Проблемы реализации конституции Японии на современном этапе

Во время визита в Японию в октябре 1998 г. южнокорейский президент Ким Дэ Чжун заявлял, что отныне их правительство будет именовать японского императора не термином “король” (ilwang), общим для названия монархов, но особым термином, который является калькой на корейский язык японского термина, применяемого исключительно для обозначения японского императора — “тэнно”, “небесный император” (ch’onhwang). Термин “тэнно” нес в довоенной Японии весьма специфическую идейную нагрузку: он постулирует божественность японского монарха, а также его уникальность в мире, из чего японская военщина делала вывод о превосходстве японской государственности и нации над другими народами. Не без оснований в довоенной советской литературе мелькал термин “тэнноизм”, употреблявшийся для обозначения идеологии японского фашизма и колониализма. Складывается впечатление, что идеи божественности и уникальности японской монархии вновь озвучиваются на уровне межгосударственных отношений Японии.

Постепенно происходит и реабилитация гимна довоенной Японии “Кими-га-е”. В 1948 г. обязательное исполнение гимна, который считался атрибутом милитаристского прошлого, было отменено. Текст гимна взят из древней поэтической антологии: “Правь император, тысячу, восемь ли тыщ поколений, пока мох не украсит скалы, выросшие из щебня” (древние японцы верили, что камни растут, превращаясь в скалы. — Пер. А. Лазарева). Нетрудно заметить, что текст представляет собой поэтическое иносказание к положениям мэйдзийской Конституции о “нерушимой и вечной” династии. Но с 1989 г. “Кими-га-е” снова становится по решению министерства образования обязательным к исполнению на школьных церемониях. Сейчас уже обсуждается вопрос об объявлении “Кими-га-е” общегосударственным гимном.

Таким образом, исподволь происходит восстановление идеологической системы довоенной японской монархии. Эти отнюдь не спонтанные процессы позволяют высказать предположение, что сторонники ревизии Основного закона будут пытаться восстановить соответствующие положения Конституции 1889 г., определявшие статус императора.

Однозначная оценка процессов укрепления института монархии в Японии вряд ли возможна. С одной стороны, подобное продолжение и развитие послевоенного “обратного курса” вызывает тягостные воспоминания как в самой Японии, так и в окружающих ее странах о трагическом историческом прошлом. С другой стороны, огульное осуждение всего, что представляет собой монархические традиции Японии, было бы абсурдным: исторический опыт и Европы, и Азии свидетельствует, что на смену разрушенной монархии зачастую приходит не демократия, а анархия, а с ней — варварство и узурпация власти различными кликами. Пока реабилитация японской монархии происходит только в рамках государственно-идеологических функций, она способна играть роль важного социализирующего фактора современного японского общества.

По данным опроса, проведенного газетой “Иомиури симбун” в 1998 г. в Парламенте, из 431 опрошенного депутата за предоставление императору властных полномочий высказались только 5 депутатов (1%), что свидетельствует: непосредственной угрозы восстановления положений мэйдзийской Конституции, касающихся императора, не существует.

Другим узловым пунктом дискуссий по Конституции в Японии является девятая статья. Она образует отдельную главу “Отказ от войны”, которая провозглашает: “Искренне стремясь к международному миру, основанному на справедливости и порядке, японский народ на вечные времена отказывается от войны как суверенного права нации, а также от угрозы или применения вооруженной силы как средства разрешения международных споров. Для достижения цели, указанной в предыдущем абзаце, никогда впредь не будут создаваться сухопутные, морские и военно-воздушные силы, равно как и другие средства войны. Право на ведение государством войны не признается”.

Статья была принята в обстановке мирового общедемократического подъема первых послевоенных лет и намного опередила свою эпоху. Очень скоро, с началом “холодной войны” и образованием КНР в 1949 г., эта статья перестала устраивать и тех, кто ее принимал.

Уже в 1950 г. был создан “резервный полицейский корпус”, в 1954 г. он был преобразован в “силы самообороны”, имеющие в своем составе сухопутные, военно-воздушные и военно-морские силы. Функции министерства обороны фактически приняло на себя “Управление обороны”. В 1952 г. Япония подписала Сан-Францисский мирный договор, формально восстановивший суверенитет страны, одновременно был оформлен японо-американский Договор безопасности, который привязал Японию к американской военной машине. Договор безопасности периодически пролонгировался. В Совместной декларации Японии и США 1996 г. предусмотрено расширение функций японских сил самообороны вплоть до совместных с США “миротворческих операций” на всем пространстве Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР), за пределами японской территории.

