Особенности этического знания

Попутно можно заметить, что помимо всех этих парадоксов самовыражения  этики существует еще один ракурс данной проблемы, который, в случае доминирования, ликвидирует не только парадоксы, но и саму проблему, да и  всю этику вместе с ее предметом - моралью. Точнее, имеется в виду не ракурс проблемы (этой или любой  другой) внутри этического знания, а  взгляд на это знание и попытки  его языковой реализации "со стороны", в контексте постмодернистской  парадигмы. Упрощено говоря, все этические  откровения предстают под этим углом  зрения как совокупность достаточно стандартизированных ценностных представлений, не истину выражающих, а декорирующих мнимости, т.е. являющихся симулякрами. Реальность, вроде бы отраженная в этическом текстуальном пространстве, оборачивается, таким образом, фикцией, своего рода вербальным покрывалом майи, плотно окутывающим таинство бытия и нисколько не способствующим, скорее препятствующим, его "разгадке".

Постмодернистская игра, если предаваться  ей всерьез, разрушает какие бы то ни было этические и нравственные ценности с последовательностью, которую невозможно поколебать даже в случае очевидного "протеста реальности", ее попыток избавиться от симулятивного плена. Но "когда человек тратит столько времени и сил на дорогу и наконец доходит, он уже не может увидеть все таким, как на самом деле. Хотя это тоже не точно. Никакого "самого дела" на самом деле нет. Скажем, он не может позволить себе увидеть." (В. Пелевин. Поколение "П". М., 1999) Если подавить появившийся под влиянием Пелевина импульс немедленно поставить точку, чтобы остановить поток ассоциаций по данному поводу, то невольно возникает желание сформулировать в заключение немаловажный для этики вопрос: можно ли из того, что обозначено как симулякры, вновь создать разрушенную реальность? Или, по-другому, - может ли де конструкция быть конструктивной? Вероятно, "внутри" данной парадигмы подобный вопрос, как любой вопрос о цели, представляется неуместным, а "снаружи" задаваться им еще более бессмысленно. Очередной парадокс. Впрочем, оставим его и вернемся в пространство этического мышления, пусть и несколько "помраченного" вирусом постмодерна.

В общем, сопряжение этики с нравственной составляющей реального мира весьма проблематично, причем известная аналогия в механизмах их функционирования, о чем говорилось прежде, нисколько  эту проблематичность не уменьшает. Если движение от морали к этике  представляется более-менее ясным, то на пути возвращения этики к  конкретному нравственному бытию  с целью его "исправления" выработанными  должными идеалами возникает такое  количество препятствий, что вопрос о практической значимости" практической философии" начинает выглядеть достаточно нелепо: ответ на него слишком часто оказывается отрицательным. Но на всякое "нет" непременно найдется свое "да". Бессмысленность этики в контексте сомнительности ее практической эффективности оказывается лишь видимостью, если мы посмотрим на нее под иным углом зрения.

Если, отправляясь "от противного", представить себе человеческое сообщество без этики, то становится понятной цена изъятия из культуры ее "души" (А. Швейцер). Даже если "практическая философия" никогда не предложит "сильных" инноваций, а будет просто воспроизводить традиционные нравоучения, уже одним этим она оправдает свое существование. Главное, наверное, достижение этики - создание плодотворного идейного фундамента, обеспечивающего возможность выбора точки опоры (или хотя бы стимула) для индивидуальных нравственных исканий. Содержательная вариативность, стилистическое разнообразие, незавершенность и дискуссионность этического знания в целом делают его открытым каждому человеку, ограничивая свободу его волеизъявления лишь настолько, насколько он сам этого захочет: можно выбрать концепцию или учение по своему усмотрению, а можно, "пропитавшись" этическими идеями и отвергнув их все, предаться собственному этическому творчеству. При этом локальность этического воздействия, рассмотренная ранее с ее отрицательной стороны, будет выглядеть совершенно иначе - как условие обеспечения каждому человеку права на "самозаконодательство воли". Не должны ведь все "творцы морального закона" питаться одинаковой духовной пищей, разным требуется разное, а что касается желающих совсем от такой пищи отказаться, то и это запретить нельзя.

