочка  Фантины. Ребенок в лохмотьях. Жалкое существо, попавшее в руки мелких хищников - семьи кабатчика Тенардье. «Несправедливость сделала ее угрюмой, а нищета некрасивой. От нее не осталось ничего, кроме прекрасных больших глаз, на которые было больно смотреть, потому что, будь они меньше, в них, казалось, не могло-бы уместиться столько печали». Обречь ребенка на страдания, допустить, чтобы дети увядали от голода, холода и непосильного труда,- это для Гюго самая тяжелая гиря в чаше обвинения бесчеловечного строя. Четвертый герой - Мариус. В историю этого юноши Гюго вложил много личного; те же идейные искания, сомнения - трудный путь от роялизма к республиканским убеждениям, . который прошел автор, проходит и его герой. Сам Гюго в 30-е годы не участвовал в баррикадных боях, не был воинствующим республиканцем. Мариус идет на баррикады.

Картина революционного восстания  становится вершиной романа, его сюжетным и идейным центром. Здесь появляются новые герои: Анжольрас и Гаврош, ставший любимцем юных и взрослых читателей всего мира маленький  оборвыш, веселый и смелый парижский гамещ героически погибший за революцию. И здесь, на вершине романа, торжествует победу идея старого якобинца. Гюго воспевает вооруженное восстание, он оправдывает и возвеличивает революцию, низвергающую несправедливый строй.

Но как примирить это с путем епископа Мириеля? Автор не хочет отступить от этой задачи. Носителем идеи милосердия оказывается теперь Жан Вальжан, который находится по ту же сторону баррикады, что в республиканцы, но не делает ни одного выстрела, только заботится о спасении поверженных обоих. Он отпускает на свободу давнего своего врага полицейского Жавера, верного слугу монархии, и спасают от смерти республиканца Мариуса. Спор двух идей  остается для Гюго неразрешенным до конца. Он признал революцию, но полагает, что насилие допустимо в дни революционных боев. Живые сцены перемежаются в романе публицистическими отступлениями, в которых автор дает свое толкование событиям, развивает свои любимые идеи. Такова, например, глава, посвященная рассуждениям Гюго о разнице между бунтом и восстанием. Своеобразный сплав романтического и реалистичекого, напряженного, драматически нарастающего действия и пространных очерковых зарисовок характерен для манеры Гюго-романиста