М. М. Бахтин: о языке диалога

          1. о всеобщности диалога как основы человеческого взаимопонимания. 
«Диалогические отношения... — это почти универсальное явление, пронизывающее

всю человеческую речь и  все отношения и проявления человеческой жизни, вообще все, что имеет смысл  и значение... Где начинается сознание, там... начинается и диалог». «Все в жизни диалог — диалогическая противоположность».

2. о всеобщности как  основы всех речевых жанров. О  несовместимости понятия «диалог»  в понятие «спор».

— Бахтин возражает против «узкого понимания диалогизма как  спора, полемики, пародии». Он утверждает: «Это— внешние, наиболее очевидные, но грубые формы диалогизма. Доверие  к чужому слову, благоговейное приятие (авторитетное слово), ученичество, поиски и вынуждение глубинного смысла, согласие, его бесконечные градации и оттенки (но не логические ограничения и  не чисто предметные оговорки), наслаивания  смысла на смысл, голоса на голос, усиление путем слияния (но не отождествления), сочетание многих голосов (коридор  голосов), дополняющее понимание, выход  за пределы понимаемого и т. п. Эти особые отношения нельзя свести ни к чисто логическим, ни к чисто  предметным. Здесь встречаются целостные  позиции, целостные личности». Но понятие  диалогизма здесь не случайно. В  основе всех этих форм отношения между  «репликами» находится именно «диалог», в самом остром и понятном смысле: наличие личностных позиций, отделение  «высказываний» «диалогическим ожиданием» ответа или вопроса (возражающего, соглашающегося, сомневающегося...) со стороны иной личности, вненаходимого ТЫ.

3. О нетождественности бахтинского понимания «всеобщности диалога» с прямым обобщением. О исторической и духовной особенности, уникальности, диалогизма Бахтина»²⁷.