Можно также заметить, что и на очевидный для многих людей аргумент "против" морали, фиксирующий неустранимость, живучесть и даже количественный рост всяческих негодяев и подлецов, т.е. субъектов явно аморальных, есть контраргументы. Один из них обращает наше внимание на то, что "преступления и болезни тоже никогда не переводятся, однако из-за этого право и медицина не выбрасываются за борт. Этика, конечно, не есть панацея, ни безусловное средство против зол, удручающих род людской; но она действительное и благотворное средство против известного рода ненормальностей, мешающих людям достигать возможного развития и удовлетворения".

Кроме того, этика способна выступать  в качестве формообразующего элемента, который содержит, т.е. скрепляет  человеческое сообщество, несмотря на разнообразие и даже антагонизм ориентаций составляющих это общество индивидов. Не сама по себе, конечно, просто как  факт культуры, запечатленный в соответствующих  текстах, а посредством "учеников" (пусть и немногочисленных), интериоризировавших ее идеи (прямо или опосредованно, через художественную литературу, например) и ожививших их своей конкретной жизнью. Именно такие "ученики", существующие в любые времена и в любых культурах, составляют то, что можно назвать эмпирической достоверностью этических идеалов, благодаря которой человечество пока еще не впало в состояние дикости и, наконец, как ,бы ни был далек "путь от формирования нравственного требования до формирования условий его практического осуществления, от постановки человеческой проблемы до ее реального решения, само это противостояние долженствования и действительности указывает путь прогрессивного движения истории, такого ее движения, которое является самоутверждением человека. Иногда при этом предугадываются и некоторые черты будущего".

Итак, зафиксировав некоторые аспекты  проблематичности практической эффективности  этики, обратимся теперь к двум другим вопросам относительно реализации ею своего предназначения. Тот факт, что  этическое знание изменяется с течением времени, сомнений не вызывает, однако оценка характера этих изменений  и обнаружение их стратегической направленности связаны с серьезными трудностями. Для того, чтобы делать выводы о наличии (отсутствии) прогресса в области "практической философии", надо, в первую очередь, определиться относительно его критерия. Такой критерий должен быть связан, вероятно, с увеличением "суммы" этического знания и степени его разнообразия, усложнением и углублением этической рефлексии, расширением возможности (и действительности) инновационного творчества. Но этих слагаемых недостаточно, необходимо, чтобы в происходящих количественных и качественных изменениях обнаруживалась тенденция приближения этики к ее "регулятивной идее", или, другими словами, успехи ее в этом стратегическом смысле обозначались все более определенно.

Накопление объема этического знания и усложнение его новых составляющих (и их субординации с прежними), а также углубление этической рефлексии достаточно очевидны. Вряд ли можно усомниться и в увеличении степени его "многоликости", особая роль в котором принадлежит ХХ веку, с его мозаичной картиной этического сознания, преимущественно настроенного на инновационную волну. В этом отношении современная этика в большей мере отвечает реальной множественности индивидуальных нравственных интенций, чем раньше (хотя, кстати говоря, рискует недооценить значение "тормозов" и утратить скрепляющие - пока - эту множественность общечеловеческие компоненты, т.е. ту самую форму, которая содержит).

