Философия политики

                    18

большинство немецких работ по истории государства, в заглавии которых стоит слово  «политика», de facto относится к теории управления. Если принять во внимание ту роль, которую здесь повсюду (особенно в прусском государстве) играла бюрократия, и в какой мере здесь интеллигенция была по существу бюрократической, эта своеобразная односторонность немецкой науки по истории государства станет вполне понятной.

 Стремление  заслонить область политики феноменом  управления объясняется тем, что  сфера деятельности государственных  чиновников определяется на основании  принятых законов. Возникновение  же законов не относится ни  к компетенции чиновников, ни  к сфере их деятельности. Вследствие  этой социальной обусловленности  своих взглядов чиновник не  видит, что за каждым принятым  законом стоят социальные силы, связанные с определенным мировоззрением, волеизъявлением и определенными  интересами. Чиновник отождествляет  позитивный порядок, предписанный  конкретным законом, с порядком  как таковым и не понимает  того, что любой рационализированный  порядок есть не что иное, как  особый вид порядка, компромисс  между метарациональными борющимися в данном социальном пространстве силами.

 Административно-юридическое  мышление исходит из некоей  специфической рациональности, и  если оно неожиданно наталкивается  на какие – либо не направляемые  государственными институтами силы, например на взрыв массовой  энергии в период революции,  оно способно воспринять их  только как случайную помеху. Поэтому нет ничего удивительного  в том, что в ходе всех  революций бюрократия всячески  стремилась избежать столкновения  с политическими проблемами в  политической сфере и искала выхода в соответствующих постановлениях. Революция рассматривается бюрократией как непредвиденное нарушение установленного порядка, а не как самовыражение тех общественных сил, которые стоят за любым установленным порядком и создают, сохраняют или преобразуют его. Административно – юридическое мышление конструирует лишь замкнутые статистические системы и постоянно видит перед собой парадоксальную задачу – включить в свою систему новые законы, возникающие из взаимодействия находящихся вне рамок системы сил, т.е. сделать вид, будто продолжает развиваться одна  основополагающая система.

 Типичным  примером милитаристско-бюрократического образа мыслей может служить легенда об «ударе ножом в спину» (Dolchstosslegende) во всех ее вариантах, где взрыв социальных сил интерпретируется как насильственное нарушение данной стратегической системы. Ведь милитаристы- бюрократы концентрируют все свое внимание на сфере военных действий, и если там все обстоит благополучно, то и во всем

                                          19

остальном должен, по их мнению, царить полный порядок. Подобный образ

мыслей напоминает по своей чисто ведомственной  премудрости известный медицинский  анекдот: операция проведена блестяще, только пациент, к сожалению, умер.

 Таким  образом, бюрократии всегда свойственно  стремление гипостазировать собственную  сферу деятельности в соответствии  со своими социально обусловленными  воззрениями и не замечать  того, что область администрации  и упорядочения определенных  функций является лишь частью  всей политической действительности. Бюрократическое мышление, не отрицая  того, что политика может быть  наукой, отождествляет ее с наукой  управления. При этом вне сферы  внимания остается иррациональная  среда, а когда она заставляет  вспомнить о себе, ее пытаются  ввести в колею «повседневной  государственной жизни». Классическим  выражением этого мышления служит  следующее, возникшее в этих  кругах изречение: «Хорошее управление  мы предпочитаем наилучшей конституции»

 Наряду  с бюрократическим консерватизмом, в значительной мере господствовавшим  в административном аппарате  Германии, особенно Пруссии, существовал  и развивался параллельно ему  другой вид консерватизма, который  может быть назван  историческим.  Его социальной основой было  дворянство и все те слои  буржуазной интеллигенции, которые  по своему духовному и реальному  значению занимали в стране  господствующее положение, но  при этом постоянно сохраняли  известную напряженность в своих  взаимоотношениях с консерваторами  бюрократического толка. В формировании  этого типа мышления сыграли  большую роль немецкие университеты, прежде всего круги университетских  историков, где этот образ мыслей  еще поныне сохраняет свое  значение.

