Тема города в творчестве Бодлера

 

Глаза бездонные чернеют  пустотою,

И череп зыблется на хрупких  позвонках,

В гирлянды убранный искусною рукою;

- О блеск ничтожества,  пустой, нарядный прах!

 

Карикатурою тебя зовет за это

Непосвященный ум, что, плотью опьянен,

Не в силах оценить  изящество скелета -

Но мой тончайший вкус тобой, скелет, пленен!

 

Ты здесь затем, чтоб вдруг  ужасная гримаса

Смутила жизни пир? иль  вновь живой скелет,

Лишь ты, как некогда, надеждам отдалася,

На шабаш повлекли желанья  прежних лет?

 

Под тихий плач смычка, при  ярком свеч дрожанье

Ты хочешь отогнать насмешливый  кошмар,

Потоком оргии залить свои страданья

И погасить в груди зажженный  адом жар?

 

Неисчерпаемый колодезь заблуждений!

Пучина горести без  грани и без дна!

Сквозь сеть костей твоих  и в вихре опьянений

Ненасытимая змея глазам видна!

 

Узнай же истину: нигде твое кокетство

Достойно оценить не сможет смертный взгляд;

Казнить насмешкою сердца - смешное средство,

И чары ужаса лишь сильных опьянят!

 

Ты пеной бешенства  у всех омыла губы,

От бездны этих глаз мутится  каждый взор,

Все тридцать два твои оскаленные зуба

Смеются над тобой, расчетливый  танцор!

 

Меж тем, скажите, кто не обнимал  скелета,

Кто не вкусил хоть раз могильного плода?

Что благовония, что роскошь  туалета?

Душа брезгливая собою  лишь горда.

 

О ты, безносая, смешная баядера!

Вмешайся в их толпу, шепни  им свой совет:

"искусству пудриться,  друзья, ведь есть же мера,

Пропахли смертью вы, как  мускусом скелет!

 

Вы, денди лысые, седые  Антинои,

Вы, трупы сгнившие, с которых  сходит лак!

Весь мир качается под  пляшущей пятою,

То - пляска Смерти вас несет  в безвестный мрак!

 

От Сены набержных до знойных стран Гангеса

Бегут стада людей; бросая в небо стон,

А там - небесная разодрана  завеса:

Труба Архангела глядит, как  мушкетон.

 

Под каждым климатом, у каждой грани мира

Над человеческой ничтожною  толпой

Всегда глумится Смерть, как  благовонья мира,

В безумие людей вливая хохот свой!"

 

CVII. ЛЮБОВЬ К ОБМАНЧИВОМУ

 

 

Когда, небрежная, выходишь ты под звуки

Мелодий, бьющихся о низкий потолок,

И вся ты - музыка, и взор твой, полный скуки,

Глядит куда-то вдаль, рассеян  и глубок,

 

Когда на бледном лбу горят  лучом румяным

Вечерних люстр огни, как  солнечный рассвет,

И ты, наполнив зал волнующим  дурманом,

Влечешь глаза мои, как  может влечь портрет, -

 

Я говорю себе: она еще  прекрасна,

И странно - так свежа, хоть персик сердца смят,

Хоть башней царственной  над ней воздвиглось властно

Все то, что прожито, чем  путь любви богат.

 

Так что ж ты: спелый плод, налитый пьяным соком,

Иль урна, ждущая над гробом чьих-то слез,

Иль аромат цветка в оазисе далеком,

Подушка томная, корзина поздних  роз?

 

Я знаю, есть глаза, где всей печалью мира

Мерцает влажный мрак, но нет загадок в них.

Шкатулки без кудрей, ларцы  без сувенира,

В них та же пустота, что  в Небесах пустых.

 

А может быть, и ты - всего  лишь заблужденье

Ума, бегущего от истины в  мечту?

Ты суетна? глупа? ты маска? ты виденье?

Пусть - я люблю в тебе и славлю Красоту.

 

CVIII

 

Средь шума города всегда передо мной

Наш домик беленький с  уютной тишиной;

Разбитый алебастр Венеры и Помоны,

Слегка укрывшийся в тень рощицы зеленой,

И солнце гордое, едва померкнет  свет,

С небес глядящее на длинный наш обед,

Как любопытное, внимательное око;

В окне разбитый сноп дрожащего  потока

На чистом пологе, на скатерти лучей

Живые отблески, как отсветы  свечей.

 

CVIII

 

Служанка скромная с великою  душой,

Безмолвно спящая под зеленью простой,

Давно цветов тебе мы принести мечтали!

У бедных мертвецов, увы, свои печали, -

И в дни, когда октябрь  уныло шелестит

Опавшею листвой над мрамором их плит,

О, как завидуют они нам  бесконечно,

Нам, дремлющим в тепле, в уютности беспечной,

В то время, как они, под гнетом черных снов,

Без доброй болтовни, в стенах сырых гробов,

Скелеты мерзлые, изрытые  червями,

Лежат... И сыплются беззвучными  клоками

На них снега зимы... И так года текут.

