Идентификации времени в работах Александра Бородянского

Мы сидели с Катей на диване в  ее комнате. Между нами стояла ваза, полная грецких орехов, которые я  колол щипцами и делил поровну  между собой и Катей. Мы уже  успели сходить в кино; потом Катя пригласила меня к себе. Я сперва отказался, опасаясь встречи с ее отцом и бабкой. Но Катя все же уговорила меня.

— Отец что? Работает? — поинтересовался  я между прочим.

— Угу, — кивнула Катя. — Работает. Пишет чего-то...

— Охота ему целый день за столом сидеть?! — удивился я. — Пошел  бы лучше в футбол погонял.

Катя засмеялась.

— Представляю своего папу играющим в футбол, — сказала она.

Я тоже улыбнулся.

— Зрелище, конечно, не для слабонервных. Катя шлепнула меня по голове.

— Хватит!

— Виноват. — Я протянул ей очередной  орех.

— Не хочу больше.

Я пожал плечами и сам слопал орех. — А на инструменте ты играешь? — Кивнул я на рояль, стоявший рядом  с диваном.

— Занималась когда-то... — сказала  Катя.

— Ну, сыграй чего-нибудь, — попросил я.

— Не хочется...

— Сыграй, я спою...

Катя заинтересовалась этим предложением и спросила:

— Как я буду играть, если не знаю, что ты будешь петь?

— Да мне все равно, какой мотив... Играй что-нибудь блатное.

— Ладно... — Катя потянулась, встала, еще как-то вся изогнулась, как  кошка после долгого сна, встряхнула головой и села на стул перед роялем. Я ногой подцепил другой стул и  пододвинул его к себе.

— Я буду стучать на нем, за ударника, — пояснил я.

— Валяй стучи, — согласилась  Катя.

— Ну, давай...

— Я даже не знаю... Давай лучше  с тебя начнем...

— Нет, нет, играй, а я потом вступлю... Катя вздохнула и ударила по клавишам.

— Ну! — сказала она, сыграв вступление.

— Это что-то не то. Мотив неподходящий.

— Ну, я не знаю, какой тебе нужен. Ты сперва спой, а я подберу.

— Как же я буду без музыки петь? — А так я не знаю, что играть...

— Ладно, я сейчас напою тебе, а  ты подыграй на фоно. — Я откашлялся, на минуту задумался, потом запел. Первый куплет пошел у меня как по маслу. Вот он: 

 

Жил на свете козел,

Не  удав, не осел,

Настоящий козел,

С седой  бородой! Ме-е! 

 

Катя чуть не задохнулась от смеха...

— Как это ты пел?! — покатывалась она. — Ме-е-е!.. Я остался доволен  произведенным эффектом и сидел, ухмыляясь во весь рот.

— Ну, давай дальше! — просила  Катя.

— Подожди, еще не придумал.

Катя стала наигрывать на рояле  довольно блатную мелодию.

— Любил козел морковку, — завыл  я, как ошпаренный. — Старый кретин любил Све-е-ежайшую морковку!..

Тут и Катя запела что было сил:

— Бе-е, ме-е, бе-бе!

Здесь я сам уже не мог сдержать смех, а Катю прямо-таки прорвало, и  она продолжала срывающимся голосом:

— И любил он морковь, Не салат, не свеклу,

А любил он морковь, Хау ду ю ду-ду!

— Бе-бе! Хряп-хряп! — поддержал  я. — Хау ду ю ду-ду!

— Ой, не могу, — заливалась Катя. А  я спел еще:

— Вот какой был дурак, Не удав, не осел,

Этот старый чудак, Настоящий ко-о-озел!

Последние слова «песни» нанесли  нам, можно сказать, смертельный  удар. Я растянулся на диване, не в силах остановить приступ истерического смеха, овладевшего мной, а Катя просто свалилась со стула.