— «Диалогическое проникновение  обязательно в филологии (ведь без  него невозможно никакое понимание): оно раскрывает новые моменты  в слове (смысловые в широком  смысле), которые, будучи раскрыты диалогическим  путем, затем овеществляются. Всякому  продвижению науки о слове предшествует ее «гениальная стадия» — обостренно диалогическое отношение к слову». Диалогизм всеобщ; диалогизм — уникален (он свойствен «гениальным стадиям» — узловым моментам развития филологии и культуры в целом. Диалог всеобщ не «размазанно», но — в средоточиях человеческого духа.  
          Представляется, что бахтинская идея диалога возникла в точке скрещения четырех исследовательских установок.  
          Во-первых, — это установка на диалогизм поэтики (романов) Достоевского. Здесь впервые возник ключевой бахтинский смысл идей диалога. Этот ключевой смысл: внутренняя связь (тождество?) идеи диалога с идеей сознания и самосознания, с идеей личности. И — с самим осмыслением ИДЕИ (в отличие от «мысли», понятия и т. д., — но не в гегелевском отличии, а совсем-совсем в ином отличии от понятия). Бахтинский диалогизм, — как коренная форма понимания личности и сути гуманитарного мышления, есть, — в этом смысле, — идеализация поэтики романов Достоевского, возведение художественного мышления Достоевского на высоты предельного философского пафоса. Не идеология Достоевского в обычном смысле слова, — почвенническая или какая-нибудь иная, но — «идеология», философия его художественного метода, эстетического полифонизма его романов, — вот что было источником существеннейших открытий Бахтина.  
          Во-вторых, диалогизм Бахтина — это установка на исходный и неискоренимый диалогизм «текста вообще», точнее — речи в том понимании всеобщности о котором мы сказали выше. Свой «диалогизм» Бахтин увидел во всеобщих определениях человеческой речи. Речь — любая речь, каждая речь может быть, по Бахтину, истинно понята лишь в контексте диалогических отношений. Элементарная единица речи — «высказывание», граница которого и смысл которого — начало «ответа» другого человека, другой личности. Высказывание все ориентировано на этот ответ или на новый вопрос, ко мне обращенный, таит в себе возможность и предвосхищение таких ответов, — вопросов, — сомнений. Бахтинское понимание речи — всеобще; это понимание резко отлично и от обычного «монологичного», «грамматического» ее понимания (единица речи — предложение), и от соссюровского (в потенции — структуралистского) ее понимания. В этом плане диалогизм Бахтина — это идеализация (уже не поэтики Достоевского и не идеи самосознания, и не сознания Идеи... но) особого, по определению Бахтина, — «металингвистического метода» (при всей сомнительности этого термина, -  ведь тут нет никакого «мета» — лингвистика сама выходит за свои пределы).  
          В-третьих, диалогизм Бахтина — есть идеализация (возведение во всеобщность) диалога, как он выступает в «романном слове»; в его (романного слова) хронотопе, — то есть в неделимом атомарном единстве «времени и пространства», характерномном для романа. Это — диалогизм романных произведений (целостных феноменов культуры, но не просто фрагментарных «текстов»), И речь тут уже идет не о «речи как таковой», и не о поэтике «предельного сознания, сознания личности» романов Достоевского. Речь здесь идет о преднайденном диалоге разноречивых диалектов, объединенных в рамках романа, в жестких границах его хронотопа.  
          В романе один «диалект», одна интонация и синтаксис (одного действующего лица) — оговаривает и освещает, и предупреждает голос, интонацию и диалект другого «действующего» (или — говорящего...) лица. В их взаимоосвещении и взаимооговорочности — в контексте романа — создается (впервые становится трудностью, проблемой, «последним вопросом» бытия) диалог реальных, разрозненных, встречных диалектов и речений. Именно такой диалог (по принципу: все люди накопили в веках разные речевые блоки; в микрокосме романа эти различные многовековые языковые блоки по особому освещают и освящают друг друга) и лежит в основе всех бахтинских осмыслений идеи диалога, диалога идей.  
Бахтин пишет: «В обусловленности основных стилистических категорий определенными историческими судьбами и задачами идеологического слова — сила этих категорий, но в то же время и ограниченность их. Они были рождены и оформлены исторически актуальными силами словесно-идеологического становления определенных социальных групп, были теоретическим выражением этих действенных, творящих языковую жизнь сил. Эти силы — силы объединения и централизации словесно-идеологического мира»²⁸. В другом месте: «Направленное на свой предмет слово входит в эту диалогически взволнованную и напряженную среду чужих слов, оценок и акцентов, вплетается в их сложные взаимоотношения, сливается с одними, отталкивается от других, пересекается с третьими, и все это может существенно формировать слово, отлагаться во всех его смысловых пластах, осложнять его экспрессию, влиять на весь стилистический облик»²⁹.  
Всеобщность диалогизма, вычитанного из романов Достоевского, это всеобщность «погружения внешнего слова» — внутрь сознания, превращение внешнего диалога — в диалог самосознания, или, точнее, — в самосознание как микродиалог. Здесь — в итоге — и внешний, преднайденный диалог не преднайден, он заново (и совсем в ином смысле) творится изнутри — вовне... Он расходится кругами, — полагая диалектные диалоги многих «лиц» (многих ликов одной личности). Аналогом такого диалога является «внутренняя речь» в понимании Выготского.  
В-четвертых, целостным истоком диалогизма Бахтина выступает непосредственно понимание культуры в ее Большом времени. В проблемах культуры осуществляется та кристаллизация всех иных диалогических установок, что неповторимо актуальны для (и только для...) 20 века.  
          Только тогда, когда феномен одновременности культур, общения между ними (а не их снятия и взаимоотвержения) стал важнейшим социальным и личностным определением человеческих отношений, — то есть, в 20 веке, — все остальные предпосылки диалогизма могли соединиться, «забродить» и — сформировать идею диалога как всеобщую характеристику гуманитарного мышления, как определение разума (с основной установкой не на познание «объекта», «вещи», но на общение, взаимопонимание).  
          Понимание каждой культуры (античной, — средневековой, — Нового времени, — восточной...) как субъекта, как одного из участников диалога по «последним вопросам человеческого бытия», — такого участника, который в общении с иными Образами культуры обнаруживает и впервые формирует новые свои смыслы, формы, устремления, — к этому иному Образу обращенные, — такое понимание и сводит воедино все определения диалога как всеобщей сути гуманитарного мышления. Такое бытие культур в Большом времени (...и их со-бытие) всегда персонифицировано.  
          Диалогизм Бахтина одухотворен «живой водой» культуры дважды. Прежде всего — в идее амбивалентности каждой культуры. В бахтинском смысле «амбивалентность» — это двойственность и внутренняя диалогичностъ (возможность на себя самое смотреть со стороны) «верха» и — «низа»; смеха и — священной серьезности; «блаженных простецов» и — «блаженных схоластов» — этих спорящих голосов средневекового гротеска.  
          Реально диалог культур аккумулируется в работах М. М. Бахтина не в «лакуне» между культурами, не на «ничьей земле», где эти культуры как бы заново и впервые становятся, возникают, но — только внутри определенной культуры, — культуры нововременной, культуры романного слова, на площадке идеологически и диалектно — преднайденного диалога.  
          Бахтинская поэтика диалога (или — в другом осмыслении — поэтика культуры) это и есть, по сути дела, — введение в логику диалога, в диалогический разум, в логику культуры. Само понимание диалога в горизонте сознания означает, что — в этих пределах, под этим углом зрения, - новое диалогическое мышление может быть понято лишь в своих эстетических предопределениях (поэтика диалога). — В феноменологии мышления гуманитарного. И такое видение, такое понимание необходимо. Без него новое всеобщее (общения) не будет укоренено в творческой жизни индивида. Но необходимо и другое видение разума культуры. — Это осмысление культуры (ее оснований) в собственно логических определениях (определениях новой философской логики). В этих определениях логика определяется не через свой исток в сознании, но через (иную) логику, через вне-мыслительное бытие — как основание мысли. Здесь сама гуманитарность мысли оказывается обоснованной и не может служить последним, исчерпывающим смыслом нового диалогического разума, — разума общения разумов, разума начала логики,— разума культуры.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

