К новым задачам стала приспосабливаться
и система ядерного планирования.
8 января 2002 г. был утвержден новый
«Обзор ядерной политики США»,
допускавший проведение «объединенных
операций» с использованием ядерных
и неядерных сил (joint nuclear operations).
Весной 2002 г. в американских СМИ
появились публикации о ведущихся
исследовательских работах по
созданию маломощных ядерных
боезарядов для поражения высокозащищенных
целей53. 22 ноября 2003 г. Конгресс США отменил
принятую в 1994 г. резолюцию Фурс-Спратта,
которая блокировала работы по созданию
«сверхмалого» ЯО. «Доктрина совместных
операций с применением ядерного оружия»
(2005) рассматривала возможность превентивного
применения ЯО в ходе локальных военных
конфликтов54. Большинство этих новаций
произошли еще в 1993–1994 годах, но «антитеррористическая
операция» позволила легализовать предшествующие
сдвиги.
Стратегические новации администрации
Дж. Буша вызвали общественный
резонанс. Демократы доказывали, что
идея «превентивной войны» противоречит
американской стратегической культуре,
которая с середины XIX в. допускает только
нанесение ударов по изготовившемуся
к агрессии противнику55. Оппоненты вспоминали
об «имперском президентстве» Р. Никсона
(1969–1974), который пытался расширить полномочия
президентской власти в ущерб прерогативам
Конгресса и Верховного суда. Близкие
республиканцам эксперты утверждали,
что США все больше превращаются в «демократическую
империю», напоминающую Античный Рим56.
В этих заявлениях было немало публицистической
экспрессии. Но в них было и рациональное
зерно: под предлогом борьбы с терроризмом
посредством принятия «Patriot Act» (2001) и проведения
реформы разведывательной системы (2004)
были расширены полномочия американских
спецслужб.
Другим направлением дискуссий
стали нарастающие противоречия
антитеррористической операции
с нормами международного права.
В ходе войны в Афганистане
администрация Дж. Буша-мл. отказалась
рассматривать талибов в качестве
военнопленных. Впервые в истории
США стали объектом критики
со стороны правозащитных организаций.
Появились публикации, авторы которых
утверждали, что Вашингтон подрывает
созданный им самим миропорядок
и предвещали чуть ли не
«конец глобализации»57. Другие, напротив,
полагали, что через цепочку прецедентов
в Афганистане и Ираке США
создают новое, «глобальное», право,
нормы которого будут не всегда соответствовать
положениям Гаагских и Женевских конвенций
начала ХХ века58.
После распада «глобальной антитеррористической
коалиции» из-за войны в Ираке
администрация Дж. Буша-мл. попыталась
возродить ее единство с помощью
проблематики борьбы с мегатерроризмом
и распространением ЯО. В начале
2004 г. США попытались модифицировать
клинтоновскую стратегию контрраспространения
в набор международных инициатив
по разоружению «опасных» нарушителей
и предотвращения попадания ОМП
в руки террористических сетей.
Американские исследовательские
центры разработали проект международного
кодекса поведения в области атомной энергетики.
Проект нового документа предполагал:
– переход с высокообогащенного
урана на низкообогащенный;
– замену тяжеловодных реакторов
на легководные;
– запрет на развитие технологий
обогащения урана и выделения
плутония «государствам-нарушителям»
ДНЯО;
– введение международного моратория
на поставки технологий ядерного
топливного цикла странам, не
овладевшим им до 1 января 2004 года;
– усиление полномочий Всемирной
ядерной организации в сфере
мониторинга за деятельностью
ведущих поставщиков объединенного урана59.
Некоторые из этих положений
были озвучены в программном
выступлении Дж. Буша по проблемам
контрраспространения 11 февраля 2004
г. и на VII Обзорной конференции
по ДНЯО (май 2005). Однако другие
державы не приняли американских
предложений. Поэтому с середины
2005 г. Вашингтон взял курс на
самостоятельную политику в сфере
контрраспространения. Документы 2006
г. предусматривали пять вариантов
проведения политики контрраспространения:
(1) «выкуп» ядерной программы
у потенциально опасного государства,
(2) установление контроля над
атомными объектами «проблемных»
(с точки зрения США) стран,
(3) частичное признание ядерного
статуса нарушителя в обмен
на соблюдение им некоторых
соглашений, (4) силовые угрозы и
принудительное разоружение «нарушителей»
ДНЯО и (5) воздействие на уранодобывающие
компании и страны-поставщики
уранового сырья60.
В рамках новой политики контрраспространения
США попытались усилить давление
на Иран и КНДР. Американская
дипломатия требовала свернуть
под международным контролем
иранскую программу обогащения урана
и программу КНДР по выделению плутония
из ядерного топлива. Большую озабоченность
в Америке вызывал Пакистан, где с весны
2004 г. активизировались проникшие из Афганистана
отряды талибов. В каждом из этих случаев
американцы предпочитали действовать
самостоятельно, допуская при необходимости
использование военной силы. Поэтому новый
подход не возродил глобальную антитеррористическую
коалицию, а, напротив, усилил трения Вашингтона
с другими ядерными державами.