Очевидно, что Основной закон страны стоит препятствием на пути тех сил, которые хотели бы вернуть вооруженное насилие в арсенал средств внешней политики Японии.

Энтузиастами пересмотра Конституции и устранения из нее девятой статьи являются Либеральная партия и Либерально-демократическая партия Японии. В последнее десятилетие они в своей аргументации в пользу ремилитаризации Японии чаще всего ссылаются на опыт международных конфликтов последних лет, инцидент с вторжением северокорейского судна в территориальные воды Японии. Также популярен аргумент, используемый и центристскими партиями, Демократической и Комэйто, о необходимости участия Японии в миротворческих акциях ООН. Им оппонируют Социалистическая и Коммунистическая партии Японии, выступающие за сохранение действующей Конституции.

Пересмотр Конституции стал бы возможен при наличии большинства в 2/3 голосов депутатов парламента в пользу ее ревизии. Но на сегодняшний день, по данным опроса парламентариев на конец 1998 г., в пользу наращивания мощи вооруженных сил Японии высказываются примерно 46% депутатов, в пользу обретения Японией ядерного оружия — 17% парламентариев, за укрепление японо-американского военно-политического союза — 37%. Очевидно, что непосредственной реальной перспективы принятия парламентом решения об изъятии девятой статьи из Конституции пока нет.

В центре дискуссий находятся также структура и функции японского Парламента. Современный японский Парламент, как отмечалось, состоит из двух палат — Палаты представителей и Палаты советников (ст. 42), обе палаты избираются всеобщим голосованием и представляют весь народ (ст. 43). Требования реформ в основном касаются Палаты советников. Критики утверждают, что она является “сделанной под копирку”, т.е. копией Палаты представителей. Раздаются призывы “продемонстрировать посредством дискуссии самостоятельность Палаты советников и смысл ее существования”. Наиболее скептическую точку зрения в оценке деятельности Палаты советников высказывают депутаты от ЛП и ЛДП. Оппонирующая сторона (Комэйто и др.) выступает за сохранение статус-кво.

Палата советников по замыслу творцов Конституции призвана играть роль стабилизирующего начала, умеряя и нивелируя колебания политического курса в нижней палате. Существо предлагаемых сторонниками реформы парламента преобразований заключается в том, чтобы ограничить прерогативы Палаты советников, перераспределив частично ее правомочия в пользу нижней палаты. В частности, “Круглый стол по определению будущего облика Палаты советников”, действующий при этой палате, внес предложение о двух нововведениях. Первое, во изменение ст. 59 предлагается, чтобы законопроекты, отклоненные и возвращенные Палатой советников на доработку в нижнюю палату, при переголосовании в нижней палате принимались бы одобрением большинства не в 2/3 голосов, как предусмотрено ныне, а простым большинством. Второе, предлагается изменить порядок назначения премьер-министра с тем, чтобы его назначение осуществлялось не обеими палатами, как ныне, а исключительно нижней палатой Парламента.

Предлагаемые новшества могут ослабить роль Парламента как стабилизирующего фактора государственной и общественной жизни, верховного гаранта сохранения ответственной публичной власти и, наоборот, способствовать превращению Парламента в более податливое “эффективное орудие” манипуляций тех сил, которые контролируют кадровые вопросы, финансовые и информационные потоки в обществе. Японские парламентарии осознают направленность подобных проектов; предполагается, что эти новшества встретят отпор среди депутатов.

Сходные тенденции просматриваются и в вопросе о порядке избрания премьер-министра страны — это еще одна тема конституционных дебатов. Согласно Конституции 1947 г. демократически избираемый двухпалатный Парламент выдвигает из своих рядов премьер-министра (ст. 67), который формирует Кабинет. Большинство министров также должны быть назначены из числа депутатов Парламента (ст. 68). Кабинет несет ответственность перед Парламентом (ст. 66). Если нижняя палата парламента выносит вотум недоверия Кабинету, то либо сама палата подвергается роспуску, либо Кабинет уходит в отставку (ст. 69).