Что касается проблемы инноваций в  этике, то она представляется значительно  более сложной и, конечно, лишенной статуса однозначности, столь привлекательного для здравого смысла. Имея это в  виду, попробуем все же коснуться  хотя бы некоторых ее аспектов. Известно, что этика - область довольно традиционного  знания, степень консервативности которого весьма велика. Одной из главных причин такого положения дел является опосредованное отражение и выражение в этом знании смысла морали, связанного со стабилизацией человеческого сообщества, что как бы заставляет нравственную философию искать, фиксировать и вменять в качестве должного некоторые общечеловеческие ориентации, способные противостоять релятивности индивидуальных установок Консерватизм этики, задаваемый уже на уровне ее "целевого блока", включающего в предвидении опасности (деструкции сообщества) систему "предохранителей", изначально препятствует инновационным внедрениям, по крайней мере, наиболее существенным. Не случайно в качестве иллюстрации традиционности "практической философии" часто используется образ калейдоскопа: набор разноцветных стекляшек в стеклянную трубочку закладывается на ранней стадии становления этической рефлексии, а в дальнейшем различные этические "узоры" зависят от поворачивания этой самой "трубочки". Если придерживаться такого метафорического стиля и дальше, то можно предположить, например, что некоторым эпохам (в лице наиболее значительных моралистов) удается добавить к исходному набору парочку "стекляшек"; что в восточной и западной традициях этического мышления исходные наборы несколько отличаются, как и отличается манера поворота "трубочки" или восприятие видимого "узора" и т.д. Ясно, во всяком случае, что основоположения этики (содержательная тематика, дефинитивное пространство, основные тенденции, ряд нормативных положений) складываются, действительно, достаточно рано и сохраняются на протяжении всей истории. Отсюда - постоянные повторы одних и те же идей, подаваемых, правда, по разными "соусами" и в разной комбинации. "В общем, конечно, мудрецы всех времен постоянно говорили одно и то же, а глупцы, всегда составлявшие огромнейшее большинство, постоянно одно и то же делали, - как раз противоположное; так будет продолжаться и впредь." Увеличивается "количество" знания, усложняются способы постижения и отражения нравственного бытия, но смысложизненные проблемы не становятся от этого ни проще, ни, тем более, легче разрешаемыми. "Если сравнить наши знания со знаниями древних, мы окажемся великими мудрецами. Но к загадке о вечной справедливости мы так же мало подошли, как и первый человек". Возможно, это связано с тем, что "законы духа изменяются столь же мало, как и законы природы, и столь же мало поддаются упразднению"? Возможно, этике почти сразу удалось эти законы как-то "схватить" и выразить в наборе повторяемых без конца идей?

В самом деле, как не повторять  в этических размышлениях мотив  скоротечности, бренности жизни, ведь именно на таком фоне приходится придавать  ей какой-нибудь нравственный смысл. "Только жить я начал - прошло мое время! / / Куда ни гляну - злое да злое! / / Растут невзгоды, а истины нету!" "Все, что видишь, скоро погибнет, и всякий, кто видит, как оно гибнет, скоро и сам погибнет. По смерти и долгожитель, и кто безвременно умер, станут равны. " "Поднимись и пройди по развалинам древним, / / Взгляни на черепа простолюдинов и знатных: / / Кто из них был злодей, кто был благодетель?" Эти цитаты - из одного "ряда", который можно было бы продолжать и продолжать, создается даже впечатление, что они из одного источника.

Или, например, тема, связанная с  тем, что людей "мучают не самые  вещи, а представления, которые они  создали себе о них". Ее можно  использовать при интерпретации  радостей и печалей "Нам дарует радость не то, что нас окружает, а наше отношение к окружающему, и мы бываем счастливы, обладая тем, что любим, а не тем, что другие считают достойным любви. " "Если тебя печалит что-нибудь внешнее, то не оно тебе досаждает, а твое о нем суждение.", а также по поводу других, самых разных проблем и с разных методологических позиций. Есть, конечно, более убедительные свидетельства идейной "переклички", но они хорошо прописаны в исследовательской литературе, к тому же, данный пример позволяет - благодаря Монтеню - затронуть еще один интересный нюанс проблемы традиций и инноваций в этическом творчестве. Отталкиваясь в своих рассуждениях от зафиксированной в цитате идеи, Монтень ссылается на "одно древнегреческое изречение", не считая нужным указывать его автора. Авторство в данном случае (и во множестве других) утрачивает существенное для этического мышления значение по сравнению с "очевидностью" идеи. Поэтому многое в "записанном" этическом знании может приобретать статус своеобразной анонимности, когда авторитетность идеи как бы оттесняет на периферию сознания или даже вовсе устраняет из него "проблему автора". Любой неофит, встретившись с суждением, которое резонирует с его туманными, не зафиксированными в слове размышлениями или некими интуициями, воспринимает его как "свое" и, тем самым, сам становится как будто автором. Иногда воздействие близкой по духу идеи оказывается тем большим, чем меньше известно о ее создателе, Т.е. чем выше степень анонимности выраженного смысла. Получается, действительно, что "разум выступает в качестве писателя, пишет человеку анонимные письма, которые потому так поражают, что он не знает, от кого они исходят. И хотя из тщеславия большинство писателей ставят имена на титуле своих произведений, тем не менее, они совершенно неизвестны или малоизвестны даже большинству их ближних. По крайней мере потомство, которое разум имеет в виду в такой же степени, а может быть, еще в большей степени, чем современность, знает крайне мало о писателях прошлого, часто не более, чем день их смерти."31 Если это так, тогда в этический "калейдоскоп" попадают такие "стекляшки", которые представляют собой спрессованные из многих индивидуальных творческих озарений идейные универсалии, освобожденные от субъективных авторских особенностей, т.е. "безликие очевидности".