 Характерным  для исторического консерватизма  является то, что он понимает  значение иррациональной среды  в жизни государства и не  стремится устранить ее административными  мерами. Исторический консерватизм  отчетливо видит ту не организованную, не подчиняющуюся точным расчетам  сферу, где вступает в действие  политика. Можно даже сказать,  что он направляет все свое  внимание на подчиненные волевым  импульсам, иррациональные сферы  жизни, внутри которых, собственно  говоря, и происходит эволюция  государства и общества. Однако  он рассматривает эти силы  как нечто, всецело  превышающее  возможности человеческого  разума  и совершенно недоступное ни  пониманию, ни контролю рассудка. Здесь действуют лишь традиции, унаследованный инстинкт, «созидающие  в тиши» душевные силы, «дух  народа»; лишь они могут, черпая  из глубин бессознательного, формировать  то, что находится в процессе  становления.

    Теория исторического консерватизма, которая по существу является рефлектированным выражением старых сословных традиций , в своем политическом анализе в самом деле ориентировалась на эту выходящую за

       20

границы управления сферу. Эта сфера рассматривается  как чисто иррациональная: согласно этой точке зрения, она не может  быть  создана, но вырастает самостийно. Таким образом, решающей альтернативой  этого мышления, альтернативой, с  которой оно все соотносит, является противоположность между планомерным  созиданием и самостийным ростом 

 Следовательно,  политический деятель должен  не только  знать , что в данной ситуации правильно, и ориентироваться в определенных законах и нормах, но и обладать врожденным, обостренным длительным опытом, инстинктом, который поможет ему найти правильное решение.

 В этой  иррационалистической тенденции  докапиталистический, традиционалистский  иррационализм (для которого, например, юридическое мышление также было  не сопоставлением фактов, не  познанием, а интуитивным открытием  истины) сочетался с иррационализмом  романтическим. Тем самым было  создано мышление, для которого  история также является ареной  действия дорациональных и внерациональных сил. С этих позиций определял отношение теории к практике и Ранке,  самый видный представитель исторической школы . Ранке не считает, что политика является самостоятельной наукой, которой можно обучить. Политик может с пользой для себя изучать историю, но не для того, чтобы извлечь из нее правила поведения, а потому, что знание истории обострит его политическую интуицию. Подобный тип мышления можно рассматривать как идеологию политических групп, традиционно занимающих господствующее положение, но не связанных с бюрократическим административным аппаратом.

 Если  противопоставить друг другу  обе рассмотренные здесь точки  зрения, то можно прийти к следующему  выводу: бюрократ пытается скрыть  область политики, историцист же рассматривает ее как иррациональную, хотя и подчеркивает в событиях и действиях субъекта исключительно компонент традиционности. Тем самым мы подошли к главному противнику этой теории, сложившейся первоначально на основе сословного сознания, – к либерально-демократической буржуазии   и ее учениям. Буржуазия вступила на историческую арену как представительница крайнего интеллектуализма. Под интеллектуализмом мы здесь понимаем такой тип мышления, который либо вообще игнорирует элементы воли, интереса, эмоциональности и мировоззрения, либо подходит к ним так, будто они тождественны интеллекту и могут быть просто подчинены законам разума.

 Представители  этого буржуазного интеллектуализма  настойчиво стремились к созданию  научной политики. Буржуазия не  только высказала подобное желание, но и приступила к обоснованию этой науки. Точно так же как буржуазия создала первые подлинные институты политической борьбы в виде парламента, избирательной системы, а позднее Лиги Наций, она систематически разработала и новую дисциплину – политику.

21

Что же касается целей, то, согласно этому учению, есть некая  правильная постановка цели, которая, если она еще не обнаружена, может быть достигнута посредством  дискуссии. Так, первоначально концепция  парламентаризма (как ясно показал К. Шмитт ) была концепцией дискутирующего общества, где поиски истины шли теоретическим путем. В настоящее время достаточно хорошо известна природа этого самообмана, объяснение которого должно носить социологический характер, известно и то, что парламенты отнюдь не являются сообществами для проведения теоретических дискуссий. Ибо за каждой «теорией» стоят коллективные силы, воля, власть и интересы которых социально обусловлены, вследствие чего парламентская дискуссия отнюдь не носит теоретический характер, а является вполне  реальной дискуссией . Выявление специфических черт этого феномена и стало в дальнейшем задачей выспевшего позже врага буржуазии – социализма.

