Моя карьера: доктор наук и проектный менеджер

МОЯ КАРЬЕРА - ДОКТОР НАУК и МЕНЕДЖЕР ПРОГРАММ

ДОКТОР НАУК

Радостное событие  и успехи обычно хочется с кем-то разделить. Но бывает, что твои успехи вызывают не совсем хорошую зависть  у других, и их отрицательные эмоции идут к тебе черным потоком. Мне долгие годы не хотелось рассказывать о себе, хотя отдельными эпизодами из жизни я, несомненно, делилась со своими учениками и коллегами. Мне пришлось учиться защищаться от окружающих в виде приемов ссылок на занятость, отговорками, что все как у других, но вот вчера я научилась перекрашивать в белые краски приходящие потоки. И теперь я могу рассказать о себе.

Детство в памяти осталось крупными мазками, как картины  Сарьяна. В школу я пошла в Москве, это был 1952 год, страна восстанавливалась после тяжелой войны, игрушек почти не было, куклы и наряды для них шили сами. Откуда-то добыли несколько маленьких кусочков кожи, из которых мы сшили сумочки. Они были совсем крошечные, не больше пяти сантиметров и такая же крошечная ручка. Собираясь в первый класс первого сентября, я спросила разрешение взять ее с собой, но мне было отказано, тогда я тайно взяла ее в карман, и когда нас стали разводить по классам, вытащила ее и пошла гордо вперед. Из толпы кто-то крикнул: «А у девочки сумочка». Я быстро спрятала  красную гордость в карман, и больше не брала в школу.

В 1953 году мы переехали  в Армению, так как отец, служивший  в кремлевских пограничных войсках, не стал соответствовать новым стандартам, введенным для военных – рост 176 см, а он был 178 см. Армения – красивейшая страна, приняла нас еще большей разрухой. Запомнились женщины, которые ходили по полям и собирали лебеду, а потом варили из нее суп. Как-то раз меня взяли на базар, и я увидела красные большие сочные персики, мне их захотелось с неимоверной силой. Мать ответила, что на них нет денег, и я это осознала, так как иначе, представила я себе, нам придется есть тот зеленовато-бурый   суп, который я видела у местного населения.  Персики больше всего люблю до сих пор. В школе в одном классе учились дети армяне и русские, причем учительница объясняла материал на двух языках. Когда она говорила на армянском, у нас была возможность пошалить, чем мы и непременно пользовались.

Каждый день по дороге в школу я любовалась горой Арарат, и только десятки  лет спустя узнала, что она принадлежит не нам, а Турции. Перед новым годом меня родители опрометчиво взяли в магазин для покупки игрушек, и тут я увидела деда мороза. Он был в розовом бумажном халате, с блестящей белой бородой с палкой и мешком в руке. Он производил впечатление яркого волшебника в сером мире, я не могла оторвать от него глаз. Стоил он по тем временам дорого, но мне так захотелось его, что я заплакала. Плакала я весь вечер и следующее утро и день, горе мое было безутешным, и сердце родителей дрогнуло – так убивается ребенок – и мне купили этого деда мороза. В моем представлении настоящий Дед Мороз приходил только к тем детям, которые под елкой выставили «маячки». А его сверх достоинством было наличие мешка для подарков, ну а если даже они в него не помещались, то есть место под елкой, куда надо заглядывать в едва протерев глаза.

И это работало из года в год, кулек с конфетами  появлялся, а выше подарка, чем сладости в то время и не было. Сейчас перед  каждым Новым Годом все мучаются, что подарить, а тогда и конфеты не все получали. А я вот подсуетилась с Дедом Морозом.

Мы много  переезжали с места на место, такая  судьба у семьи военного, но всегда брали его с собой. Потом, когда  у меня была уже своя семья и  свои дети мать отдала выплаканного Деда  Мороза мне, и только пару лет назад я рассталась с ним, так как его халат из прессованной бумаги, и он сам превратились в труху.