И представьте себе, что в этот кульминационный момент дверь в  комнату отворяется и на пороге возникает могучая фигура Семена Петровича, из-за плеча которого высовываются длинный нос и золотое пенсне Агнессы Ивановны. Если бы вы могли видеть их лица в эту минуту! Мы-то с Катей их видели, и мне до сих пор непонятно, как я выжил тогда. Потому что, если до этого со мной была истерика, то теперь начались настоящие судороги. Я забил ногами по дивану, стал хватать ртом воздух, при этом визгливо вскрикивая:

— А-а! Ах-ха-ха! А-а!..

Тогда, нужно признать, Семен Петрович принял единственно правильное решение. Агнесса Ивановна, помнится, еще прошамкала нечто вроде: «Что же это такое?» Но Семен Петрович, не проронив ни звука, медленно попятился, подобно тигру, уступающему поле боя стае шакалов, и, вытеснив задом наседавшую на него Агнессу Ивановну, резко захлопнул дверь.

Это несколько привело нас с  Катей в чувство.

— Вот попали, — сказал я, отдышавшись, отирая ладонью влажные от смеха  глаза.

— Да, неудобно получилось, — согласилась  Катя и, не в силах сдержаться, опять  рассмеялась.

— Хотя, если разобраться, ничего предосудительного  мы не делали, — проговорил я. — Что, уже посмеяться нельзя?

— Да, в общем, конечно, — произнесла, правда, не очень уверенно, Катя.

За дверью послышался слабый шорох. Я настороженно замер, на мгновение  воцарилась тишина, потом дверь приоткрылась, и в узкой щели блеснуло пенсне Агнессы Ивановны.

— Катя, — вкрадчиво позвала  она, — мне кажется, тебе пора немного  позаниматься.

Катя покраснела. — Ой, ну ладно, ба!

Я понял, что пожелание Агнессы  Ивановны более всего обращено ко мне.

— Ладно, Катерина, я потопал. —  Я встал с дивана и пошел  в прихожую одеваться, но в коридоре меня остановил властный голос Семена Петровича.

— Молодой человек! — сказал он, появившись из своего кабинета так  быстро, что могло показаться, будто  он специально поджидал меня. — Не уделите  ли вы мне несколько минут вашего драгоценного времени?

Я беспокойно взглянул на Катю, потом  на Агнессу Ивановну, которая с  высокомерным видом прошла мимо меня на кухню, и направился в кабинет.

Семен Петрович расположился в удобном  кресле около письменного стола; я остался стоять посреди комнаты. Сесть он мне не предложил, а сам я, оробев под его пристальным взглядом, не решился на подобную дерзость. Со стороны, я думаю, мы очень напоминали известную картину Ге «Петр I допрашивает царевича Алексея». Мысленно я пририсовал к физиономии Семена Петровича густые торчащие усики, и вот уже сам грозный царь Петр сидел передо мною. Сейчас он сделает легкий жест, и верный царский пес князь-кесарь Федор Ромодановский потащит меня в сумрак пыточного каземата. А там — дыба, жаровня, батоги и прочие хитроумные приспособления, которыми так успешно пользовались наши предки. От этой картины по спине пробежал холодок, а дальше я уже представлял свою забубенную голову на плахе, окруженной толпой задавленного абсолютизмом народа в костюмах, наподобие тех, какие я видел на концерте ансамбля Игоря Моисеева.

— Нуте-с, — произнес Семен Петрович, не дав мне насладиться зрелищем собственной казни. — Итак, молодой человек, должен вам признаться, у меня сложилось мнение... Нет, глубокое убеждение в том, что ваше общество категорически противопоказано моей дочери. Я позволю себе не излагать все те многочисленные факты... э-э... примеры вашего поведения, из которых складывалось подобное мнение... м-м... убеждение. Однако, как мужчина мужчину, я настоятельно прошу вас прекратить всякие отношения с Катей. Я прошу вас обещать мне это, и даже если Катя сама позвонит вам, дать ей понять недвусмысленно, не ссылаясь, разумеется, на меня, невозможность ваших встреч.

Закончив эту тираду, Семен Петрович откинулся в кресле и склонил  голову, как бы приглашая меня ответить ему.

— Это невозможно, сударь, — брякнул  я.

