Омар Хайям

О.Хайям  впервые высказал мысль о том, что уравнения третьей степени  не решаются с помощью «свойств круга» (т.е. с помощью циркуля и линейки), он подчеркивал, что их можно решить только с привлечением конических сечений.

О.Хайям  дал полную классификацию кубических уравнений, имеющих положительные  корни. Он выделил 19 классов; из них 5 сводятся к линейным и квадратным.. Для  остальных 14 классов он указал метод  решения с помощью конических сечений – параболы, равносторонней гиперболы, окружности.

Трактат «Комментарии к трудным постулатам книги Евклида» состоит из трех частей.

Первая  часть посвящена теории параллельных линий. Стремясь доказать 5 постулат Евклида, Хайям сформулировал принцип, на котором основано его доказательство: «Две сходящиеся прямые пересекаются, и невозможно чтобы прямые расходились  в направлении схождения». Кроме  того, в первой части трактата рассматривается  четырехугольник с двумя прямыми  углами при основании и равными  боковыми сторонами. Ученый исследовал величину двух других углов четырехугольника. Используя свой принцип, Омар Хайям  опроверг гипотезу острого и тупого углов, а затем доказал 5 постулат.

О взаимосвязи  геометрии с арифметикой Хайям  пишет так: «Геометрия нуждается  в числах».

Во второй и третьей частях трактата О.Хайям  анализирует античную теорию отношений  и учение о числе. Средневековый  ученый внес значительный вклад и  создание понятия действительного  числа. Понятие иррационального  числа стало равноправным с числом рациональным.

В трактате «Об искусстве определения количества золота и серебра в состоящем  из них теле» рассматривается  известная классическая задача, решенная Архимедом.

Эпиграфом к научной деятельности Омара  Хайяма можно выбрать строчку  из одного четверостишия

«Я познание сделал своим ремеслом…»

Омар  Хайям работал в крупнейших научных  и культурных центрах Средней  Азии – Балхе, Самарканде, Исфахане, Бухаре, где прославился как великий  математик. Его приглашали ко двору  многие властители Востока. Правитель  Бухары в знак наивысшего уважения сажал его для беседы рядом  с собой на престол. В Исфахане прошли наиболее плодотворные 18 лет  жизни ученого. Он стал приближенным султана, но отказался принять власть над родным городом Нишапуром, говоря, что «не хочет управлять людьми, приказывать и запрещать, а хочет  посвятить себя науке и людям». Омар Хайям пишет:

Хорошо, если платье твое без прорех,

И о хлебе насущном подумать не грех.

А всего остального и даром не надо-

Жизнь дороже богатства и почестей всех.

О своих  занятиях наукой он пишет так:

Не была познанья жажда чуждой сердца моего,

Мало тайн осталось в мире, недоступных  для него.

Семьдесят два долгих года размышлял  я дни ночи.

Лишь теперь уразумел я, что не знаю ничего.

О том, как  много работал ученый, видно из строк:

Мне мудрость не была чужда земная.

Разгадки тайн ища, не ведал сна  я.

 
Философия Хайяма  

Научно-философское  наследие Омара Хайяма невелико. В  отличие от своего предшественника, Авиценны, Хайям не дал целостной, разработанной им философской системы. Трактаты Хайяма затрагивают лишь отдельные, правда из числа важнейших, вопросы философии. Некоторые из сочинений были написаны, как и упомянутый выше первый философский трактат, в ответ на просьбу отдельных духовных или светских лиц. До нашего времени сохранилось пять философских сочинений Хайяма. Кроме "Трактата о бытии и долженствовании" еще "Ответ на три вопроса: необходимость противоречия в мире, детерминизм и вечность", "Свет разума о предмете всеобщей науки", "Трактат о существовании" и "Книга по требованию (обо всем сущем)". Все они кратки, лаконичны, занимают иногда несколько страниц. 

Хайям писал  свои стихи в форме рубаи, это  четверостишия с рифмой по схеме: ааба, в которых рифмовались первая, вторая и четвертая или все четыре строфы. Он выгранил форму четверостишия, как драгоценный камень. Как высказался Эдвард Фитцджеральд: "Старик Хайям звенит, как настоящий металл"

 Рубаи  - законченное лирическое произведение, в котором герой от первого  лица может и отсутствовать.  В таком случае рубаи представляют  собой сентенцию философского, любовного  или гедонического характера.  Иногда рубаи выступают в форме  диалога, и тогда лирический  сюжет уступает место повествовательному.  

Эту миниатюрную  жанровую форму Омар Хайям использовал  для выражения больших чувств и глубоких мыслей. В поэзии Хайяма мы найдём игру слов и по созвучию и  по смыслу, но она не бросается в  глаза, а органически входит в  саму живую ткань произведения, и  в этом её прелесть.   

Когда создавал Омар Хайям свои четверостишия? Очевидно, в течение всей жизни, до глубокой старости. Он никогда не писал хвалебных  од правителям, даже когда имел все  основания для этого. Рубаи не считались серьезной формой поэзии; и современниками, как поэт, Омар Хайям не признавался. Едва ли сам  Хайям придавал своим рубаи серьезное  значение, скорее всего они возникали  мимоходом, экспромтом.