Затем была Карелия. Постоянные переезды с места на место для меня выражались в смене школ – по два-три раза в год, поэтому я даже не успевала запоминать всех учеников и привыкла ориентироваться на самых ярких. Мечтала также поймать шпиона, потому что в стихах и книжках рассказывалось про таких пионеров, которые проявили смекалку и бдительность, и их отметили. Не попался, а зря, я его обязательно бы распознала и обхитрила. В конце 1955 года мы переехали в Алма-Ату, где жила мамина мама, а папа демобилизовался, так надо было по службе переезжать дальше на север, а с тремя детьми, да еще только родившейся младшей сестренкой было проблематично.

Годы шли, и я увидела у себя кривые ноги. Они были дугой, надо мной стали посмеиваться одноклассники, и я решили исправить их. В одном фильме про войну я увидела, как актриса оголила ножку и сказала, посмотри. Я запомнила этот образ ноги, и стала работать. Я каждый день вытягивала ноги, смотрела на них, и сравнивала с «шаблоном». Я добилась соответствия, и теперь только детская фотография может подтвердить мои слова. Почему остались именно эти картины из детства и для чего они хранятся до сих пор? Портрет той девчушки прост – упорна, любознательна и не отступит от задуманного.

Работать начала с 15 лет, меня пригласили на летние каникулы в экспедицию, которая уже вечером  отправлялась в Восточный Казахстан  для исследования заражения среди  диких животных такой болезнью как токсоплазмоз. Сборы были моментальные, ехать в новые места меня дважды звать не надо. И вот я в кузове грузовика, который мчится по степным дорогам, мы лежим на мешках, и ветер обдувает нас. Как это мне нравилось - бесконечно смотреть на новые картины, а ночью останавливаемся на ночлег, расставляем ловушки для мышей и мелких грызунов, утром берем материал для исследований, и снова едем.

По возвращению  из экспедиции, меня пригласили работать в Институт зоологии Академии Наук, что было по тем временам небывалым событием, и даже дали должность лаборанта с окладом в 74 рубля. Санитарка в больнице тогда получала 35 рублей. Да и в лаборанты брали в основном с высшим образованием, потому что следующая должность была младший научный сотрудник с окладом в 127 рублей. От соблазна я не устояла, и пришлось перевестись в вечернюю школу в 10 класс.

 Я активно участвовала в общественной работе института, была даже секретарем комсомольской организации. Проработала я там всего два года, но оставила значительный след в памяти сотрудников. Когда в 1996 году для написания статьи по экономике, мне понадобилось узнать некую аналогию развития экономики с развитием бабочки,  сначала   из куколки, а потом в гусеницу и бабочку, я позвонила орнитологам, и представилась, я мол такая, возможно Вы меня не помните. На что последовал ответ, как не помним, как ты там.

А через год  работы я попыталась поступить на биофак Университета, получила тройку по физике, и не прошла по конкурсу. И тут я поняла, что моя звезда засияет в физике. И на следующий год заявление мое красовалось на столе приемной комиссии физфака КазГУ, не смущал конкурс -17 человек на место, я знала, что поступлю, даже отпрашивалась у родителей учиться в Москве или Ленинграде, но мать сказала, что не потянем там мое обучение.  Отец получал пенсию по выслуге лет, старшая сестра училась в мединституте, младшая ходила в школу, мама не работала, так надо было дважды в день топить печку, которую без присмотра оставлять нельзя.

Приемные экзамены – две первые пятерки по математике устно и письменно. Конкурс уменьшается, но впереди еще три экзамена и заветный по физике. Беру билет, читаю, на два первых вопроса знаю ответ, а на последний не помню как вывести закон, кажется, Бойля- Мариотта.  Но надо поступить, и получить только пять – что-то вывожу, сажусь отвечать, а преподаватель в шоке, ни разу не видел такого подхода к доказательству этого закона. Я до сих пор не помню, что я вывела и как, но за эти заслуги меня сразу произвели в старосты группы, и, встречая, говорили, эта та девочка, которая не по учебнику отвечала. Но смею вас заверить, это от страха, вдруг не поступлю.

