Формирование политики сплошной коллективизации

В качестве меры по обеспечению массового вступления в колхозы наделялся дополнительными полномочиями Колхозцентр - центральный орган управления коллективными хозяйствами. Органы сельхозкооперации, владельцы немногочисленной техники, обязывались предоставлять машины только колхозам. Десятки тысяч рабочих и студентов были мобилизованы от имени партии, комсомола и профсоюзов и отправлены в деревню в сопровождении активистов и сотрудников ГПУ. В их задачи входила пропаганда колхозного строя.

Вместе с тем, неправильно было бы думать, что коллективизация характеризовалась только насильственными действиями. Многие полагали, что коллективизация сельского хозяйства представляет собой реальную возможность прорыва, увеличения производительности и улучшения жизни на селе. Не исключено, что они могли бы оказаться правыми, если бы с самого начала процесс коллективизации не оказался бы политической акцией больше, нежели экономической реформой.

Если следование идеологии означает единственную возможность сохранения и упрочения власти, то оно ставится во главу угла, и в жертву идеологии приносится все остальное.

Если поначалу сам замысел коллективизации в том виде, в каком представлялась она в проекте Госплана, еще содержал в себе некие потенциальные возможности улучшения положения в сельском хозяйстве, то по мере претворения его в жизнь, при отказе от тех принципов, на которых базировались предложения Госплана, он все больше превращался в политическое мероприятие.

В 1929 г. все парторганизации были брошены властями на выполнение двойной задачи: заготовительной кампании и коллективизации. В условиях мобилизации актива, о которой говорилось выше, заготовительная кампания приняла характер реквизиции, еще более ярко выраженный, чем в предыдущие годы. Осенью 29-го рыночные механизмы были сломаны окончательно. Но репрессивные меры дали первые результаты: несмотря на средний урожай, государство получило более 1 млн. пудов зерна, т.е. на 60% больше, чем в предыдущие годы.

Мало кто подумал тогда, что дело не в том, что под руководством партии больше вырастили, а в том, что на этот раз под ее руководством тщательнее отбирали. Тем не менее, сторонники коллективизации могли праздновать победу, идея массовости в сельском хозяйстве вроде бы оправдала себя.

По окончании заготовительной кампании, сконцентрированные в деревне огромные силы (около 150 тысяч человек мобилизованных) должны были приступить к коллективизации. Но в стране продолжалось и самостоятельное объединение крестьян в ТОЗы. В подавляющем большинстве это были бедняки. За лето 1929г. доля объединившихся в ТОЗы крестьянских хозяйств составила в отдельных районах Северного Кавказа, Среднего и Нижнего Поволжья от 12 до 18 % общего числа. Таким образом, можно было считать, что с июня по октябрь 1929 г. коллективизация затронула 1 млн. крестьянских хозяйств.

 Вдохновленные этими результатами центральные власти всячески побуждали местные парторганизации соревноваться в рвении и устанавливать рекорды коллективизации. Причем отстающий не просто проигрывал соревнование и не получал награды. Он рисковал тем, что к нему могут обратиться с вопросом: а почему ты не достиг таких результатов, как твой сосед? И сделать вывод о саботаже партийного поручения и дальнейшие оргвыводы.

Поэтому подгонямые, кто пламенной верой в идеалы социализма, кто страхом, несколько десятков районов страны по решению своих парторганизаций объявили себя «районами сплошной коллективизации». Это означало, что они принимали на себя обязательство в кратчайшие сроки обобществить 50 % (и более) крестьянских хозяйств.

Давление на крестьян усиливалось, а центр шли потоки триумфальных, нарочито оптимистичных отчетов. 31.09. 29 г. «Правда» опубликовала статью, призывающую к неограниченной «массовой коллективизации».⁴ Неделю спустя, в связи с 12-ой годовщиной Октябрьской революции Сталин опубликовал статью «Великий перелом», в которой утверждал, что «середняк повернулся лицом к колхозам». Замордованный постоянными угрозами, живущий под вечным страхом быть признанным «кулаком», середняк к тому времени, видимо, согласен был повернуться куда угодно, тем более, что искренность его согласия мало кого интересовала.

Не без оговорок, но принял постулат о коренном изменении отношения крестьянства к колхозам ноябрьский (1929 г.) Пленум ЦК партии. Тем самым он одобрил нереальный план роста промышленности и ускоренной коллективизации. Это знаменовало конец нэпа и окончательное закрепление идеологического волюнтаризма в управлении экономикой.

