Проблема собственности в экономической теории

В ходе приватизации была создана модель, при которой российский бизнес развивался за счет захвата  чужой собственности, в том числе  государственной, а не за счет развития своего производства. Свое производство развивали кооперативы, которые в лучшем случае так и остались кооперативами. [12]

Собственность не была у  нас защищена в 90-е годы, в том  числе во второй половине 90-х годов, именно потому, что такова была модель развития российского бизнеса. Крупный российский бизнес, так называемые коммерческие олигархи, развивались за счет захвата чужой собственности, а свою собственность они гарантировали за счет политических механизмов.

В 1997 году господином Кохом, тогдашним вице-премьером, было проведено  исследование сравнительной эффективности государственных и частных предприятий. Это исследование даже при, скажем так, наглядной заинтересованности проводивших его людей показало, что частное предприятие в России лишь чуть-чуть эффективнее государственного. При этом исследование сравнивало частные предприятия самых рентабельных отраслей, которые к тому времени и были главным образом приватизированы, с государственными предприятиями низкорентабельных отраслей. При такой базе сравнений вывод о том, что частные предприятия лишь чуть-чуть эффективнее государственных, на самом деле означал, что частная форма собственности в России была существенно менее эффективна, чем государственная форма собственности.

Во время «пятилетки Путина» у нас произошли важные изменения, окончательно зафиксированные  демонстративным уничтожением ЮКОСа. Их суть в том, что коммерческая олигархия была побеждена силовой олигархией. Коммерческие олигархи, контролируя те или иные гражданские министерства и ведомства, грабили государство — отнимали себе государственную собственность, отнимали себе бюджетные потоки. Потом бюджет кончился. Его «распилили» до нуля, и тогда в 1998 году случился дефолт. Бюджет им больше не давали, и они начали строить свои коммерческие империи, стали захватывать предприятия, которые находились в регионах. Передел собственности продолжался и был связан с созданием крупных корпораций. Отчасти это повышало эффективность производства. Достаточно сравнить «Норильский никель» до и после его захвата Потаниным. Утверждения, что крупные бизнесмены повысили эффективность предприятий относительно советских директоров, которые эти предприятия от беспомощности и неспособности работать в условиях хаоса начала 90-х годов развалили, — не пропаганда, они соответствуют действительности.

В последние пять лет  с возвышением силовой олигархии происходила смена лидерства. Если раньше шел захват собственности крупными корпорациями у средних и мелких корпораций, то теперь представители государства, которые сидят в так называемых силовых структурах, действуют как предприниматели, используя насилие. Формально это, как правило, не выглядело захватом собственности, хотя и было реальным захватом собственности. А вот «Юганскнефтегаз» захватили формально, и теперь не знают, куда его девать. Это достаточно показательно. [14]

Но по большей части происходит захват финансовых потоков, когда устанавливается неформальный контроль за крупными коммерческими предприятиями. Их финансовые потоки просто канализируются на личные или корпоративные нужды нашей силовой олигархии. Этот процесс формально ничьих прав собственности не нарушает.

Эта система еще менее  эффективна, чем связанная с коммерческими олигархами. Она практически полностью блокирует развитие. У нее есть, с экономической точки зрения, только одна хорошая черта: всякий российский бизнесмен оказывается пораженным в правах по сравнению с иностранным бизнесменом. Поэтому она стимулирует приток иностранных инвестиций.

Существенно и то, что за иностранными инвесторами стоят государства, которые будут стараться их защищать, в то время как наше государство собственных инвесторов не защищает.

Несомненно однако, что  защита собственности в России недостаточно хороша для местного собственника. Существенным ли образом это сказывается на эффективности бизнеса?

Нашего бизнесмена придавливает постоянное требование платежей плюс неуверенность, что он сохранит право владения даже в том случае, если платит. Поэтому когда мы говорим о том, что мы недостаточно защищены, то мы должны понимать, что у нас есть несколько уровней проблем. На уровне права владения мы имеем колоссальное количество фиктивных банкротств, предпринятых для захвата собственности. И лишь несколько случаев с участием государства, когда оно пытается забрать эту собственность, скорее поползновения чиновников (это не одно и то же) на часть распределяемого дохода — участие в пользовании результатами бизнеса. Но и на уровне распоряжения мы имеем постоянные попытки вмешаться в бизнес, особенно в крупный, с тем чтобы заставить его делать что-нибудь полезное государству или губернатору.

