Франция в период диктатуры Наполеона Бонапарта

Совершенно ясно, почему лозунг «естественные границы» подкапывал республику. Директория, занятая  войнами, не могла заняться ни умиротворением страны, ни работою над подъемом ее производительных сил. Начиная с  самого вступления во власть Директории, беспорядки и анархия в стране все растут и растут. Еще не угомонились  окончательно якобинцы в провинции, с упоением вспоминающие золотые  времена Кутона и Карье. С каждым днем увеличиваются организованные разбои, чинимые роялистами. Они  держат в осаде большие дороги, гнездятся в неприступных скалах, презирают опереточную жандармерию  республики и планомерно, последовательно  несут дезорганизацию во все области  жизни. Роялисты отлично понимают, что  правительство не в силах дать обществу защиту, и предвидят, что  это бессилие правительства будет  отнесено обывателем на счет республики, как таковой. Культура разрушена. Школ нет. В религиозной области продолжает господствовать худший вид фанатизма: фанатизм людей, презирающих религию. Преследования продолжают сыпаться на священников. Хозяйство в полном расстройстве. Настоящая производительная деятельность едва-едва держится. Низы нищают, хотя хорошо уже то, что их положение не становится хуже. Богатство  льется только в руки паразитов: поставщиков  армии, подрядчиков, крупных рантье. Оттого в верхних слоях буржуазии  свирепствует такая зверская, ни на что не похожая, бессмысленная роскошь. Оттого там царит такая дикая, безудержная, не признающая никаких пределов распущенность. Даже полиция, которая, как известно, ни перед чем не теряется, пришла в большое смущение от того, что ей приходится наблюдать, и в полном недоумении, что ей делать. Общество утратило представление о моральных идеалах и живет ощущениями, как последние дикари дикой Патагонии.

Все-таки, пока Гош  и Бонапарт били неприятеля, это  презираемое всеми правительство  держалось очень крепко. Но Гош  умер, Бонапарт, оставив в Раштате  уполномоченных, приехал ненадолго  в Париж и потом повез в  Египет цвет французских войск навстречу  славе, и бедствиям. Из рук республики выпали сразу две ее лучших шпаги. Враги ее снова набрались храбрости. В Раштате австрийские гусары убили французских уполномоченных. Австрия выслала в поле новые  войска. На юге и на севере появились англичане, а из русских снегов выросла армия чудо-богатырей Суворова, окруженная в глазах французов какой-то зловещей легендарной славой. Началась полоса поражений, а с ней пришел финансовый крах. Директория в довершение всего очутилась в когтях у поставщиков и капиталистов и явно вела страну к полному банкротству. Тогда в самой среде фрюктидорского большинства возникла оппозиция, поставившая себе целью оздоровить правительство и вырвать власть из рук завладевшей ею шайки проходимцев. Эта оппозиция называла себя ново-умеренной партией и уже не боялась, что это имя может вызвать опасные вандемьерские призраки. Она знала, что законным путем нельзя быстро изменить конституцию и прогнать Директорию, но она и не думала серьезно о законных путях. Вандемьер, фрюктидор и флореаль успели научить французов той истине, что самое верное средство реформ — не закон, а хорошая генеральская шпага. Все дело заключалось в том, чтобы эту шпагу найти. И партия принялась за поиски. Во главе ее стал Сиэс, который после комитета III года успел уже побывать в берлинском посольстве и теперь вновь возвращался к активной деятельности. Эгоистической интриге Барраса он противопоставил интригу, опирающуюся на принципы, и так как Директория была уже совершенно дискредитирована, то победа далась бывшему аббату без большого труда. Первым его шагом было вступление в  Директорию. 

Когда из нее  по жребию вышел Рейбель, более других ненавистный обществу за свою жадность, Баррас попробовал было провести на его  место своего человечка. Но новое  большинство выбрало Сиэса (17 мая 1799)¹¹. Баррас сейчас же понял, что новый директор будет взрывать Директорию изнутри и что ему грозит катастрофа, если он не примет мер. Ничтоже сумняшеся, он перешел на сторону Сиэса и предал своих товарищей. Тогда дело пошло совсем гладко. Выборы Трельяра задним числом были кассированы, а Ларевельер и Мерлен, видя, что на них одних валят все грехи Директории, вынуждены были подать в отставку. На место ушедших вошли люди, не скомпрометированные, но ничтожные: Рожер Дюко, Гойе и ген. Мулен. Теперь скипетр Директории был в руках Сиэса.