2 Проблемы философии языка в творчестве М. М. Бахтина

2.1 Язык диалога «Я» и «Другого»

ХХ век - один из главных шагов поворота в языке: нет никакой реальности, не нашедшей себя в языке. Новое в рассмотрение языка вносит Фердинанд де Соссюр, который разрабатывает релятивистскую концепцию языка в 60-70 гг. 19 в. Ф. де Соссюр подчеркивал, что связь означающего и означаемого произвольна и он первый вышел за границы привычных представлений о языке, представив язык как некую совокупность. Прежде всего «рассматривая его как речевую деятельность, в которой соединяется столько факторов - биологических, физических и психических, индивидуальных и социальных, исторических, эстетических, прагматических. Он задается вопросом где же, собственно, сам язык, предложив вернуться к первоосновам и рассматривать язык как объект, который не может быть не сравним ни с чем»³⁰.

Вся наша коммуникация осуществляется по принципу «глухого телефона» (к Деррида), где язык - это система, элементы которой пребывают в достаточно сложных отношениях. И нам не удается выразить наш опыт в языке. И здесь возникает одна из основных проблем: «Таким образом можно понять смысл нашего языка по мере того, как он указывает на то, что от нас неизменно ускользает»³¹. «Ж. Лакан попытался найти решение проблемы, осуществив попытку через соединение лингвистики и психоанализа. Во главе его концепции стоит тезис «бессознательное структурировано как язык»³². Им была выдвинута задача: необходимо уподобить бессознательное процессу языка, язык и смысл - это знаки, которые указывают на наши бессознательные мотивации.

Психоанализ Лакана, приближен  к точной науке. Он заимствует у Соссюра  идею системы, в которой означающие обретают свои очертания в игре оппозиций  и различий, то у статистической теории он перенимает идею комбинаторики, предсказывающих возможность того или иного расклада с помощью методов, которые позволяют улавливать случайное сетями закона. Бессознательное, по Лакану - это дискурс Другого. Понятие Другой у Лакана многозначно, но наполненное различными смыслами бессознательное субъекта, по Лакану не содержит никого, помимо себя самого.

Бахтин предложил иной подход: хотя язык, с помощью которого выражается бессознательное, подчиняется  индивидуально-психологическим законам, но само бессознательно по своей сути глубоко социально. В концепции  Бахтина можно также наблюдать  фигуру Другого, с помощью слова  которой создаются границы личности и в диалоге, с которой происходит ее формирование. Но Другой - это также способ отчуждения личности от социального, выраженного в культуре, и, прежде всего в слове»³³.