Подобный порядок формирования верховных органов административной власти в Японии был существенным шагом вперед по сравнению с мэйдзийской Конституцией, согласно которой кабинет назначался императором, был ответствен исключительно перед ним и отправлялся в отставку императором. Практика мэйдзийской эпохи была яркой демонстрацией немощи представительной власти и всевластия имперской бюрократии.

Сегодня в Японии звучат предложения ввести порядок избрания премьер-министра посредством всеобщих выборов, а заодно расширить полномочия премьер-министра. Подобные предложения трудно считать последовательно демократическими: они не лишены двусмысленности. Демократические права граждан должны быть уравновешены их ответственностью, а также быть увязаны со способностью граждан принимать компетентные решения, т.е. их правовой дееспособностью в самом высоком смысле слова. Предлагаемое в Японии нововведение, на первый взгляд, — широкая и непосредственная демократия — может иметь следствием ослабление контроля за исполнительной властью со стороны политических партий, профсоюзов, массовых организаций, т.е. кадров профессиональных политиков, и, наоборот, расширит возможности манипуляции массовым сознанием со стороны финансовых и масс-медийных магнатов. В целом общество может получить в результате подобной реформы административную власть более далекую от интересов граждан, чем сегодня.

В числе возможных направлений преобразований будет обсуждаться и реформа административно-территориального деления страны: пресса сообщает о возможном введении деления страны на области и провинции. Содержание реформы пока не раскрывается. Однако, следуя логике предполагаемых новшеств в других сферах, можно высказать предположение, что речь идет о новом определении компетенции органов местного самоуправления, о наращивании административного ресурса центральной власти.

Намечаются нововведения и в области образования. В Японии сфера образования всегда играла важную роль как основной канал продвижения в общество государственных идеологических программ. Достаточно для примера вспомнить, что вся идеологическая система мэйдзийской Японии базировалась на двух документах — Конституции 1889 г. и “Рескрипте об образовании” от 1890 г.

Согласно ст. 89 ныне действующего Основного закона “никакие государственные денежные средства или иное имущество не могут ассигноваться или предназначаться для использования, выгоды или содержания какого-либо религиозного учреждения или ассоциации, или для каких-либо благотворительных, просветительных или филантропических учреждений, не находящихся под контролем публичных властей”. Статья одновременно ограничивает возможности использования публичных средств в частных целях, ограничивает идеологическую активность государства, вводя ее в определенные рамки законной регламентации, прозрачности для общественного контроля. По существу данное положение Конституции служит одной из гарантий либеральных гражданских свобод.

Предлагаемое новшество — отменить запрет на ассигнование государственных средств на формы и средства образования, “не находящиеся под государственным контролем”. Очевидно, что отмена ст. 89 открывает возможности для более активной, разнообразной и гибкой государственной идеологической пропаганды.

Выдвигаются предложения включить в Конституцию ранее отсутствовавшие положения, а именно: ввести конституционные гарантии трех новых прав — “право на среду”, “право на информацию”, “право на приватность”. Содержание этих новых “прав” пока не раскрывается подробно. Рассуждая умозрительно, можно заметить их некоторую внутреннюю противоречивость: создание благоприятной экологической и социальной среды подразумевает активизацию регулирующей функции государства, а “право на приватность” могло бы означать и ослабление ответственности государства перед своими гражданами. Симптоматично в этом контексте, что названная “триада” новых социальных прав вызывает настороженное отношение оппозиционных и центристских партий, с их стороны звучат призывы критически “исследовать определение новых прав человека”.

Наконец, последний вопрос — следует ли смягчить условия, определяющие возможность внесения поправок в Конституцию? Ст. 96 предусматривает, что “поправки к настоящей Конституции вносятся по инициативе Парламента с согласия не менее двух третей общего числа членов обеих Палат и представляются затем на одобрение народа”. Пересмотр этой статьи, снижение “порога” до 50% голосов депутатов дал бы сторонникам пересмотра Основного закона реальный шанс к началу конституционной реформы.

Самый беглый обзор предлагаемых к изучению и обсуждению в Парламенте вопросов возможной конституционной реформы показывает, что “повестка” реформы не является случайным набором проблем, плодом спонтанной игры политических сил либерально-демократического общества. Напротив, бросается в глаза систематичность и последовательность в определении проблем и решений, концептуальная целостность подходов к реформам, ощущается присутствие большой стратегии государственных преобразований.