Однако борьба партий вследствие этого бутафорского coup d'Etat не сделалась спокойнее. Якобинцы в последний раз попробовали  захватить власть в свои руки. Они  явочным порядком заняли Манеж и  оттуда пытались протянуть на Париж  нити своего влияния. Роялисты осмелели и устроили свой штаб в самом Пале-Рояле, где еще витали славные тени Демулена и его друзей. На правительство  и на его большинство опять  шел натиск с двух сторон, а так  как оно по-прежнему не умело ни организовать победу, ни успокоить  страну, то общество не оказывало Директории никакой поддержки. Тогда Сиэс окончательно решил пустить в ход генеральскую шпагу. Генералов было много, но выбор  был не легок. Нужно было, чтобы  генерал не был якобинцем. Поэтому  не годились ни Журдан, ни Бернадот. Нужно  было, чтобы в нем сидел дух  интриги. Поэтому мало подходил Моро. После долгих колебаний Сиэс остановился  на молодом Жубере, который уже  давно подавал блестящие надежды  и который еще недавно выдвинулся в Италии. Но Жубер был неудобен тем, что за ним числилось мало подвигов. Тогда, чтобы открыть ему  арену для подвигов, Сиэс решил  поставить его во главе итальянской  армии и послать на Суворова, в  помощь изнемогавшему Макдональду. В случае победы Жубер должен был  вернуться в Париж, разогнать  оба совета и Директорию и помочь провести новую конституцию, проект которой у Сиэса был заготовлен давно.

Осторожно спрошенный насчет всей этой комбинации, Жубер  не отказался. Дело было слажено. Но пока Жубер собирался, формировал армию, справлял свою свадьбу, выступал в поход, — в стране разбушевалась настоящая  революция. Она вспыхнула сразу  с четырех концов: на западе, на юге, на юго-западе, в центре. Первое время  размеры ее были невелики, но все  говорило, что в близком будущем  она разыграется в нечто очень  серьезное. Фуше, вновь появившийся  на сцене и поставленный во главе  полиции, напрягал все силы, но провинция  была строптива и упорна. С Парижем  только, да и то с трудом, справлялся Фуше. Все зависело от того, как пойдут дела у Жубера. Сиэс с тревогой переносился  мыслью за Альпы, где его избранник  должен был встретиться со страшным Суворовым. И вот пришла весть, что 15 августа 1799 г. Жубер разбит на голову у Нови и пал на поле сражения. У республики не оставалось больше войска в Италии, и путь через Савойю был открыт для неприятеля. Да и в Швейцарии армия Массены представляла, как думали, лишь слабый заслон против вторжения через Франш-Конте. Положение Директории стало невыносимым. Роялисты напрягали все усилия. Еще немного, и крики «да здравствует король!», которые раздавались понемногу отовсюду, понеслись бы по всей Франции из конца в конец. Узел осложнений затянулся до такой степени, что только мечом диктатора можно было надеяться разрубить его. Сиэс это понимал. Но положение было таково, что даже он терял голову. Господа момента ищут повелителя. К Бонапарту, отрезанному от Франции морями и пустынями, посылают вестника, вестника отчаяния. В Париже стараются отделаться от вождей якобинства и выталкивают в отставку Бернадота, бывшего военным министром. Но зато с еще большей силою напирают роялисты, и Сиэс один момент как будто склоняется в пользу кандидатуры герцога Орлеанского¹².