Омар  Хайям был одним из самых философичных поэтов классического Востока. Жажда  его знать "Откуда мы пришли? Куда свои путь вершим? В чём нашей  жизни смысл?"  остаётся поначалу неудовлетворённой. Он констатирует отсутствие в жизни смысла и свободы. Фатальность бытия такова, что даже беспокоиться бессмысленно:

Ты все пытаешься  проникнуть в тайны света

В загадку бытия… К чему, мой друг, все это

Ночей и дней часы беспечно проводи,

Ведь все устроено без  твоего совета.           

 Или:

Мир я сравнил бы с  шахматной доской:

То день, то ночь.. А пешки? - мы с тобою

Подвигают, притиснут - и  побили

И в темный ящик сунут  на покой

Наличие смерти обесценивает жизнь в её целостности, а радости потусторонней жизни  для поэта весьма проблематичны, ибо Бог не сумевший, хорошо сотворить этот мир, прибавивший к жизни смерть, к добру зло, вряд ли побеспокоится о радостях загробного существования для вечного грешника и праха земного - человека.

Наполнил зернами бессмертный  ловчий сети,

И дичь попала в них, польстясь  на зерна эти.

Назвал он эту дичь людьми и на нее

Взвалил вину за зло, что  сам творит на свете.

Хайям вскрывает  противоречие между религиозным  учением о всемогуществе и  всеведении бога и учением о воздаянии:

Когда ты  для меня слепил из глины плоть,

Ты знал, что мне страстей своих не побороть;

Не ты ль тому виной, что  жизнь моя греховна?

Скажи, за что же мне  гореть в аду, господь?

Творений  ты  ваятель,  почему 
В них  проглядел  изъяны,  не пойму. 
Коль хороши,  зачем их разбиваешь, 
А если плохи, кто виной тому?

Хайям высмеивает религиозный призыв к отказу от благ земных во имя благ, ждущих нас за гробом. Никакого загробного мира, говорит  он, нет. Существует лишь посюсторонний  мир, где царят законы природы. Перед  их лицом молитвы и болтовня о  рае и аде смешны.

К чему кумирен дым, светильники  мечетей? 
К чему про рай и ад все разговоры эти?

Все религии, включая ислам, обманывают людей, одаряя их „сорной травой" веры в воздаяние.  

Хайям рассуждает – скорей  всего: "Когда умрем, наш прах пойдет на кирпичи (И кто-нибудь себе из них хоромы сложит"). Неизбежность конца даже блаженствующей жизни гнетет поэта. "Что дальше?" - задает он вопрос, равный по значению гамлетовскому "быть или не быть?" Собственно, это "что дальше?" означает: одинаково, что быть, что не быть. Круг судеб равный Ничто - также онтология поэта.                                                                                                   

Уже одним  этим невозможным для живого человека пессимизмом такая онтология  косвенно заявляет об аморальности, несостоятельности, неприемлемости для человека такого абсолютного фатализма, косвенно выступает  против того, что утверждает - бренности бытия. Если бы люди действительно верили в бренность бытия, то им оставалось бы или свято полюбить эту бренность, или осмыслить ее как нечто значительное , или покончить с собой. Если и жизнь и смерть - все едино, то зачем же мучаться иллюзиями жизни, когда так легко войти в обитель вечного покоя - умереть.

От страха смерти  я, – поверьте мне, – далек:

Страшнее жизни что  мне приготовил рок?

Я душу получил на подержанье только

И возвращу ее, когда наступит срок.

Но человеку присуще искать свет даже в преисподней: надежда - составная его души. Не собирается умирать и наш поэт. Только что жизнь была объявлена им самым страшным явлением в мире. И вот уже поэт заявляет: "Ведь в царстве бытия нет блага выше жизни"  Это еще не реабилитация жизни, а признание того факта, что человек обладает инстинктом жизни, самосохранения, что он так устроен психически, что ценит и мучительную, бренную жизнь, тянется к ней. Но далее отношение поэта к жизни переходит в иную плоскость. Если жизнь как целое от века проклята, то как мгновенье, как цепь мгновений она может быть прекрасной: необходима лишь активность субъекта, - от него во многом зависит то, какими именно мгновеньями заполнится его жизнь и какой будут иметь отзвук в душе. "Спеши использовать летящий в бездну час!" Человек больше имеет власти над мгновеньем, чем над целым. Абсурдность целого извиняет человека, который и не пытается изменить его, поскольку знает, что целое неизменяемо, от века дано загадочным, чуждым человеку Божеством.

Приход наш и уход загадочны, - их цели

Все мудрецы земли осмыслить  не сумели.

Где круга этого начало и конец,

Откуда мы пришли, куда уйдем отселе?