Честно говоря, я вовсе не хотел  обидеть или шокировать его. Это  дурацкое «сударь» вырвалось у меня само собой, нечаянно. Семен Петрович остолбенел. Он даже не рассердился, а просто не находил что сказать. Слово-то действительно вроде бы самое необидное, но какое-то неуместное и никчемное.

Воцарилась длительная пауза, в  продолжение которой я смотрел  в потолок, и поэтому не знаю, чем  занимался Семен Петрович.

— Почему же вам это невозможно?.. — наконец сказал он и добавил: — Сударь.

Здесь у меня случилось какое-то замыкание. Меня понесло. Я и сам  понимал, что несу околесицу, но остановиться не мог, и события стали разворачиваться стремительно.

— Видите ли, — начал я с пафосом, — мы, я и ваша дочь Катя, любим  друг друга! Признаюсь, что с моей стороны было непорядочно столь  долгое время скрывать от вас истину, но, поверьте, это получилось ненарочно. И вот теперь, когда все так  счастливо открылось, я вручаю вам в руки нашу судьбу и прошу благословения!

И я чуть было взаправду не грохнулся  перед ним на колени. Семен Петрович смотрел на меня с изумлением.

— Подожди, подожди, — пробормотал  он. — Как ты сказал? Вы что же, решили пожениться?!

Но я прервал его:

— Наши отношения зашли слишком  далеко. Я как человек благородный  не могу поступить иначе и прошу руки вашей дочери!

— Что?! Что?! — промычал Семен Петрович.

— Екатерина Семеновна в положении! — воскликнул я и почувствовал, что сейчас упаду в обморок.

— Как?! Семен Петрович вскочил  из кресла и смотрел на меня, выпучив  глаза. Я развел руками. Тут Семен  Петрович неожиданно резко бросился ко мне и, усадив на кушетку, присел рядом. Я молчал, тяжело дыша. Семен Петрович тоже, не находя, что сказать, вытирал платком лоб.

— Так, — наконец проговорил он.

— Да-с! — повторил я запальчиво.

— Ну, ничего, ничего, — похлопал меня Семен Петрович по спине и, заметив  пятно на моем плече, аккуратно отряхнул его рукой. — Это дело такое... — сказал он. — Когда же вы успели?

Я махнул рукой.

— Ладно, ладно. — Семен Петрович вздохнул. — Как же вы жить собираетесь?

— Трудности нас не пугают, —  сказал я.

— Это правильно, но все же вы еще  так молоды. Катя на первом курсе, и  ты вот... — Он запнулся и потом  осторожно спросил: — Ты поступать-то в институт думаешь?

— Высшее образование для меня не самоцель.

— Конечно, конечно... Ты, пожалуйста, не думай, я не такой уж ретроград. Высшее образование не самое важное в жизни... — поспешно заверил  он меня. — Но, надеюсь, ты не собираешься  всю жизнь работать курьером?

— Я сочиняю стихи, Семен Петрович, — серьезно сказал я.

— А-а... — озадаченно протянул Семен  Петрович. — Это хорошо. И что  же, печатаешься?

— Пока нет, — с достоинством ответил  я.

— Понятно. Ну, а стихи-то получаются?

— Могу прочитать... Вот, к примеру, из последних. — Я встал и, приняв подобающую позу, с чувством продекламировал из Пушкина: 

 

Цветок  засохший, безуханный,

Забытый в книге вижу я;

И вот  уже мечтою странной

Душа  наполнилась моя... 

 

Семен Петрович слушал, рассеянно  кивая головой. Когда я закончил, он сказал:

— Что ж, по-моему, недурно. Что-то напоминает, правда... Или стиль такой старомодный. А в общем, очень недурно.

Я скромно потупил голову и хотел  еще что-нибудь прочитать, но вовремя опомнился и промолчал. Семен Петрович выглядел вполне удовлетворенным.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал я. —  А то поздно... Семен Петрович улыбнулся.

— Конечно. — Он проводил меня до дверей кабинета. — Заходи. Может быть, и  родителей как-нибудь пригласишь к нам...

— Непременно, — ответил я.