В борьбе со своим противником, с буржуазией, марксизм вновь открывает, что в  истории и политике  нет чистой теории . Для марксистского учения очевидно, что за каждой теорией стоят аспекты видения, присущего определенным коллективам. Этот феномен – мышление, обусловленное социальными, жизненными интересами, – Маркс называет  идеологией .

Таким образом, социалистическо-коммунистическая теория является синтезом интуитивизма и стремления к крайней рационализации.

 Интуитивизм  находит свое выражение в том,  что здесь полностью, даже в  тенденции, отвергается проведение  точного предварительного расчета;  рационализм – в том, что  в каждую данную минуту подвергается  рационализации то, что увидено  по-новому. Ни одного мгновения  нельзя действовать без теории, однако возникшая в данной  ситуации теория не находится  уже на том же уровне, на  котором находилась теория, предшествовавшая  ей.

 Высшее  знание дает прежде всего революция: «История вообще, история революций в частности, всегда богаче содержанием, разнообразнее, живее, «хитрее», чем воображают самые лучшие партии, самые сознательные авангарды наиболее передовых классов. Это и понятно, ибо самые лучшие авангарды выражают сознание, волю, страсть, фантазию десятков тысяч, а революцию осуществляет в момент особого подъема и напряжения всех человеческих способностей сознание, воля, страсть, фантазия десятков миллионов, подхлестываемых самой острой борьбой классов»

Марксистское  мышление родственно консервативному  тем, что оно не отрицает иррациональную сферу, не пытается скрыть ее, как это  делает бюрократическое мышление, и  не рассматривает ее, подобно либерально-демократическому мышлению, чисто интеллектуально, будто  она является

22

рациональной. Марксистское мышление отличается от консервативного тем, что в этой относительной иррациональности оно  видит моменты, которые могут  быть постигнуты посредством рационализации нового типа.

Поэтому марксистское мышление направлено в первую очередь  на выявление и рационализацию всех тех тенденций, которые в каждый данный момент влияют на характер названной  среды. Марксистская теория выявила  эти структурные тенденции в  трех направлениях.

 Она прежде всего указывает на то, что сама политическая сфера создается и всегда может быть охарактеризована данным состоянием стоящих за ней производственных отношений. Производственные отношения рассматриваются не в статике, как некий постоянно и неизменно повторяющийся круговорот экономики, а в динамике, как некая структурная связь, которая сама с течением времени постоянно видоизменяется.

 Во-вторых, утверждается, что с изменениями  этого экономического фактора  теснейшим образом связано преобразование  классовых отношений, что одновременно  ведет к преобразованию характера  власти и к постоянным сдвигам  в распределении комплекции власти.

 В-третьих,  признается, что системы идей, господствующих  над людьми, могут быть сняты  и познаны в своем внутреннем  построении, что характер их изменения  позволяет нам теоретически определить  структуру этого изменения.

 И, что  значительно более важно, эти  три вида структурных связей  не рассматриваются независимо  друг от друга. Именно их  взаимосвязь становится единым  кругом проблем.

Таким образом, марксистское мышление предстает перед  нами как рациональное мышление иррационального  действия. О правильности этого анализа  свидетельствует тот факт, что  марксистские пролетарские слои, достигнув  успеха, сразу же устраняют из теории диалектический элемент и начинают мыслить с помощью генерализирующего, устанавливающего общие законы метода либерализма и демократии; те же из них, кто по самому своему положению  вынужден ждать революции, сохраняют  верность диалектике (ленинизм).

 Диалектическое  мышление есть такое рационалистическое  мышление, которое ведет к иррациональности  и постоянно стремится ответить  на два вопроса: 1) где мы находимся? 2) о чем свидетельствует иррационально  пережитый момент?