Правовой нигилизм

состоянием  кроется  преступление»).  О   какой   законности   и   о   каком

правопорядке можно вести  речь, когда люди в  открытую  обсуждают,  какой  из чиновников что приобрёл из  недвижимости  и  транспорта  (стоимость  которых подчас  в  несколько  тысяч  раз  превосходит  оклады  владельцев).  Недаром говорят, что рыба гниёт с головы – у людей возникает вопрос: «Если им  можно нарушать закон, то почему нельзя нам?», и они нарушают,  пусть  не  в  таких объёмах  и  масштабах,  но  они  попирают  требования  закона,   тем   самым укрепляясь в своём нигилизме.  Но  подробнее  об  этом  поговорим  позже,  а сейчас зададимся вопросом: Почему так происходит? Почему на Западе  одно,  а у нас диаметрально противоположное? Неужели же мы настолько  самобытны,  что и здесь нам нужно повторять всё с  «точностью  до  наоборот»?  Правильно  ли будет говорить, что в этом виновато целиком и полностью  наше  тёмно-красное коммунистическое прошлое, взрастившее в стране цвет беззакония и  нигилизма? А может быть, коммунисты лишь укрепили уже  возникшее  явление,  может  этот самый нигилизм возник  уже  до  них,  а  потом  просто  развился,  попав  на

благоприятную почву «революционной законности»? Тогда где же  искать  начало его возникновения, откуда он взялся на земле русской  и  где  искать  корень зла под названием «правовой нигилизм». Чтобы  ответить  на  этот  вопрос,  я предлагаю  перенестись  во  вторую  половину  XIX  века  и   проанализировав некоторые произведения философской и литературной мысли,  посмотреть,  какое отражение они получили в произведениях века XX.

    Американский исследователь общественной мысли  в  России 

А.  Валицкий, работавший на территории Российской Империи  во  второй  половине  XIX  века говорил, что праву как феномену объективной действительности в нашей  стране не повезло. Валицкий говорил, что  в  России  право  отвергалось  «по  самым разным причина: во имя самодержавия или монархии, во имя Христа или  Маркса, во имя высших духовных ценностей или материального равенства»⁶.

У  большинства  людей,  прочитавших  эту  фразу,  первая  реакция,  как правило, однотипна – это категорическое  несогласие.  Но  если  вдуматься  в слова этого знаменитого исследователя, то нельзя  не  согласиться.  Что  они содержат в себе рациональное зерно (как принято говорить,  cum  grano  salis (лат)).

С  одной  стороны,  в  конце  XIX  века  был  произведён  ряд   крупных юридических преобразований с использованием довольно развитой и  совершенной правовой техники (например, судебная  реформа  1864  года),  в  России  того периода постепенно сложилась  сильная  юридическая  наука  на  уровне  самых высоких мировых стандартов, а юридические профессии приобретали всё  больший вес в обществе. Но, с другой  стороны,  ни  в  одной  стране  мира  не  было столько идеологических течений, отмеченных печатью антиюридизма, а в  лучшем случае  –   безразличия   к   праву.   Попытаюсь   конкретизировать   данное утверждение.

                          Консерваторы и демократы.

Отмечая принципиальное сходство исторических  судеб  России  и  Запада, представители  консервативного  крыла  общественной  мысли  (так  называемые славянофилы) считали, что России свойственно строить свою жизнь  на  началах нравственных, религиозных и (говоря современным языком)  патерналистических. Запад же,  по  их  мнению,  больше  тяготел  к  «механическому  юридическому устройству», предпочитая путь «поклонения государству». В  то  время  как  в Европе активно формировались выдержавшие затем испытания временем  публичное и частное право,  представители  славянофильской  ориентации  настаивали  на том, что русский народ необычайно самобытен, это  «народ  негосударственный»

(К.С. Аксаков), право и  конституция ему не нужны   в  принципе  как таковые.

И.С. Аксаков, поддерживая  точку  зрения  своего  старшего  брата,  предрекал скорую гибель так называемых «правовых государств», говоря:  «Посмотрите  на Запад.  Его  народы   увлеклись   тщеславными   побуждениями,   поверили   в возможность правительственного совершенства, наделали  республик,  настроили конституций и обеднели душой, готовы рухнуть каждую минуту». Известный поэт-сатирик  того  времени  изложил  взгляды  многих  славянофилов  в   шутливо-стихотворной форме:

                 «Широки натуры русские.

                  Нашей правды идеал

                  Не влезает в формы узкие

                  Юридических начал»⁷.

Разумеется, несмотря на внешний (с точки зрения  современности)  абсурд данных высказываний к ним нельзя относиться поверхностно.  Было  бы  большой ошибкой  видеть  в  славянофильстве  лишь   причуды   групп   консерваторов, пытавшихся заменять заимствованные в русский  лексикон  слова  с  запада  на исконно  русские  аналоги  (например,  «калоши»   на   «мокроступы»).   Ведь необходимо учитывать, что проблема эта намного глубже  на  самом  деле,  чем может показаться неопытному исследователю на  первый  взгляд.  Раздвоенность русской общественной мысли на западников и славянофилов  (антизаконников)  – её constanta. И в последующем плоть до наших дней  на  идеологической  арене постоянно присутствовали различные  варианты,  предлагавшие  стране  особые, «самобытные» пути развития и при этом,  что  особенно  важно  для нынешнего исследования, при «распределении ролей»  в  общественной  и  государственной жизни, макеты и планы которых предлагались, право почти  всегда  оказывалось «на задворках» (в самых лучших  случаях праву отводилась  второстепенная роль).