Создание глобальной антитеррористической
коалиции породило надежды, что
борьба с «новыми вызовами»
сблизит США с Россией и
Китаем, и логика ядерного сдерживания
отойдет на второй план61. Но
в период подготовки войны
в Ираке Вашингтон противопоставил
свою позицию России, КНР и
ряду своих союзников по НАТО.
Конфронтационная риторика усилилась
в связи с ускорением работ
над стратегической ПРО США (2004) и принятием
закона о территориальной целостности
КНР (2005). Официально США не заявили о распаде
глобальной антитеррористической коалиции.
И все же к 2005 г. в американских СМИ вновь
преобладала тематика противодействия
«росту антидемократических тенденций»
в России и «наступательной политики»
Китая62. Это предопределило возрождение
логики межгосударственного соперничества
(если Америка вообще когда-либо всерьез
отказывалась от нее).
4
Новый этап в развитии военно-политических
концепций США начался во второй
половине 2000-х годов. К этому времени
в американском стратегическом планировании
возродились концепции достижения победы
в региональных конфликтах высокой степени
интенсивности. Параллельно, накануне
выборов в Конгресс 2006 года, близкие демократам
эксперты немало писали о возникающем
«кризисе американского лидерства». Эти
тенденции предопределили появление нового
поколения американских стратегических
концепций, призванных предотвратить
ревизию сложившегося в начале 1990-х годов
миропорядка63.
Первым шагом к модификации
военно-политических концепций США
стали осторожные дискуссии о
причинах неудачного хода Второй
войны в Персидском заливе. Появились
публикации о том, что Пентагон
переоценил значение авиационной
мощи, недооценил значение сухопутных
сил и не учел специфику
иракского общества64. Эти настроения были
учтены в Белом доме, который 9 января 2007
г. провозгласил переход к «новой иракской
политике». На смену лобовым штурмам городов
пришла более тонкая игра на противоречиях
между различными кланами и группировками.
В американской экспертной среде
начались дискуссии о принятии
новой военно-морской доктрины
США. В 1990-х годах в Америке
были разработаны проекты «кораблей
будущего»65. Скептики, однако, возражали,
что их создание приведет к
излишней зависимости военно-морских
сил от космических систем
навигации и связи. 6 ноября 2007 г.
ВМФ США отказался от немедленного
финансирования работ по реализации
этих проектов*. «Объединенная военно-морская
стратегия» (2007) сосредоточила внимание
на модернизации традиционной корабельной
группировки66. Приоритетными задачами
были объявлены традиционные функции
флота: (1) обеспечение передового присутствия
в ключевых регионах мира, (2) сдерживание
потенциальных противников, (3) достижение
победы в случае начала межгосударственного
конфликта.
Дискуссии о переоценке роли
РВД усилились в ходе обсуждения
итогов «пятидневной войны» в
Южной Осетии. Осенью 2008 г. эксперты размышляли
над тем, почему оснащенная новейшим американским
оружием грузинская армия потерпела поражение.
Первоначально преобладала точка зрения,
что российской армии «просто повезло».
Однако в начале 2009 г. министр обороны
США Роберт Гейтс отметил, что Россия применила
«варварскую, но эффективную» стратегию
подавления высокотехнологичных систем
мощью обычных вооружений67. Его размышления
оказались созвучными публикациям ряда
американских экспертов о нарастающей
зависимости вооруженных сил от телекоммуникационных
систем68. Возник запрос на разработку
операций по защите центров управления
и связи вооруженных сил.
На этом фоне усилилось внимание
американских аналитиков к военно-космическим
проблемам. Еще в докладе 11
января 2001 г. эксперты Пентагона
утверждали, что вывод из строя
спутников затруднит управление
американскими вооруженными силами
и сделает невозможным применение
высокоточного оружия69. В 2004 г.
с этими выводами был солидарен
бывший командующий Объединенными
силами НАТО в Европе генерал
Уэсли Кларк, утверждавший, что
военное доминирование США может
быть подорвано распространением противоспутниковых
технологий70. В середине 2000-х годов в Вашингтоне
полагали, что в обозримом будущем ни одна
из великих держав не получит такой возможности.
Ситуация изменилась после испытания
11 января 2007 г. китайского противоспутникового
оружия. С этого времени в Вашингтоне стали
с опаской наблюдать за развитием мирных
космических программ России, Китая, Индии,
Ирана, Бразилии, Индонезии, Японии и даже
стран ЕС.