Мы пожали друг другу руки, и  я вышел в коридор, где меня поджидала Катя. Когда я увидел ее, мне стало стыдно. Я понял, что совершил чудовищное предательство, и хотел было рассказать ей все, но у меня язык не повернулся. Чувствуя, как лицо скривила нелепая, придуманная усмешка, я пробормотал:

— Все нормально... Поговорили... о  том, о сем... Катя истолковала мою  интонацию по-своему, и ее взгляд сделался озабоченным и твердым.

— Ты не расстраивайся, — сказала  она. — Я тебе позвоню вечером.

Она мне действительно позвонила. Вечером, очень поздно. Я в это  время сидел перед телевизором, тупо уставившись в голубой экран.

Катя говорила негромко, но очень  отчетливо.

— Как же ты мог, Иван? — спросила она. — Зачем?.. И положила трубку. Если бы она сказала еще хоть одно слово, мне, наверное, было бы легче. Может быть, это только так казалось...

— Кто это? — спросила мама.

— Так... номером ошиблись.

На следующий день, отпросившись с работы, я с утра отправился к МГУ. Я поехал в надежде увидеть  Катю, хотя понятия не имел, что скажу  ей при встрече.

Погода в тот день переменилась к лучшему. Так бывает, когда осень  в самый разгар ненастья вдруг  подарит несколько солнечных  и теплых дней. В университетском  парке по этому поводу было многолюдно. Шурша опавшими листьями, студенты и студентки прогуливались по аллеям; вытянув ноги, сидели на облупленных лавочках, млея под солнцем, глазели по сторонам. Их безмятежное настроение быстро передалось и мне. Я уверовал, что непременно встречу здесь Катю, и это уже нисколько не пугало меня. Однако, когда в третьем часу дня я действительно увидел ее, моя самоуверенность улетучилась в мгновение ока.

Катя шла по центральной аллее  в компании двух молодых людей. Я  обогнал их по параллельной дорожке  и потом с беспечным видом, сунув руки в карманы, направился навстречу. Но за оживленной беседой Катя не обратила на меня ни малейшего внимания. Мне пришлось повторить трюк, но на сей раз, переменив тактику, я изображал человека, погруженного в глубокое раздумье, и, устремив взгляд под ноги, как бы не видя ничего вокруг, ринулся прямо на них, рассчитывая столкнуться с Катей нос к носу. Пройдя таким образом метров сто и ни с кем не столкнувшись, я украдкой осмотрелся и не обнаружил перед собой ни Кати, ни ее кавалеров. Обернувшись, я увидел их уже сидящими на лавочке. Я пошел обратно и, минуя лавочку, где они расположились, громко запел: «Чита-грита, чита-маргарита, а-а...» На этот раз на меня обратили внимание. Один из парней сказал:

— Где-то я уже видел эту рожу... А, Валера?

— Он уже третий раз мимо нас  шныряет, — сказал Валера.

Я, словно нехотя, взглянул в их сторону  и встретился глазами с Катей.

— О Катя! — воскликнул я с  радостным изумлением. — Привет.

— Привет, — холодно ответила Катя.

— А я вот решил прогуляться  немного, — сказал я, доброжелательно  улыбнувшись. — Погода хорошая.

Катя молчала. Молодые люди, никак  не прояснив своего отношения к погоде, молчали также. Их угрюмые лица не предвещали ничего хорошего.

— Солнце жарит, прямо как летом, — продолжил я свою мысль.

Катя презрительно хмыкнула и, обратившись  к парню, который обозвал меня «рожей», спросила:

— Что же было дальше, Илья?

— Что?

— Ну, ты рассказывал что-то интересное...

— А-а... Дальше... Мы с Митькой, значит, приходим, а они там все пьяные, валяются, кто где... — начал было Илья и тут же замолк. — Нет, — сказал он, — не понимаю, чего этот тип стоит над душой?!

— Может быть, дать ему по рогам? — предложил Валера.

— Не надо, — сказала Катя. —  Это мой двоюродный брат. Он только вчера из Витебска приехал. Я ему университет обещала показать.

— Брат? — Валера был озадачен. — Какой-то он у тебя странный.

— Да, — сказала Катя, — он тронутый немного. Его в детстве с третьего этажа уронили.