Если же обратиться к левому крылу  общественной  мысли,  представителем которого является, например, такой выдающийся мыслитель  прошлого  века  как А.И.  Герцен,  то  можно  увидеть,  что  в  нашей  литературе   эти   учения характеризовались как демократические и передовые (см.,  например,  «Историю политических и правовых учений»,

М. 83г.,  С. 357),  но   было  ли  в этих взглядах  правовое  начало?  Вообще,  понятие   «политико-правовое   учение» неточно тем, что возводит в ранг правовых и такие учения,  в  которых  право или отсутствует,  или  предстаёт  в  качестве  придатка,  подчас  достаточно жалкого, к взглядам на государство, политику,  власть.  Рассматривать  мысль как придаток политической, как справедливо отмечал в  своей  работе  главный научный сотрудник Института государства  и  права  РАИ,  доктор  юридических наук, профессор В.А. Туманов, – «примерно то же самое, что  видеть  в  праве лишь инструмент государства и политики»⁸.

Отдавая должное борьбе  А.И.  Герцена  с  самодержавно-крепостническими устоями,    его    критике    российской     отсталой     государственности, административного  произвола  и  т.п.,  нельзя  же  видеть,  что   осуждение существующего порядка  отнюдь  не  сопровождалось  у  него  должной  оценкой созидательной роли и потенциала права. Ведь именно А.И. Герцену  принадлежит высказывание: «Русский, какого бы звания  он  ни  был,  обходит  и  нарушает закон всюду, где  это  можно  сделать  безнаказанно;  и  совершенно  так  же поступает правительство»⁹. Тем не  менее взгляды Герцена отнюдь   не отмечены юридико-мировоззренческими  установками  о  роли  права  и  закона. Скорее наоборот.

Само  собой,  я  не  собираюсь  обвинять  революционных  демократов   в юридическом нигилизме. Вместе с тем развитию правосознания общества в  плане повышения престижа  и  закона  их  «политико-правовые  учения»  не  очень-то способствовали,  особенно  с  учётом  революционных  призывов  «к   топору». Напрасно это обстоятельство замалчивается  в  современной  литературе  (хотя

раньше оно освещалось ещё более скудно).

Хотя в программных  документах  народнических  организацией  («Земля  и Воля»,  «Народная  воля»),  так  же  как  и  позднее  в  программах  социал-революционеров   и   социал-демократов,   содержался   ряд   демократическихтребований, тем не менее можно утверждать, что в целом идеология и  практика народничества (так же  как  идеология  и  практика  социал-революционеров  и социал-демократов) невысоко оценивали право. Всё, что было связано с  правом интересовало их в той  мере,  в  какой  это  способствовало  или,  наоборот, мешало революционным установкам. С этой точки зрения  чрезвычайно  любопытен следующий исторический факт – во время  дискуссии  один  из  читателей  П. Л. Лаврова обратился к  нему  с  таким  поистине  провидческим  вопросом:  «Вы, вероятно, согласитесь, что поднять народ  для  резки,  внушить  измученному, умирающему от голода крестьянину и рабочему необходимость правовой  расплаты ещё не значит сделать из него  гражданина  будущего  свободного,  идеального общества». В ответ П.Л. Лавров предостерёг вопрошавшего от приверженности  к

конституционности, призывая его «бороться с конституционалистами, чтобы  те, которые  только  сочувствуют  нам,  а  не  прониклись  ещё  социалистическим сознанием,   не   могли   пристать   к   фальшивому,   ненадёжному   знамени конституционализма»¹⁰. В своей работе о государстве П.Л.  Лавров  развивал мысль о том, что «юридическая функция» государства ничего хорошего  обществу не принесла. А  ещё  раньше  в  «Исторических  письмах»,  выдвинув  странную альтернативу, утверждал, что  «замена  честности  законностью  есть  явление антипрогрессивное»¹¹. Это  достаточно  близко  по  смыслу   к   известной формуле: «Жить надо не по закону, а по совести».