Возможно, элиминация авторской индивидуальности, усиление анонимности этического знания являются именно тем идеалом, к которому оно все более приближается? Но ведь известно, что для определенного  типа потенциальных "учеников" обращенность к той или иной идее, стремление ее "присвоить" и ей следовать  детерминируются как раз индивидуальными  особенностями автора идеи, выступающего в качестве авторитетного Учителя. Кроме того, любая этическая позиция (объективированная текстуально  и, тем самым, сохранившаяся в  истории, а также не зафиксированная  в форме, удобной для последующей  трансляции) не может быть совершенно нейтральной, очищенной от всякого  субъективизма. "Каждый человек есть "я" для себя, но в конкретном и неповторимом событии жизни "я" для себя только я единственный, а все другие для меня. И эту  единственную и незаместимую позицию в мире нельзя отменить с помощью понятийного (и абстрагирующего) истолкования."

 Парадокс этического творчества: его субъект (вне зависимости  от его "ранга") не может  избавиться от своей особенности,  уникальности, да и не должен  этого делать, иначе утрачивает  смысл идея полноценной самореализации  личности, входящая в "целевой  блок" этики; с другой стороны,  он не может (и не должен) выражать в этих проектах лишь  себя, поскольку в таком случае  проект непременно лишится какой бы то ни было универсальности. "Лишь в той степени, в какой я сам отступаю на задний план, предаю забвению мое собственное существование, я приобретаю возможность увидеть нечто большее, чем я сам. Такое самоотречение является ценой, которую я должен заплатить за познание мира, ценой, которой я должен приобрести познание бытия, большего, чем просто проявление моего собственного бытия. Одним словом, я должен игнорировать самого себя. "

Способы "снятия" этого противоречия представлены в этической рефлексии  как классического, так и постклассического типа, поэтому нет необходимости слишком в него погружаться, достаточно заметить, что нахождение консенсуса между индивидуальными и сверхиндивидуальными ценностными ориентациями составляет сущностную интенцию не только этического, но и нравственного сознания. Что же касается прогресса по этой линии, то он весьма проблематичен, т.к. гармонизация (возможная, наверное, спорадически и на уровне индивидуального бытия) в развитии человеческого сообщества явно не "высвечивается".

Вероятно, специфика этического знания как бы побуждает к смещению привычных  акцентов оценки его значимости в  иную плоскость, не связанную с непременным  выявлением прогрессивной тенденции  развития. Гораздо важнее проблема сохранения накопленного человечеством этического потенциала, уменьшение степени востребованности которого или, тем более, так или иначе мотивированное (например, на основании недостаточной практической эффективности) его уничтожение чреваты опасностью вполне явного духовного регресса, в том числе в виде таких его радикальных следствий как "возможность тотального вырождения человечества […], возврат к животному состоянию, к окончательному и полному отчуждению." Действительно, духовный контекст (нравственно - этический - в особенности) человеческой цивилизации, поддерживающий ее хрупкое существование, сам по себе является чрезвычайно хрупким, не вполне надежным феноменом. "Даже то, что кажется устоявшимся и несомненным, может исчезнуть спустя несколько поколений. Так называемая "цивилизация", материальные и духовные блага, знания, ценности, - короче, то, на что мы рассчитываем и что составляет систему "надежных" средств, созданных человеком как своего рода плот ДЛЯ спасения в жизненном кораблекрушении, - все это абсолютно проблематично и исчезает в мгновение ока при малейшей небрежности. Так называемые "безусловные достижения" выскальзывают у нас из рук, обращаясь в бестелесные, летучие призраки."