"Небесный  свод жесток и скуп на благодать…". Бог - символ Вечности, а Вечность, особенно как устроительница жизни, абсурдна, то есть абсурдным оказывается и сам Бог. Человек оказывается погруженным в стихию иррационального и одинок. Но в силу этого делается более значительной и более свободной сама человеческая субъективность. У человека не остается ничего, кроме него самого, его души - последней надежды на спасение от зла. Человек сам будучи своеобразным мгновением оказывается родственным мгновениям бытия и собственной жизни. Даже во тьме он может быть устроителем собственного света. Протест сливается воедино со "спасением", то есть с надеждой на "спасение", страдание оказывается дорогой к удовольствию. "Чтоб с наслажденьем жить, живи для наслажденья"  - вот вывод из пессимистических посылок. Жизнь пошла и кратка, - так умей же даже в мгновеньях ее найти благую Вечность и Красоту: никто не поможет, - или ты сам уничтожишь пошлость жизни, или она, эта пошлость, уничтожит тебя еще при жизни. Наслажденье, мыслимое поэтом, не есть похоть - признак отрицаемого бренного бытия, - а экстаз, восторг, упоение минутой чувственного и нравственного "воскрешения из мертвых". Не просто "плоть бокала", а: "Беременна душою плоть бокала". Благотворное, экстатически - физически и психически - влияющее на человека вино, этот пенистый сивел радости и блаженства, в сущности, заменяет абсурдного и жестокого к человеку Бога. Поэт говорит о вине: "Оно нам жизнь животворит", "Вино питает мощь равно души и плоти, К сокрытым тайнам ключ вы только в нем найдете", "Поток вина - родник душевного покоя… Врачует сердце он усталое, больное". Вино - "Ноев ковчег", спасение от потопа Отчаянья. Но не питие как таковое ценится поэтом. Одухотворение - вот что главное в этом культе вина. "Без песни пить нельзя!..".

Запрет вина – закон, считающийся с тем,

Кем пьется, и когда, и  много ли, и с кем.

Когда соблюдены все  эти оговорки,

Пить – признак мудрости, а не порок совсем. 

"Вином  пурпуровым мы дух свой возвышаем". Более того, пристрастие к вину  вдруг оказывается признаком  моральности. Если здесь и есть  вред, то в отношении лишь самого  себя, собственного организма, который  и без того есть бренная  плоть и пойдет на "кирпичи". Иной же человек не пьет, но  весь погряз в суете или  преступлениях. Здесь мы имеем  дело не с гедонизмом как  таковым, а именно с философией  жизни, органически связанной  с представлениями человека о  мире, с философией утонченного,  эстетико-этического, духовно аристократического  образа жизни, чувствования, отношения  к миру, социальной среде и  индивиду. Культ вина приобретает  значения вызова нравственного  субъекта силам зла. Вино в  поэзии Омара Хайяма есть символ  животворящей жизни. Важно не  то, что именно вино взято здесь  в качестве основополагающего  символа, важно само противопоставление  человека жестоким небесам, бунтарство, выбор наслаждения, экстаза жизни,  на не ее агонии в суете  сует, спасение, хотя и относительное  и временное, от абсурда бытия.  Прекрасное мгновение по значению  здесь равно целой жизни, но  это уже жизнь со знаком  плюс. Это торжествующая жизнь,  преодоление фатализма в духе, внутреннее раскрепощение. "Растить  в душе побег унынья - преступление, Пока не прочтена вся книга наслажденья". Если на свете нет безгрешных людей, то есть иерархия грехов, в чреде которых гедонизм - грех наименьший. Перед поэтом возникает дилемма: грозный, неправедный Бог и зависимый человек - тень или духовно свободный человек, который в этом случае становится сразу судьей Бога и мира. Поэт прямо обращается Божеству с гневным обвинением: "Когда ты для меня лепил из глины плоть, Ты знал, что мне своих грехов не побороть, Не ты ль виной, что жизнь моя греховна? За что же мне гореть в аду, Господь?" Человек грешен в силу своей природы, которая сотворена Богом, то есть Бог и есть главный виновник грехов. Наличие смерти, таким образом, признак того, что Бог не благ. Это логично, если не верить в загробную жизнь, не верить в то, что земная жизнь лишь арена испытаний, лишь этап к вечной и лучшей. Философия Омара Хайяма в принципе атеистична, - Бог превращен здесь в символ природной слепой необходимости, природы как таковой, в ее стихийности, становлении, безразличии к человеку, созданному случайно, неизвестно для чего. Это сразу и недостаток и достоинство философии Омара Хайяма. Недостаток, потому, что человек оказывается чем-то вроде нелепого челнока в океане абсурда. Он вынужден выдумывать свои ценности. Главной ценностью и целью его, как не крути, оказывается ценность наслаждения, пользование мгновениями, которые, однако, прервутся смертью и растворением в полном ничто. С другой стороны, если Бог не благ, то его жертва - человек. Он уже не обязан быть работ Бога и непонятных ему иррациональных сил. Он должен творчески раскрепостить, обновить, воссоздать себя заново, свободно следовать своему моральному закону и если ему суждено умереть, то он умрет стоя, а не на коленях, используя свои мгновенья как надо ему, его душе и плоти. Таковы основные идеи философской лирики Омара Хайяма.