Психоисторический подход к проблеме субъекта общественно-исторического процесса

Вместо холистических понятий «социум», «масса», «народ» психоисторики вводят термин «группа». По определению Г. Стейна группа – это открытая система, состоящая из индивидуумов, строящаяся по принципу общих интересов и функционирующая благодаря совместным усилиям ее членов [25]. Объединяясь в группы, индивидуумы стремятся найти себе подобных, пережить вместе репрессированные в глубь бессознательного детские травмы, «запретные» фантазии и желания. Таким образом, функционирование в группе является терапевтическим средством. Д. Анзью выделяет следующую иерархию групп:

• малые группы (до 20 человек);
• большие группы (25-60 человек);
• очень большие группы (80-300 человек);
• макрогруппы (более 300) [25].

Группами можно считать отдельные коллективы и целые нации. В последнее время, к разряду макрогрупп психоисторики относят всех жителей Западной Европы, северной части Америки, бывшего Советского Союза и т.д. У нас на глазах появляется макрогруппа постоянных пользователей Интернет.

Схожесть поведения  в группе объясняется общими моделями воспитания и психологических травм. Л. де Мос выделяет группы, объединенные одной моделью воспитания в психоклассы. Именно эта схожесть создает иллюзию полного единства, массы как самостоятельного организма.

В. Бион вводит специальный  термин «исходные посылки» объединения  индивидуумов в группу:

1. зависимости;
2. борьбы-порыва;
3. составления пар.

Исходная посылка зависимости  доминирует в тех случаях, когда  индивидуумы объединяются в поисках кого-то или чего-то, на что можно опереться. В случае борьбы-порыва члены группы совместно ищут возможность «сбросить» с себя чувства враждебности и агрессивности. Потребность в составлении пар возникает при интимных или сексуальных отношениях. Как правило, в случае образования группы присутствуют все три исходные посылки, но лишь одна из них остается доминирующей. Соответственно, группа имеет два уровня ментальной активности: сознательный и латентный [15].

Терапия группового функционирования в определенной степени означает регресс в сторону бессознательных порывов. Именно этим психоисторики объясняют странное поведение личности в группе. В данном случае, можно говорить о зависимости личности от других, ее податливости суггестии. Во время социальных волнений разбушевавшаяся толпа крушит все вокруг. Обычные нормальные люди убивают себе подобных. Феномен толпы всегда притягивал философов. Но, как замечает Л. де Мос, было бы несправедливо называть человека в толпе животным. Даже биологически это неверно. Скорее, в толпе человек напоминает маленького испуганного ребенка, но никак не животное [20].

Механизм функционирования группы все еще изучается. Однако, определенные наработки позволяют говорить о цикличном характере группового поведения. Немецкий психоисторик В. Курт попытался систематизировать их в следующем виде:

1. циклы смены настроения в немецкоговорящих странах Европы (5 дней);
2. циклы смены настроений в США (циклы Г. Стейна) – 2-8 недель;
3. годовые циклы смены настроений – 1 год;
4. циклы изменения политических настроений в США (циклы Л. де Моса) – 4 года;
5. циклы экономического развития – 8 лет;
6. маническо-депрессивные циклы – 20 лет;
7. главные циклы смены групповых фантазий в США – 21 год;
8. циклы изменений в политическом устройстве – 38 лет [23].

Л. де Мос выделяет циклы  для развития психоклассов:

1. взросление и восстание против старого психокласса;
2. триумф;
3. реакция.

Восстание психоклассов обычно проходит не столько в открытой (революционной, политической) борьбе, сколько в художественных формах, как это происходило в эпохи расцвета ренессансной культуры и Просвещения, причудливых музыкальных и модных стилей второй половины двадцатого века. Период триумфа начинается тогда, когда данный психокласс доминирует в обществе, а присущая ему модель воспитания вытесняет остальные. Но с ростом более молодого психокласса, старшие поколения стремятся ограничить его достижения и образ жизни, занимая экономическую и политическую сферу [2].

Чтобы понять причины  подобного циклического поведения, следует обратиться к следующему психоисторическому термину «групповая фантазия», такому же емкому, как и «группа». Под ним психоисторики понимают совокупность бессознательно разделяемых положений в символической форме, дающих группе чувство реальности и основу для исторических действий [2].