Несомненно,  что  антиправовой  была  позиция   экстремистского   крыла народничества,  а  тем  более  анархистских  и  близких  им  течений.   Если  согласиться  с  мнением  И.А.  Бердяева,  который   характеризовал   русское сознание, как сознание крайностей, одной из которых является дух  анархизма, то не следует недооценивать влияние этих течений.  В  отношении  права,  как государства    они    бескомпромиссны.    В  «Программе международного социалистического альянса» М.А. Бакунин требовал немедленной  отмены  «всего того, что  на  юридическом  языке  называлось  правом,  и  применение  этого права».  Он  же  утверждал,  что  для  торжества  свободы   надо   отбросить «политическое законодательство». В отрицании конституции теоретик  анархизма как бы солидаризировался  со  славянофилами  и  их  последователями.  И  уже совсем   по-аксаковски   звучит   бакунинское   изречение   в   его    книге «Государственность  и  анархия»:  «Немцы  ищут  жизни  и  свободы  своей   в государственности и государстве; для славян же государство есть гроб».  Один из  исследователей  бакунинского   наследия   посчитал   в   критике   права положительным то, что  она  «способствовала  изживанию  в  среде  рабочих  и революционной   молодёжи   иллюзий,    связанных    с    надеждой    достичь социалистического благоденствия исключительно с помощью выборов в  парламент и  надлежащих  законов»¹² (видимо  на  его исследование  наложило   свой отпечаток время – работа была написана в раннеперестроечный период).

 «Способствование изживанию»  и без того  не  столь   великих  правовых  и конституционных иллюзий, чем усиленно занимались и  правые  и  левые  ничего хорошего в России не принесло.

                                Толстовство.

В 1910 году в Москве с небольшим  интервалом  хоронили  двух  известных всей России людей, и оба раза  похороны  вылились  в  массовую  политическую демонстрацию.  Один  из  них  –   лидер   кадетской   партии,   председатель Государственной Думы проф. С.А. Муромцев, другой – великий русский  писатель Л.Н. Толстой. Очевидно, эта близость во времени  и  породила  сопоставление, сделанное  другим  деятелем  партии  кадетов  Н.   Гредескулом   в   статье, посвящённой памяти Муромцева. Оно звучало так: «И как общественный  деятель, и как учёный Муромцев видел в праве величайшую общественную ценность....  он любил право как священник любит свою службу  или  как  художник  любит  своё искусство... В этом отношении он был  полной  противоположностью,  например, Л.Н. Толстому, который ненавидел и презирал право»¹³.

Как ни резко звучат последние  слова – они справедливы.  Если  прочитать основные произведения писателя именно под  углом  отношения  Л.  Толстого  к юриспруденции, систематизировать все высказывания его о  праве,  правосудии, юридических  профессиях  и  науке,  то  получиться  неплохое   обвинительное заключение.   Центральным   обвинением   правосудия    стало    произведение «Воскресение», где, во-первых, происходит грубейшая судебная ошибка по  вине присяжных заседателей (престиж которых был несомненно  также  подорван  этим романом), а,

во-вторых, сами «вершители правосудия»  показаны  в  весьма  не приглядном виде – это люди, которых абсолютно не волнует  судьба  подсудимой и которые  даже  во  время  судебного  заседания  целиком  поглощены  своими проблемами.

На склоне лет Л.Н. Толстой  в  «Письме  студенту  о  праве»  высказался предельно кратко, назвав право «гадким обманом»¹⁴. Закон  и  совесть  для писателя – понятия альтернативные и даже полярные; жить нужно не по  закону, а по совести.

Многие  последователи  справедливо  отмечали,  что  антиюризм  Толстого сложился на благородной почве осуждения российских  порядков,  особенно  это касалось беззащитности простого человека перед беспристрастным лицом  закона и всемогущей юстиции. Однако не правы те, кто считает, что  Толстой  нападал только на отечественные законы, – писатель  не  щадил  и  более  развитые  в демократическом плане  правовые  системы.  В1904году,  отвечая  американской газете, Л.Н. Толстой  утверждал,  что  усилия  западных  стран,  результатом которых стала конституция и декларация прав  и  свобод.  Были  напрасными  и абсолютно не нужными, это  был  неправильный  и  ложный  путь.  Досталось  и

юридической науке, которую  писатель квалифицировал (всё в том  же  «Письме  к студенту») как ещё более лживую, чем политическая экономия.

По мнению известного юриста и  политического  деятеля  В.А.  Маклакова, известного своими трудами по истории  русской  общественной  мысли,  «ни  на какую другую деятельность, кроме  разве  военной,  Толстой  не  нападал  так настойчиво и постоянно, как на судебную»¹⁵. Впрочем, необходимо  отменить, что в этих нападках Толстой не был одинок.  В  русской  литературе  подобное отношение к суду (а во многом  и  к  праву  и  к  закону)  получили  широкое распространение.  В  самом  деле,  если  взять,  например,  творчество  Ф.М. Достоевского, то мы увидим без труда то же  самое  неуважительное  (если  не сказать презрительное) отношение к закону, что и у  Толстого,  т.е.  тот  же самый правовой нигилизм. Родион Раскольников («Преступление и наказание»)  – убийца, но  у  читателя,  вслед  за  самим  Достоевским,  возникает  к  нему невольное сочувствие.  Он  (читатель)  симпатизирует  Раскольникову  намного больше,  чем,   скажем,   следователю   Порфирию   с   его   казуистикой   и «душевыматыванием»,  хотя,  казалось  бы,   следователь   выполняет   нужную функцию, – пытается изловить и  изобличить  преступника,  чтобы  подвергнуть его справедливому наказанию.