 Глава 2. РАЗВЕРТЫВАНИЕ КОЛХОЗНОГО ДВИЖЕНИЯ

На упомянутом выше Пленуме ЦК партии прозвучал доклад Молотова, в котором отмечалось: «Вопрос о темпах коллективизации в плане не встает… Остается четыре с половиной месяца, в течение которых, если господа империалисты на нас не нападут, мы должны совершить решительный прорыв в области экономики и коллективизации».⁵ Поскольку «господа империалисты» в то время были заняты собственными экономическими проблемами, препятствий к прорыву вроде бы не возникало.

Решения Пленума, в которых прозвучало заявление о том, что «дело построения социализма в стране пролетарской диктатуры может быть проведено в исторически минимальные сроки» не встретили никакой критики. Одним из последствий этого решения стало принятие в 1936 г. новой Конституции, провозгласившей победу социализма. Если уж Пленум принял решение «построить в минимальные сроки», значит, построили. Кроме того, появилась возможность ответственность за все проблемы страны победившего социализма свалить на происки внешних и внутренних врагов, поскольку иначе неудач не может быть вовсе. Все это в полной мере касалось и вопроса о коллективизации.

После завершения Пленума специальная комиссия во главе с новым наркомом земледелия А. Яковлевым разработала график коллективизации, утвержденный 05.01.30 г. после неоднократных пересмотров и сокращений (!) плановых сроков. На сокращении сроков настаивало Политбюро.

В соответствии с этим графиком Северный Кавказ, Нижнее и Среднее Поволжье подлежали «сплошной коллективизации» уже к осени 1930 – весне 1931 года. Другие зерновые районы должны были подвергнуться коллективизации на год позже. На остальной территории страны преобладающей формой коллективного ведения хозяйства признавалась артель, как более передовая по сравнению с ТОЗом. Земля, скот, сельхозтехника в артели обобществлялись, в отличие от товариществ, где обобществлялась только земля.

Другая комиссия во главе с Молотовым занималась решением участи кулаков. Фактически зажиточные крестьяне были обречены с момента принятия решения о сплошной (читай: принудительной) коллективизации. Власти не могли оставить в покое заведомую «пятую колонну» в своем тылу. С самого начала было ясно, что успешный земледелец, зажиточный крестьянин не заинтересован в коллективном ведении хозяйства, хотя при разумном ведении кооперации был бы заинтересован, по крайней мере, в сотрудничестве.

Сталиным был провозглашен переход от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулаков к ликвидации кулачества как класса. Проблема конкуренции кулаков и колхозов была бы решена таким образом, если бы эта проблема вообще существовала в экономическом аспекте. Но решение судьбы зажиточных крестьян было продиктовано в первую очередь политическими соображениями. Самим своим существованием они демонстрировали возможность вести сельское хозяйство успешно и самостоятельно. Этого допустить было нельзя, колхозная идея должна была стать как и все советское практически безальтернативной.

Комиссия Молотова разделила кулаков на три категории. В первую вошли кулаки, занимавшиеся «контрреволюционной деятельностью». Их число составило около 63 тыс. хозяйств. Во вторую категорию вошли 150 тыс. хозяйств кулаков, которые не оказывали активного сопротивления советской власти, но являлись в то же время «в высшей степени эксплуататорами и тем самым содействовали контрреволюции». Для принадлежности ко второй категории достаточно было взять наемного работника.

Кулаки этих категорий подлежали аресту и выселению в отдаленные районы страны (Сибирь, Казахстан), а их имущество подлежало конфискации. Кулаки третьей категории, признанные «лояльными по отношению к советской власти», осуждались на переселение в пределах областей из мест, где должна была проводиться коллективизация, на необработанные земли.

Разумеется, при таких «четких» критериях различия категорий создавались неограниченные возможности для произвола и сведения личных счетов на местах.

В целях успешного проведения коллективизации власти мобилизовали 25 тыс. рабочих из городов, в дополнение к уже направленным ранее в деревню для проведения хлебозаготовок. Как правило, эти новые мобилизованные, получившие наименование «двадцатипятитысячников», рекомендовались на посты председателей организуемых колхозов. Целыми бригадами их отправляли по центрам округов, где они вливались в уже существовавшие «штабы коллективизации», состоящие из местных партийных руководителей, милиционеров, начальников гарнизонов и ответственных работников ОГПУ.