И свежих им венков друзья не принесут!

 

Холодным декабрем, во мраке  ночи синей,

Когда поют дрова, шипя, в  моем камине, -

Увидевши ее на креслах  в уголку,

Тайком поднявшую могильную  доску

И вновь пришедшую, чтоб материнским оком

Взглянуть на взрослое дитя свое с упреком, -

Что я отвечу ей при виде слез немых,

Тихонько каплющих из глаз ее пустых?

 

CX. ТУМАНЫ И ДОЖДИ

 

 

И осень позднюю и грязную  весну

Я воспевать люблю: они  влекут ко сну

Больную грудь и мозг какой-то тайной силой,

Окутав саваном туманов  и могилой.

 

Поля безбрежные, осенних  бурь игра,

Всю ночь хрипящие под ветром флюгера

Дороже мне весны; о  вас мой дух мечтает,

Он крылья ворона во мраке  распластает.

 

Осыпан инея холодной пеленой,

Пронизан сладостью напевов погребальных,

Он любит созерцать, исполнен грез печальных,

 

Царица бледная, бесцветный сумрак твой!

Иль в ночь безлунную тоску  тревоги тайной

Забыть в объятиях любви, всегда случайной!

 

CXI. ПАРИЖСКИЙ СОН

 

 

   Конст. Гису

Пейзаж чудовищно-картинный

Мой дух сегодня взволновал;

Клянусь, взор смертный ни единый

Доныне он не чаровал!

 

Мой сон исполнен был видений,

Неописуемых чудес;

В нем мир изменчивых растений

По прихоти мечты исчез;

 

Художник, в гений свой влюбленный,

Я прихотливо сочетал

В одной картине монотонной

Лишь воду, мрамор и металл;

 

Дворцы, ступени и аркады

В нем вознеслись, как Вавилон,

В нем низвергались ниц  каскады

На золото со всех сторон;

 

Как тяжкий занавес хрустальный,

Омыв широких стен металл,

В нем ослепительно-кристальный

Строй водопадов ниспадал.

 

Там, как аллеи, колоннады

Тянулись вкруг немых  озер,

Куда гигантские наяды Свой

Свой женственный вперяли  взор.

 

И берег розово-зеленый,

И голубая скатерть вод

До грани мира отдаленной

Простерлись, уходя вперед!

 

Сковав невиданные скалы,

Там полог мертвых льдов  сверкал,

Исполнен силы небывалой,

Как глубь магических зеркал;

 

Там Ганги с высоты надзвездной,

Безмолвно восхищая взор,

Излили над алмазной бездной

Сокровища своих амфор!

 

Я - зодчий сказочного мира -

Тот океан порабощал

И море в арки из сапфира

Упорством воли возвращал.

 

Вокруг все искрилось, блистало,

Переливался черный цвет,

И льды оправою кристалла

Удвоили свой пышный свет.

 

В дали небес не загорались

Ни луч светила, ни звезда,

Но странным блеском озарялись

Чудовищные горы льда!

 

А надо всем, огнем экстаза

Сжигая дух смятенный  мой,

Витало, внятно лишь для глаза,

Молчанье Вечности самой!

II

Когда же вновь я стал собою,

Открыв еще пылавший взор,

Я схвачен был забот  гурьбою,

Я видел вкруг один позор.

 

Как звон суровый, погребальный,

Нежданно полдень прозвучал;

Над косным миром свод печальный

Бесцветный сумрак источал.

 

CXII. ПРЕДРАССВЕТНЫЕ СУМЕРКИ

 

 

Казармы сонные разбужены  горнистом.

Под ветром фонари дрожат в  рассвете мглистом.

 

Вот беспокойный час, когда  подростки спят,

И сон струит в их кровь  болезнетворный яд,

И в мутных сумерках мерцает  лампа смутно,

Как воспаленный глаз, мигая  поминутно,

И телом скованный, придавленный к земле,

Изнемогает дух, как этот свет во мгле.

Мир, как лицо в слезах, что сушит ветр весенний,

Овеян трепетом бегущих в ночь видений.

Поэт устал писать, и  женщина - любить.

 

Вон поднялся дымок и вытянулся  в нить.

Бледны, как труп, храпят продажной  страсти жрицы -

Тяжелый сон налег на синие  ресницы.

А нищета, дрожа, прикрыв нагую  грудь,

Встает и силится скупой очаг раздуть,

И, черных дней страшась, почуяв холод в теле,

Родильница кричит и корчится в постели.

Вдруг зарыдал петух и  смолкнул в тот же миг,

В сырой, белесой мгле дома, сливаясь, тонут,

В больницах сумрачных  больные тихо стонут,

И вот предсмертный бред их муку захлестнул.

Разбит бессонницей, уходит спать разгул.

 

Дрожа от холода, заря влачит свой длинный

Зелено-красный плащ над  Сеною пустынной,

И труженик Париж, подняв рабочий  люд,

Зевнул, протер глаза и  принялся за труд.