Групповые фантазии сами по себе являются формой психологической  защиты. Именно благодаря им интропсихическая защита в группе не всегда эффективна. Групповые фантазии содержат скрытые бессознательные страхи и желания, а потому их анализ может раскрыть причинную сущность происходящих в истории процессов. Это возможно благодаря тому, что фантазии облекаются в форму популярной культуры – сказок, легенд, картин, карикатур, стилей одежды и архитектуры, средства массовой информации и т.д. Г. Стейн говорит о всей человеческой культуре как о контейнере, в котором представлены бессознательный фантазии, страхи и защиты против них. Культура по Г. Стейну – есть поиск терапии. В современном обществе, где выживание в физическом мире стало вторичной задачей, насущной проблемой оказалось выживание в интропсихическом континууме.

Метод «прочтения» групповых  фантазий базируется на психоаналитической имагогике, причем среди психоисториков есть представители как фрейдистского, так и юнгианского способов толкования символов. Особой популярностью у ученых пользуются визуальные социальные послания. Интерпретация вербальных посланий нуждается в предварительном контент-анализе. Впрочем, контент-анализ в психоистории сильно отличается от традиционного. В нем нет строгого подсчета, а толкования основываются на субъективном восприятии тех или иных символов.

Между тем, Поль Рикер  замечает, что «психоаналитическая  трактовка произведений искусства не может сравниться с терапевтическим психоанализом по той простой причине, что она не прибегает к методу свободных ассоциаций и не может ввести свои толкования в область, созданную отношением между медиком и пациентом, с этой точки зрения биографические документы, которые могут подвергнутся интерпретации, не столь значительны, как сведения, почерпнутые из курса лечения, пусть даже неполного. Психоаналитическая интерпретация фрагментарна, поскольку она пользуется методом аналогий» [10].

Так или иначе, психоисторикам удалось показать, что фантазии страха удушения, кастрации, женской агрессивности  предшествуют военным действиям, экономическим и социальным кризисам. Наоборот, часто повторяющиеся образы детских и женских жертвоприношений, мужских гениталий и летающих в воздухе предметов говорят о стабильном существовании. Например, началу Второй мировой войны предшествовал культовый фильм «Волшебник страны Оз» и мода на женщин-вамп, Корейской – «Всё накануне», Вьетнамской – «Клеопатра», войне в Персидском заливе – «Тельма и Луиза» и популярный сериал «Опасные женщины». При анализе проповедей англиканских священников 1912-1913 годов психоисторики выявили множество выражений типа «сжимающие наше горло» или «дышащие спертым воздухом».

Горячие дискуссии вызывает тот факт, что негативные фантазии и ощущения сопровождают периоды экономического процветания. В начале 80-х годов, когда в США экономическое развитие происходило особенно быстро, и уровень жизни населения постоянно улучшался, в американском обществе царила атмосфера хаоса. «Мы слабы и разобщены, – заявлял Р. Рейган, – наш корабль идет ко дну». Л. де Мос объясняет это тем, что экономический успех дает людям возможность индивидуализации и вызывает к жизни инфантильный страх: «Мамочка убьет меня, если обнаружит, что я так сильно наслаждаюсь собой» [20].

Саму войну Л. де Мос  представляет как четырехактовую драму:

1. Мы вновь переживаем наши ранние травмы, когда происходит индивидуализация – войны обычно начинаются после периода мира и процветания.
2. Мы боготворим лидера, в которого сбрасываем свои негативные эмоции. Накануне Второй Мировой войны немцы боготворили Гитлера, видя в нем сверхмужественного человека. На самом деле Гитлер импонировал им как человек, готовый указать на врага, виновного в бедах  немцев.
3. Мы переживаем нашу раннюю беспомощность и унижение, разделяя это чувство с другими группами, также переживающими регресс.
4. Мы ищем врага и идем в войну, чтобы пролить и очистить нашу кровь, выпустить агрессию. Таким образом, война является формой социального жертвоприношения [20].

Не менее ожесточенные дискуссии вызывает проблема роли лидера в группе. В. Бион выделил следующие  функции лидера:

1. Лидер-«зеркало» отражает наши запретные страсти и желания.
2. Лидер-«контейнер», в которого члены группы «сбрасывают» эмоции.
3. Лидер-«мессия», необходимый группе союзник для освобождения от чувства тяжести [15].

Роль лидера определяется не только его личными качествами, но и теми формами защиты, которые в настоящее время доминируют в группе. Дж. Пивен называет отношения лидера и группы психодиалектическими: выбор лидера иррационален и зависит от желания инфантильной зависимости, а потому члены группы нереалистичны в своих ожиданиях. Избранные лидеры воспринимаются не такими, какие они есть на самом деле, даже их ложь является всего лишь проекцией фантазий членов группы [9].