Штабам вменялось  в обязанность следить за неукоснительным исполнением графика коллективизации, установленного местным партийным комитетом: к определенному числу требовалось коллективизировать заданный процент хозяйств. Члены отрядов разъезжались по деревням, созывали общее собрание и, перемежая угрозы всякого рода посулами, применяя различные способы давления (аресты «зачинщиков», прекращение продовольственного и промтоварного снабжения), пытались склонить крестьян к вступлению в колхоз.

В отчетах о коллективизации постоянно фигурировали дутые цифры, приписки и т.п. Так, если хоть какая-то часть крестьян, поддавшись на уговоры и угрозы, записывалась в колхоз, то «коллективизированным на 100% процентов « объявлялось все село.

Для самых неподатливых непреклонность властей в отношении коллективизации должно было продемонстрировать раскулачивание. Оно же показывало бесполезность всякого сопротивления. Раскулачивание проводилось специальными комиссиями под надзором «троек», состоящих из первого секретаря парткома, председателя исполкома и руководителя местного отдела ГПУ. Именно ГПУ занимался составлением списков кулаков первой категории («активных контрреволюционеров»). Списки кулаков второй и третьей категорий составлялись на местах с учетом «рекомендаций» деревенских активистов и комитетов деревенской бедноты, что открывало широкую дорогу различным корыстным злоупотреблениям и сведению личных счетов.

Критерии определения кулаков и их категорий по экономическим показателям, над разработкой которых трудились ранее партийные идеологи и экономисты, уже не годились. Во-первых, они устарели, во-вторых, разворачиваемая кампания преследовала вполне определенные цели, поэтому в более четких критериях не нуждалась.

В годы, предшествующие «сплошной коллективизации», произошло значительное обеднение зажиточных крестьян из-за постоянно растущих налогов. Отсутствие внешних проявлений богатства побуждало комиссии обращаться к хранящимся в сельсоветах налоговым спискам, часто устаревшим и неточным, а также к информации ОГПУ и к доносам.

В итоге раскулачиванию подверглись десятки тысяч середняков. В некоторых районах от 80 до 90 % середняков были репрессированы как «подкулачники», своего рода «четвертая категория».

Основная вина «подкулачников» заключалась в том, что они уклонялись от коллективизации. В небольших деревнях Центральной России сопротивление было сравнительно слабым. А вот в больших станицах Украины, Северного Кавказа и Дона (в казачьих поселениях) сопротивление коллективизации было настолько активным, что туда пришлось даже вводить войска.⁶

Количество выселенных согласно официальной советской статистике определялось цифрой в 240 747 семей или около 1,2 млн. человек.⁷

По современным данным это число увеличивается до 1 млн. раскулаченных семей или приблизительно 5 млн. человек.

Одновременно с «ликвидацией кулачества как класса» быстрыми темпами разворачивается сама коллективизация. Каждую декаду в газетах публиковались данные о коллективизированных хозяйствах в процентах. Мы не приводим здесь эти цифры, главным образом потому, что они фактически ничего не означали. Эти проценты раздувались местными властями из желания продемонстрировать руководящим инстанциям выполнение установленного плана, а желательно и его перевыполнение.

Результатом этих приписок стала полная и длительная дезориентация сельскохозяйственного производства.

Главным, негативно воспринимаемым крестьянами фактором коллективизации было принудительное объединение, обобществление собственности. Угроза коллективизации побуждала их к забою скота. Поголовье крупного рогатого скота уменьшилось на четверть в период между 1928 – 30 гг. Кроме того, нехватка семян для весеннего сева, вызванная конфискацией зерна, предвещала катастрофические последствия.

Закрывать глаза на все проблемы было нельзя, поэтому 2 марта 1930 г. была опубликована статья Сталина «Головокружение от успехов», в которой он осудил «перегибы»: нарушение принципа добровольности при организации колхозов, «чиновничье декретирование колхозного движения».⁸ Сталин критиковал излишнюю «ретивость» в деле раскулачивания, жертвами которой стали многие середняки. Так же осуждалась практика обобществления мелкого скота, птицы, инвентаря и построек. Сталин писал, что необходимо остановить это «головокружение от успехов» и покончить с «бумажными колхозами, которых еще нет в действительности, но о существовании которых имеется куча хвастливых резолюций».

Но в статье, разумеется, полностью отсутствовала самокритика, а вся ответственность за допущенные ошибки возлагалась на местное руководство, как будто оно не побуждалось к припискам центральной властью и установленными ею заведомо нереальными сроками и масштабами коллективизации.