Эти проблемы породили второй
после 1980-х годов всплеск интереса
к концепциям космической безопасности
(space security)71. Толчком к их разработке послужило
создание в 2004 г. отдела национальной космической
безопасности при министерстве обороны
США. С одной стороны, было признано, что
распространение ракетно-космических
технологий приведет к потере американской
монополии на использование полноценного
высокоточного оружия и военно-космических
систем. С другой стороны, отмечалось,
что развитие противоспутниковых технологий
может породить новую концепцию сдерживания
самих Соединенных Штатов посредством
угрозы нанесения удара по их спутниковой
группировке. Второе дыхание обрела школа
«космического национализма», представители
которой предлагали начать процесс вывода
в космос ударных боевых систем, возродить
прерванные в 1985 г. испытания американского
противоспутникового оружия и пересмотреть
правовые принципы использования космического
пространства. Эти положения легли в основу
«Новой космической политики США» (2006)
и «Доктрины космических операций» (2007)72.
Особое место стала занимать
проблема использования силы
для охраны транспортировки энергоносителей.
Еще в 1987 г. США провели операцию в Персидском
заливе по защите танкеров от ракетно-бомбовых
ударов Ирана и Ирака. В 2000-х годах этот
опыт оказался вновь востребованным. В
2003 г. ряд американских исследовательских
центров запустили проект «Energy and Environmental
Security Initiative (EESI)», в рамках которого обсуждались
и военные аспекты энергетической безопасности.
Большое внимание уделялось предотвращению
совершения террористических актов на
путях транзита углеводородов (особенно
в Малаккском и Ормузском проливах)73, а
также захвата радикальными исламистами
месторождений нефти и газа в странах
Персидского залива. Накануне Рижского
саммита НАТО 21 ноября 2006 г. в Америке звучали
голоса о возможности придания этой организации
новой, энергетической, направленности74.
Другим направлением военной
политики Соединенных Штатов
стало усиление взаимодействия
с союзниками в процессе реализации
новейших военно-технических проектов.
Трудности в Афганистане и Ираке убедили
Вашингтон, что быстро достигать военные
цели лучше с союзниками, чем вопреки их
мнению. Отсюда – череда проектов, направленных
на укрепление коалиционного потенциала:
от развертывания систем ПРО в Восточной
Европе и Восточной Азии до создания Единой
автоматизированной системы ПВО НАТО.
Эти проекты имеют двойное назначение:
они создают системы, которые можно использовать
и для защиты от нападений террористов,
и для защиты определенных территорий
в случае возникновения крупных региональных
военных конфликтов.
На этом фоне в США развернулась
дискуссия о возрождении концепций
ограниченного ядерного конфликта75.
В 2003–2004 годах американские аналитики
с тревогой писали о попытках Китая начать
модификацию своих стратегических ядерных
сил, особенно атомных подводных лодок.
С 2005 г. на первый план вышла проблема модернизации
российского ядерного арсенала. Негативно
Вашингтон отреагировал и на решение России
о возобновлении регулярных полетов стратегической
авиации (2007), и на заявление президента
России Д.А. Медведева о возможности развертывания
в Калининградской области российских
оперативно-тактических ракет «Искандер»
(2008). В моду вошли заявления о необходимости
модификации стратегических ядерных сил
США, напоминавшие по духу «меморандум
Нитце» 1977 года76.
В таком контексте особое значение
приобрела опубликованная весной
2006 г. статья двух американских
экспертов Кейра Либера (Нотр-Дамский
университет) и Дарлина Пресса (Пенсильванский
университ)77. Авторы утверждали, что Соединенные
Штаты вернули себе ядерное превосходство
начала 1950-х годов и могут нанести успешный
контрсиловой удар по пусковым установкам
России и КНР. На фоне возрождения концепций
ядерного сдерживания она вызвала резонанс
в России и США. В 2006–2007 годах было организовано
несколько круглых столов с участием видных
экспертов в ядерной сфере. Их авторы пришли
к выводу, что в унисон с развертыванием
систем ПРО в США возрождается концепция
ограниченного ядерного конфликта.
Помимо интереса к концепциям
ядерного сдерживания в США
развернулись дискуссии о возможности
отказа от ядерного оружия и построения
«безъядерного мира». 4 января 2007 г. бывшие
госсекретари Генри Киссинджер и Джордж
Шульц, экс-министр обороны Уильям Перри
и бывший глава оборонного комитета Сената
Сэм Нанн опубликовали статью о необходимости
радикального сокращения, а в перспективе
и полной ликвидации ЯО78. Авторы предложили
«дорожную карту» движения к безъядерному
миру. Она предусматривала (1) изменение
принципов боевого дежурства стратегических
ядерных сил, (2) уничтожение тактического
ЯО, (3) повсеместную ратификацию Договора
о всеобъемлющем запрете ядерных испытаний,
(3) повышение безопасности систем хранения
расщепляющихся материалов, (4) постановку
под международный контроль замкнутого
ядерного топливного цикла.