Тогда в 1963 году физика и ядерная физика были новыми завораживающими направлениями  в науке. В эти же годы вышел и фильм «Девять дней одного года», который смотрели, пересматривали, обсуждали и запоминали. Манили гигантские установки с множеством сверкающих лампочек, задумчивый вид ученых в очках и маленькое, но неизвестное. Учиться хотелось со страшной силой, прибегали с занятий, садились снова за книги и конспекты, спорили и хотели. Результаты текли сами собой, но уже с зимы 1965 года я стала задумываться, чтобы сменить ВУЗ на более престижный. Моим условием при переводе неизменно стояла стипендия, которую мне надо получать сразу по результатам моих оценок, а не ждать следующую сессию. Таких ВУЗов оказалось два – Казанский Университет и Томский Государственный Университет. Вот туда я и прибыла в конце августа 1965 года.

Было поразительное  ощущение возвышенности, вливались силы от мысли, что дышишь воздухом студенчества, а тогда там училось около 50 тысячи студентов на город в 250 тысяч жителей. Я чувствовала, как меня затаскивает в поток увлеченности, значимости, сопричастности, что рождало во мне бурлящий поток энергии и нарастающий интерес к наукам. Даже сейчас вспоминая это, я испытываю мурашки по телу, хочется схватить новое цепкими пальцами головы. Как водится, послали сначала на картошку в колхоз, заботливо предупредив, что надо запастись кирзовыми сапогами.  Там я познакомилась со старшекурсниками, которые в дальнейшем взяли меня на подселение в общежитие.

Зима 68-го в Сибири выдалась на редкость холодной, а я, считай, с теплых краев, да еще и  хозяйка на квартире обворовала –  забрала шарф и варежки, да и добирались до Университета никак теперь на машине, а на автобусе. У меня на ботиночках даже подошва лопнула, но грело настроение. Денежные переводы  часто задерживались, а стипендии, даже повышенной в 43 рубля 50 копеек не хватало, приходилось жить впроголодь, а учиться хотелось. В студенческой столовой питаться было дешево, но только поев, опять хотелось что-то есть. Один раз на обед мы ходили в более дорогую столовую под номером один. Но очереди в ней было на целый час не меньше. Это спасало, и после нее мы шли в библиотеку, где просиживала до самой ночи. Я до сих пор не пойму, откуда в нас было это ненормальное желание учиться. Оно было и нашей пищей и одеждой. Не обладает это желание и временностью, до сих пор постигаю новое, приобретаю новые навыки как само собой разумеющееся, как вирус, от которого не придумали лекарство, но им болели в зависимости от иммунитета в большей или меньшей степени все студенты, а физики по-настоящему со всеми симптомами: с температурой, сессиями, осложнениями и пересдачей.

Одевались очень  скромно, у меня был черный костюм, под него фиолетовый свитер, братьев китайцев под маркой «Дружба», да пара блузок. В группе, специализация физик-теоретик, самая сложная наука из физик, где училось двадцать два парня и три девчонки, без вопросов и просьб меня назначили старостой, с чьей почетной должностью и окончила я университет, часть, правда студентов, не дошли до конца. Жили в общежитии, где кровати стояли в два яруса и грустный одинокий стол, который мы вечерами облепляли как мухи.

 Было на физфаке и общество «Дураков», где философски прикалывались на разные волнующие темы и по поводу прочитанной литературы и мыслей о бытье, причем собирались поздно вечером, после закрытия библиотеки, студенты называли ее «Научка», и хватало же сил. Запомнилась весенняя ночь, когда часа в два ночи после бурных дебатов, мы решили прогулять по центральной улице Ленина города Томска. Вооружились тазами, стиральными досками и палками, вывали из общаги, меня подняли высоко над головами мальчики и под треск и шум тазов понесли по городу. Наутро многие спрашивали, откуда был такой шум ночью, но мы молчали, как партизаны, и радовались осуществленной задумке.