Казалось, богиня счастья навсегда отвернула свое лицо от Франции, когда в сентябре начали приходить одни за другим, как  во времена Гоша, как во времена  итальянских подвигов Бонапарта, известия о победах. Брюн разбил англо-русскую  армию в Голландии, под Бергеном, Массена разгромил русскую армию  Корсакова под Цюрихом. Суворов, покинутый и обманутый австрийцами, затравленный в альпийских ущельях  Лекурбом, Массеной и Молитором, делал  геройские попытки, чтобы пробиться  к Хуру, и во всяком случае уже  не представлял опасности. Из Египта пришел запоздалый бюллетень Бонапарта  о победе над турками под Абукиром. Потом Брюн прислал весть о  новой, решительной победе при Гастрикуме, потом Ней сообщал, о том, что  на Рейне он оттеснил австрийцев. Все  переменилось сразу. Якобинцы присмирели. Роялисты пришли в уныние. Никто  не кричал больше «да здравствует  король!» Все снова верили в  республику. Сиэс решил, что пора действовать. Когда Моро приехал из Италии за новыми инструкциями, Сиэс немедленно вызвал его к себе, чтобы уговорить  стать во главе переворота. Но пока он ждал Моро, ему принесли депешу о  том, что Бонапарт высадился во Фрежюсе. И сам Моро, когда пришел и узнал  о том, что Бонапарт во Франции, сказал Сиэсу: «Вот тот, кто вам нужен. Он устроит вам переворот получше, чем я». Сиэсу не нужно было, чтобы  ему подсказывали такую простую  мысль. Он сейчас же оставил Моро в  покое. Теперь переворот был у  него в руках: нужная ему шпага  уже сверкала в руках героя, популярность которого с каждым днем казалась все более и более сокрушительной.

В обществе сразу  поднялось упавшее революционное  настроение. Победы отовсюду и приезд Бонапарта воскресили веру в старые революционные лозунги, в революцию. Все как будто успокоились  и с упованием стали ждать, что предпримет Бонапарт. По-видимому, диктатура не входила сколько-нибудь существенным элементом в эти  упования. Общество совсем не было одушевлено идеей цезаризма. Оно хотело только одного — мира. Оно боялось только одного — вражьего нашествия. Оно  теперь твердо верило, что раз Бонапарт во Франции, врагам не видеть французской  границы. Вспышки роялизма не имели  корней ни в одной из двух крупных  групп третьего сословия, ни в буржуазии, ни в крестьянстве, потому что первая боялась реставрации режима политической и административной безответственности, а второе — реставрации феодальной и отобрания купленных из фонда  национальных имуществ участков. Сиэс был слишком умен, чтобы серьезно замышлять восстановление королевства. Но он знал, что идею диктатуры можно  провести в сознание общества путем  простой логической операции. Диктатура  — это прежде всего власть счастливого  полководца, победоносного — и  только победоносного — генерала. Общество хочет мира. Счастливый полководец приведет его к миру через триумфальные ворота победы. Общество будет пользоваться миром, и не просто миром, а таким, при котором за ним будут закреплены все политические и социальные приобретения революции. Выбор, казалось, был не очень  труден. Старый режим конституции III года с растерянным и презираемым  правительством, не умевшим никогда  обеспечить спокойную жизнь и  уверенную в завтрашнем дне хозяйственную  деятельность, бессильным дать, наконец, долго желанный мир — или новый  режим с диктатором во главе, который, получив возможность властно  распоряжаться всеми ресурсами  государства, железной рукою сокрушит врагов и прольет на страну все  блага, связанные с миром.

Таковы были действительные и возможные настроения, на которые спекулировал Сиэс и на которых стал строить свои расчеты  Бонапарт. Успех плана зависел  от того, сумеют ли столковаться между  собою фактический 

    Вся вторая половина октября ушла на совещания, в которых очень помогали обоим Талейран и Редерер. И когда они столковались, явилась другая задача: устроить так, чтобы у переворота не было сильных противников. Несмотря на все благоприятные обстоятельства, задача была вовсе не так проста. Нужно было прежде всего обеспечить себя в Директории. Рожер Дюко примкнул к перевороту с самого начала. От Гойе и Мулена, известных своим прямолинейным республиканизмом, решено просто отделаться. Но Баррас представлял собою орешек, довольно крепкий, — с ним нельзя было ничего делать просто. Нужна была интрига и притом искусная. И Барраса начали морочить посулами, ничего толком не обещая, но давая понять, что он получит много, если будет держать себя, как следует. И старая лисица попалась на эту удочку. Затем нужно было обрабатывать министров. Камбасерес, как самый влиятельный, Фуше, как самый нужный, были завоеваны прежде всего и без большого труда. Первый потянул за собою Робера Ленде. Но самым существенным вопросом был вопрос о генералах. Те, которые приехали с Бонапартом из Египта, были преданы ему душою и телом: Бертье, Мюрат, Ланн, Мормон, Андреосси; к ним присоединились родственники: юный Евгений Богарне, сын Жозефины, и Леклерк, муж Полины. Из старых друзей Бонапарта нашел в Париже Серрюрье, Себастьяни и Макдональда. Но все они не стоили одного Моро. Если бы Моро бросил свой авторитет в сторону противников переворота, дело должно было очень осложниться. И Бонапарт, который раньше не встречался с Моро, не пожалел ни усилий, ни лести, ни ласк, чтобы привлечь его к себе. Когда ухаживания оказались удачны, он успокоился. 