Двадцатый век подарил  человечеству и еще один феномен – харизматическое лидерство, широко обсуждаемый политологами и социологами. Умение харизматических лидеров манипулировать группами интересовало психологов и историков. Один из виднейших психологов середины века Вильгельм Райх даже предположил, что некоторым лидерам присуще умение управлять некой метафизической сексуальной энергией толпы. Психоисторики, анализируя талант лидеров – суггесторов, отметили, что манипулирование группой скорее объясняется умением брать на себя роль отца или учителя, когда группа чувствует себя подавленной. Пользуясь средствами массовой информации, харизматические лидеры расширяют свою аудиторию до немыслимых пределов – то, что могло бы показаться фантастикой О. Кромвелю и Ф.М. Робеспьеру. Наличие наказаний в детстве делает группу восприимчивой к гипнотическим командам [18].

Таким образом, исследования групповых отношений реально  базируется на изучении истории детства. Именно эволюция детского воспитания, по мнению психоисториков, является приматом исторических изменений. Наша личная и социальная жизнь начинается в детстве. От способа нашего воспитания зависят наши отношения внутри и вне группы. В этом смысле, Л. де Мос возлагает большую надежду на «поколение Спока» и предлагает прекратить денежные затраты государства на развитие технологий, направив их вместо этого на развитие детства.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Вопрос о поведении  человека и мотивация его поступков  прошлом и настоящем всегда волновал представителей различных дисциплин. В настоящее время существует множество теорий, не менее оригинальных, чем психоистория. Психоанализ, возникший в начале века, приоткрыл лишь одну из возможностей объяснить природу и причины человеческой деятельности. Но проникновение психологии в другие гуманитарные науки является закономерностью. Об этом пишет А. Кузнец: «если отбросить в сторону анализ экономики и идеологии, внутри этих форм обнаружится некое иррациональное содержание – бессознательное, комплекс фундаментальных инстинктов и стремлений, не детерминируемых в своей основе внешними факторами, а присущих человеку изначально и лишь видоизменяющихся в зависимости от этих факторов» [4].

Опыт психоистории интересен  уже потому, что позволяет судить об эффективности интеграционализации социальных дисциплин. Основанная психологами и развивающаяся на базе истории, она привлекает к себе философов, социологов, антропологов, политологов, педагогов и др. Антихолистическая направленность психоистории может показаться излишне строгой. Но именно требования такого подхода звучали со стороны социальных историков. Более шестидесяти лет назад Л.Февр высказался следующим образом: «Если в каждом порознь взятом человеке видеть прежде всего определенную личность, более или менее отчетливо характеризуемую неповторимой и своеобразной совокупностью черт, присущих только ей; если, затем того же отдельного человека рассматривать и как представителя рода человеческого, носителя тех же отличительных признаков, что присущи остальным членам той же части человечества, и в особенности как члена строго определенного общества в определенную эпоху, то с одной стороны, контраст между личностью и обществом настолько усиливается, что становится невозможным схематическое их противопоставление; а с другой – начинает отчетливо вырисовываться метод исследований, приложимых к отдельной личности» [12].

Психоисторические исследования открывают путь к большему самопознанию, однако будущее психоистории зависит от успехов этих исследований и от способности историков «смотреть в детскую колыбель» (А.Миллер). По теории психоистории, роль детского опыта, полученная каждым индивидом, пронизывает все компоненты исторического процесса и именно в выявлении психических сил, создающих лицо исторического процесса, психоисторики видят свою главную задачу. Однако психоистория не лишена определенных проблем. Главная из них состоит в использовании психоанализа как фундамента теоретических построений, что ведет к субъективизации и телеологизации исследовательского  инструментария. Неумение психоисториков обращаться с экономическими факторами сокращает значимость, а иногда ведет к откровенному игнорированию психоисторических работ. Заимствованный опыт психоаналитической интерпретации, основанный на клиническом изучении современного человека, вызывает сомнения, насколько достоверны результаты исследования, когда дело касается прошлого. Ведь еще О.Шпенглер заявил, что «самый хороший психолог заблуждается, силясь понять араба или японца» [14].

Попытки психоисториков опереться на метод контент-анализа, избегая применения квантитативных расчетов выглядит по меньшей мере странно. А.Моль называет три параметра, необходимых для контент-анализа культуры:

а) уровень объективной, выраженной количественно значимости;

б) уровень абстрактности;

в) уровень глубины  мыслительной структуры [7].