Мест в библиотеках  не было. Чтобы их зарезервировать, нужно было подсуетиться: мы объединялись в группы и по очереди занимали места сразу на несколько человек или оставляли с вечера записку с просьбой не убирать книги.  Иногда срабатывало, а иногда и нет. В читальном зале второго корпуса университета, стояло не менее ста столов, и всегда зал забит. Недавно была на круглом столе в КИМЭПе, там для библиотеки построили специальное отдельно стоящее здание, так поднимаясь на последний этаж я заглянула в читальные залы – на первом этаже сидело три человека, на втором –два.

В зале стоял  постоянный гул, кто-то губами шевелил, запоминая термины, кто-то перелистывал страницы, кто-то шел к своему месту и прочее. А материал был трудный и требовал сосредоточения. Я стала учиться отключаться от шума, и мне это удавалось, иногда эта привычка проявляется до сих пор. Могу находиться в шумной комнате, и при этом ничего не слышать.

На диплом, как  лучших учеников, меня и мужа отправили в Москву (Институт химической физики АН СССР, Черноголовка), где в то время работало несколько лауреатов Нобелевской премии по физике. После диплома оставляли только меня, для мужа места не было. Не осталась. По распределению как лучшим студентам нам дали места в Институте ядерной физики АН КазССР. Круг замкнулся, по распределению надо было ехать обязательно. Через год появилось место для мужа, а мое было уже занято.

В ИЯФе была интересная работа, работало много выпускников из томских ВУЗов, и мы с увлечением погрузились в работу. Через три года я положила на стол руководителя кандидатскую диссертацию, чему он был несказанно удивлен. Так в 1974 году я стала кандидатом наук. Всегда задавалась вопросом, почему у всех инженеров одинаковая зарплата, ведь невооруженным глазом видно, что отдача разная, а индивидуальная оценка отсутствует. Скорее всего, и эта особенность «подстрижки»  под одинаковый кружок послужила неявной причиной распада Союза.

Но, а все-таки, какие мы? Я отношусь к послевоенному поколению. Это не значит, что на мою долю не выпало никаких трудностей. Как ни странно, их становилось с каждым годом все больше. И у моих детей их сейчас предостаточно. Самое странное, что для детей ничего нельзя было создать, что не вписывалось в систему. Мои родители, всю жизнь, проработав честно, не воруя, не смогли передать в наследство ничего. Все у них и у нас было государственное. Получали столько, чтобы существовать по предписанной калькуляции: 24 рабочих дня в году трудовой отпуск, с 8-00 до 18-00 пять дней в неделю труд, суббота и воскресение добыча продуктов на предстоящую неделю в очередях.

Проработав 10-15 лет на одном предприятии, ты мог  получить от государства квартиру по норме 9 кв.м на члена семьи. До этого счастливого времени молодая семья с детишками живет в общежитии. Общежитие - это когда одна спальня и для родителей и детей, а еще она же кухня, столовая, холл, кабинет, гостиная и т.д. Так вот ту кандидатскую свою диссертацию я писала ночами в коридоре общежития, когда хоть поменьше ходили и потише разговаривали.

Учиться в школе ты мог бесплатно, но не в любой школе, а только в той, к району которой проживания ты был приписан. Сменить школу практически не переезжая нельзя было, то же с больницей, библиотекой   и др. Единственное послабление было с институтом (университетом), ты мог поехать в другой город. Но я выразилась послабление, и это именно так, поскольку существовали ВУЗы, в которые могли поступить только выпускники с московской  или ленинградской пропиской. Так отфильтровывалась «элита» по прописке. Просто гениальное изобретение, в котором существовало маленькое окошечко для «нужных», которых приглашали работать в Москву, давали жилплощадь, а вместе с нею и прописку, и доступ  к положенным привилегиям.