Прямых якобинцев: Журдана, Бернадота, Ожеро, не пытались притягивать с самого начала. Надеялись, и, как оказалось, не без оснований, что мешать они не будут и присоединятся  потом сами. Оставалось, чтобы обеспечить финансовую сторону переворота, заручиться содействием некоторых банкиров, что уже было сущей безделицей. Финансовые тузы только и мечтали  о таком режиме, который сделает  невозможным и социальную революцию  со стороны голодных якобницев и  реставрацию — со стороны ограбленных  роялистов¹³.

Так настало 18 брюмера. Бонапарту понадобился месяц, чтобы  произвести coup d'Etat, ибо он высадился 17 вандемьера. То, что было сделано 18 и 19 брюмера (9 и 10 ноября 1799 г.), было самым  важным этапом на пути его к господству. Нужно было, впрочем, чтобы оглушительным  военным подвигом он доказал, что  не тщетны возлагаемые на него патриотические надежды: Маренго будет таким  подвигом. 

Головокружительный  переход через Сен-Бернар и разгром  австрийцев на арене недавних побед  Суворова укрепят плоды брюмерского  дерзания. Все остальное не потребует уже серьезных усилий. Конституция VIII года, пожизненное консульство, самое провозглашение империи — все это уже логически вытекало из завоевания 18 брюмера. Выбросить за борт Сиэса, как выжатый лимон, сделать боевых товарищей и друзей подчиненными, прельстить обещаниями страну Бонапарту ничего не стоило. Ибо скипетр его господства был таков, что им удовлетворялись или обещали удовлетвориться все интересы. «Бонапарт, — говорит Сорель, выясняя его положение в 1797 году, — завоюет крестьян и буржуазию, дав им обеспечение труда, гарантии порядка, ненарушимое пользование национальными имуществами, дав им гражданский кодекс, бдительную администрацию, равный для всех суд. Он будет держать в руках прежних якобинцев призраком контрреволюции, он привлечет их к себе, приобщив к тому, что они любят больше всего, к власти. Он примирит с собою прежних дворян, дав им счастье, которого они давно не знают — счастье жить в своем доме, найти свою семью, восстановить свое благосостояние. Армию он возьмет перспективою громкой славы, богатств, победного хмеля, наслаждений мира; всех вообще — иллюзией торжествующего мира и Франции, благоденствующей в границах цезаревой Галлии»¹⁴.

В 1799 году Франция  и французы были уверены в том, что Бонапарт сумеет обеспечить все  эти блага, и признали его своим  повелителем. Когда оказалось, что  он не сумел, рушился трон императора Наполеона, погребая под своими обломками  самые славные иллюзии французского народа. 
 
 
 
 
 
 
 

Глава 2.  Франция  в период правления Наполеона.

1.1 Реформы Бонапарта.

Администрация.

Унаследованная  от революции и последовавших  за ней недолговечных режимов  система управления была на последнем  издыхании. Она опиралась на выборные органы, не подчиненные центральной  власти и, следовательно, полностью  зависимые от избирателей."Я надеюсь, что через месяц Франция наконец станет организованным государством",-написал Наполеон в начале 1800 г., всего через три месяца после того, как взял власть. Он выиграл пари! Решения, следовавшие друг за другом как солдаты на форсированном марше, не оставили и следа от прошлого. На место администрации, рабски подчинявшейся избирателям, пришла администрация, представляющая центральную власть и являющаяся ее продолжением¹⁵.

Во главе департамента стоит префект, "префектус" римлян. Его статус,его полномочия укладываются в несколько слов:на префекта единолично возлагается управление департаментом.