На экономические процессы это влияет прежде всего в трех направлениях:

1. Неопределенность прав  собственности в целом препятствует  инвестированию.

2. Происходит существенный  вычет инвестируемых доходов  в форме ренты всем видам  «участников», что просто переводит  ресурсы из накопления в потребление бездельников.

3. Средний и мелкий  бизнес выталкиваются в «серую»  область неуплаты налогов.

Бизнес не может выполнить  все те требования, которые ему  предъявляют. Давление со стороны подпольных и государственных претендентов на ренту и незащищенность собственности препятствуют началу бизнеса, развитию бизнеса или инвестированию. В России норма прибыли должна быть настолько высока, чтобы удовлетворять еще массу стейкхолдеров (заинтересованных сторон). Крупный бизнесмен из РСПП как-то сказал: «Российский бизнес рассчитывает на 40 процентов прибыли». Представляете, какие должны быть проекты? Даже вычитая инфляцию — это все равно 25 процентов. Исторически нормальная норма прибыли в мире — 10–15 процентов с циклическими, страновыми и иными различиями. Норма прибыли в 25 процентов смещает всю систему распределения (отраслевую и региональную) и является одним из проявлений и способов закрепления «голландской болезни», при которой усыхает обрабатывающая промышленность и все низкорентабельные сферы услуг и науки. [12]

Едва ли можно считать, что в нашей стране существует система отношений собственности, адекватная параметрам современной рыночной экономики. Это сложный трансформационный конгломерат разных прав и отношений (присвоения, распоряжения и т. д.), во многом феодальных, во многом советских, во многом примитивно капиталистических. Эта каша отнюдь не адекватна требованиям современных технологий, задачам мирового развития.

Существующая система  отношений собственности — причина  того, что в России крайне занижена цена рабочей силы. Сравнивая зарплату в России и США, производительность труда в России и США, обнаруживаем, что рабочая сила в России до чрезвычайности недооценена. И в этой связи нельзя не сделать вывод о том, что та система отношений собственности, которая сложилась, обеспечивает возможность высоких доходов получателям аренды за счет высокой нормы прибыли, тем, кто кормится на 30-процентной норме. Это собственники корпораций и высшие менеджеры. Остальные члены общества существенно проигрывают в данной системе отношений собственности, находясь в очень тяжелом экономическом и социальном положении, не соответствующем реальной производительности труда в современной России.

По результатам пятнадцатилетнего  переходного периода мы имеем не самое лучшее государство, не идеальных бизнесменов и слабое гражданское общество. Попытки наладить летом 2003 года процесс трехсторонних переговоров выглядел весьма специфически. Бизнес в общем ничего системного не предлагал государству и обществу — больше по части подкормки. Государство хотело чего-то, но не могло толком сформулировать собственные цели и правила, по которым бизнес может спокойно жить. А без ясной цели оно оказалось в руках борцов, занятых прямым давлением на бизнес без помощи общества. Общество же простых людей чиновников разлюбило давно, но и бизнесмены тоже никак не могут стать объектом уважения малоимущих.

Налоговая амнистию предлагалась много лет из социально-политических соображений — удивительно, что политические партии не рискнули схватиться за эту идею. Проблема в том, что на выборах 1999 и 2003 годов в Думу помимо пенсионеров остальные избиратели, похоже, представляли собой гамму от налоговых нарушителей до налоговых преступников. Это связано с шестилетним сроком давности, низким порогом (200 МРОТ) попадания в нарушители и крайне неудобной системой налогообложения для малого бизнеса. Крупный стонет от проверок, но он реально влиял на содержание Налогового кодекса и имеет средства и юристов для борьбы. Разумеется, намного легче заставить бизнесмена платить и коррумпированным чиновникам и бандитам, если все уверены, что он не без греха. Больнее всего бьют за попытки работать «по-белому», за попытки вырваться из среды, принуждающей к «дележке».

Ясно, что план починки  нового русского капитализма должен начинаться с того, чтобы освободить от страха рядового гражданина — снизу надо идти. Тогда постепенно общество сможет как сопротивляться чиновникам, так и прину ждать бизнес к ответственному социальному поведению. Вообще интеллектуальный замысел реформ требует анализа, иначе общество будет считать пройденный путь единственно возможным и не увидит альтернатив в будущем. Попытка капитального ремонта 2000–2004 годов исходила из того, что править нужно формальные институты, а так у нас, мол, все в порядке — только тут подвинтить, там закрутить.