Бахтин также поддерживает идею Ф. де Соссюра, которая представляет нам язык как готовую вещь, как устойчивую неизменную систему нормативно тождественных форм индивидуального сознания. Другими словами идея «абстрактного объективизма». Но он выделяет еще одну не менее важную идею, которая выдвигает на передний план не менее важные свойства языка, а именно: язык не просто подчиняется индивидуально-психологическим законам – «индивидуалистический субъективизм». Психологические законы в свою очередь говорят о том, что мотивы человеческого поведения не только коренятся в бессознательном (здесь Бахтин полностью согласен с Фрейдом), но не объясняют его. Поэтому Бахтин делает заключение, что «фрейдовское бессознательное ничем принципиально не отличается от сознания, это только другая форма сознания, только идеологически иное ее выражение»³⁴.

Для интерпретации Другого  Бахтиным характерна установка, исходящая  из того, что Другой был тогда, когда  никакого Я еще не было. Другой предшествует всякому Я, расчищает для него поле, дает ему возможность появиться  и обрести лицо. Другой наделяет нас способностью видеть, ограничивая  нас, давая нам перцептивный горизонт. Если бы не было Другого, то никто ничего не увидел бы. Или есть Другой, и мы не все видим, но видим, или нет Другого, и мы ничего не видим.

Статус Другого в философии  Бахтина определен идеей о  возможности диалогического сопряжения частичных истин и складывания  на основе этой диалогичности целостной  истины. Путь к истине лежит через  Другого. Контекст философии Бахтина  выявить довольно сложно. Приведем одно из рассуждений Бахтина: «Высший архитектонический принцип действительности мира поступка есть конкретное, архитектонически-значимое противопоставление Я и Другого. Два принципиально различных, но соотнесенных между собой ценностных центра знает жизнь: себя и другого, и вокруг этих центров распределяются и размещаются все конкретные моменты бытия»³⁵. В этом отрывке видно, что Бахтин считает противопоставление Я и Другого высшим принципом поступка. Лишь в той мере, в какой Я и Другой ценностно различны, различается и бытие. Что же такое поступок? Поступком Бахтин называет соединение двух полярных полюсов, замыкание Я и Другого. Это замыкание составляет структуру события. Напряжение противостояния Я и Другого разрешается в нравственном действии. Чем больше нивелируется отношение между Я и Другим, тем меньше возможности остается для эстетического созерцания и нравственного действия, ведь эстетически созерцать это, говорил Бахтин, — «относить предмет в ценностный план Другого»³⁶.

Разрешение полярной оппозиции  между Я и Другим не оставляет  места для участного сознания, т.е. для личной, единственной в Космосе бытия ответственности. Деструктивное отношение к полярной различенности превращает действия людей в нечто стандартное, машинообразное.

Контекст философских  рассуждений Бахтина задается утверждением того, что из себя мы исходим, а Другого находим. «Я — единственный из себя исхожу, а всех других нахожу — в этом глубокая онтологически событийная равнозначность»³⁷. Следовательно, поступок не может находиться в мире утвержденного бытия Других. Там могут находиться события бытия. Но поступок нельзя поместить и в автономный мир Я, ибо в нем могут быть нравственные или эстетические переживания поступка, но не он сам.

«Слово по своей природе диалогично», «диалогическое общение и есть подлинная сфера жизни языка»³⁸– таков исходный тезис М.М. Бахтина.

На онтическом (жизненно-практическом) уровне сознание «другого» обладает той самой овеществляющей силой и властью, против которой протестует самосознающая свобода индивида. Вместо того чтобы признать и утвердить неисчерпаемую свободу «внутреннего человека», «другой», напротив, стремится «овнешнить» и «завершить» его; «внутренний» же человек, со своей стороны, всячески «бунтует» против такого «овнешнения», ибо живо ощущает «свою внутреннюю незавершенность»: «Пока человек жив, он живет тем, что еще не завершен и еще не сказал своего последнего слова»³⁹.