И все же,  почему наше  государство все время исходит из того, что приватизация была абсолютно необходима, и говорит только о том, как ее надо было проводить? Скажем, Китай подходит к механизмам, напоминающим приватизацию, только после 25–27 лет реформ. До этого никакой приватизации не было, а эффективное развитие было.

Еще накануне приватизации высказывались опасения, что в  результате разрушения старой системы  собственности насильственными  методами возникнет не эффективная частная собственность, а полуфеодальная модель разграбления национальных ресурсов и произойдет частичное снижение жизненного уровня. Эти опасения воспринимались как левая политическая демагогия. Грустно, когда пессимистические прогнозы сбываются. Но они сбылись.

Второй блок проблем: была ли возможность создать другую модель отношений собственности? Здесь существует достаточно широкий спектр альтернатив. Существует модель, когда часть прав собственности принадлежит государству.

В социал-демократических  странах частный собственник  не может сделать очень много, поскольку государством установлены  жесткие рамки в отношении  того, как он может использовать объект собственности, какие правила  он должен соблюдать и прочее. Государство устанавливает довольно жесткие права и обязанности в отношении с работником при участии профсоюзов (последнее — не совсем отношения собственности, но вопрос, который очень тесно с ними связан). Рабочий хочет работать больше восьми часов. Хозяин (работодатель) хочет, чтобы наемник работал больше восьми часов. Рабочий хочет работать без защитной одежды и огромных затрат на охрану труда. Работодатель тоже этого хочет. Но — нельзя. В Скандинавии нельзя. Скандинавская фирма, начинающая промысел в российских лесах, тратит чуть не половину средств на то, чтобы выдать спецодежду, обеспечить технику безопасности, добиться того, чтобы работник на валке леса не пил, чтобы ему была обеспечена страховка. Наши работяги говорят: дайте нам наполовину больше, остальное заберите себе и не лезьте со своими идиотскими правилами. А им отвечают: нельзя. [15]

Определенные права  находятся у работников, которые, как в ФРГ, участвуют в управлении, и без них не обходится совет  директоров. Такая там система  распределения прав собственности. Не социализм, но сильно социализированная система прав собственности, где нет личной зависимости, сильна социальная составляющая собственности. Частная составляющая собственности есть, но она не единственная. Бизнесмены платят прогрессивный подоходный налог и не жалуются на то, что он существует.

Можно сказать, конечно, что в условиях глобализации это  все проигрышно. Но почему-то Швеция, Финляндия и остальные страны с этими налогами в трубу не вылетели. Иностранные инвестиции в них идут больше, чем в Россию. Следовательно, есть другие преимущества, которые компенсируют эти недостатки. Это — одна модель, которую можно было бы создавать в России. Вопрос, какие реальные силы этому мешают и почему она не реалистична с политической и социальной точек зрения.

Бизнес всех уровней, в том числе и крупный, на самом  деле заинтересован в том, чтобы эти правила изменить и создать систему прозрачных и, может быть, даже социальных, если им это будет выгодно при определенных условиях, отношений. Но они готовы поддержать такое изменение лишь при определенных политических условиях, гарантиях. Сейчас очень важным становится фактор общественного мнения, позиция экспертного сообщества и тех, кто обращается к мыслящей части граждан. Раскачивание советской системы началось с того, что люди объясняли: оскорбленность этой жизнью есть справедливая оскорбленность, которая требует смены этой системы и перехода к другой. Новая система будет более прогрессивной по таким-то позициям. Наличие внятной альтернативы принципиально важно в условиях, когда значительная часть общества начала «мычать» от недовольства.

Сложившаяся система  отношений собственности плоха  не с точки зрения марксизма и не потому, что не соответствует идеалу XXI века. Она плоха, прежде всего, потому, что в этих условиях экономика неэффективна (очень высоки трансакционные издержки, нет мотивации для долгосрочных проектов, инвестиций в высокие технологии и средства повышения производительности труда) и социально несправедлива, антигуманна.

Отношения собственности  должны удовлетворять двум критериям. Во-первых, быть адекватными историческим условиям и культурным традициям России. А во-вторых, обеспечивать переход общества к экономике, основанной на знаниях и адекватной вызовам глобализации. По всей видимости, в такой системе отношений собственности большие права принадлежат государству, большие права принадлежат работникам и гражданам, а бизнес существенно ограничен, социально ответственен, но при этом имеет систему четких гарантий — такова программа-минимум.