Вот почему на онтическом уровне бахтинский диалог представляет собой «яростную борьбу» «я» и «другого». Коль скоро ни один человек не может обойтись без чужого «признания» и «утверждения», он добровольно привлекает к себе «взгляд» «другого»; однако в той мере, в какой тот взгляд несет в себе «чужую волю» и чужой «суд», личность тут же «раздваивается» и предпринимает отчаянные попытки ускользнуть от объективации: ее слово начинает «корчиться и ломаться» под влиянием чужого слова, полемически «предвосхищать» и отбиваться от него, превращаясь в бесконечные «оглядки», «лазейки» и т.п. – лишь бы отстоять свою «независимость», сохранить за собой «последнее слово о себе, слово своего самосознания, чтобы в нем стать уже не тем, что он есть». Иными словами, ища в «другом» союзника, который позволил бы субъекту адекватно «раскрыться», он встречает в нем лишь врага своей свободы, к которому может находиться лишь в отношении жесткого «противостояния».

С одной стороны, «другой», будучи не в силах коснуться «внутренней  правды» индивида, никогда не может добиться своей цели – дать личности «заочное определение», «овладеть» ею («Овладеть внутренним человеком, увидеть и понять его нельзя, делая его объектом безучастного нейтрального анализа, нельзя овладеть им и путем слияния с ним, вчувствования в него», ибо «я» постоянно и живо ощущает «свою способность как бы изнутри перерасти и сделать неправдой любое овнешняющее и завершающее определение». С другой стороны, сам «внутренний человек» в принципе отвергает любую «зависимость от чужого сознания», выказывая «крайнюю враждебность к нему и неприятие его суда»⁴⁰; такой человек постоянно разбивает «завершающую и как бы умерщвляющую его оправу чужих слов о нем» и стремится «обойтись с самим собой», «пробиться к себе самому для себя самого»⁴¹.

«Основная схема диалога у Достоевского очень проста: противостояние человека человеку, как противостояние «я» и «другого»» (по формуле: «Я-то один, а они все»). В результате такого противостояния «мир» распадается «на два стана: в одном – «я», в другом – «они», то есть все без исключения «другие», кто бы они ни были». Бахтинскому человеку не дано пробиться к другому человеку: если «другой» не способен «овеществить» «внутреннего человека», то сам «внутренний человек» не в силах обнаружить свою «незакрытость» и «нерешенность» с помощью этого «другого».

Диалогическая «взаимоориентация» индивидов не приводит к их внутренним изменениям или сдвигам; напротив, задача «внутреннего человека» «сводится к тому, чтобы непременно сохранить за собой последнее слово. Это последнее слово должно выражать полную независимость героя от чужого взгляда и слова, совершенное равнодушие его к чужому мнению и чужой оценке», а это означает, что напряженные контакты между незавершимым самосознанием «я» и завершающим сознанием «другого» с неизбежностью превращаются в «безысходные диалогические противостояния».

Позиция Бахтина близка к  концепции социально-исторической природы сознания, суть которой заключается  в том, что внешнее и внутреннее взаимно передаются в знаке. Перспектива  творческого прочтения знака  непосредственно зависима от следов социальной символики, которая складывается на ранней стадии формирования человека в символической игре или игре воображения. Символический онтогенез  личности и культуры соединяется  в естественной личностной истории  языка. По Бахтину, формирование глубинных  основ психики совпадает с  глубинным процессом социализации, но социальное при вхождении во внутрь вызывает сложнейшие изменения всей структуры: социальное начинает функционировать  в рамках индивидуального значения - внешнее и внутреннее культуры как будто сливаются.

Здесь позиция Бахтина  близка позиции когнитивной психологии Пиаже и позиции психолога  Л. Выготского. Начало (языковая условность): знак и значение произвольно соотнесены. Возможность понимания другого соединяется со следом личной установки на сотворение языка. Путь, по Выготскому, лежит «от вещи знака к ребенку, и от ребенка к вещи лежит через другого человека. При этом действие, речь, физическое и психическое влияние синкретически сливаются. Словесное обращение - это проявление сознательного в бессознательном и бессознательного в сознательном, в котором знаковое и вещное взаимно соотнесены, а социальное общение и реакция на него спроецированы друг на друга. Ребенок соединяет бессловесное бытие, и бытие слова другого - эго центрированная речь для себя стремится стать социализированной речью для другого»⁴². Другими словами, социальная деятельность переходит внутрь субъекта. Не сознаваемые жесты в себе становятся жестами для себя лишь в том случае, когда жест социально зафиксирован. Только через других людей он становится самим собой. Здесь социальное как бы предшествует психологическому.