Борьба партий в период религиозных войн во Франции второй половины XVI века

Поскольку оба мира не увенчались успехом,  «несколько лет спустя гугеноты возобновили войну»62. По другой хронологии – это третья религиозная война 1568 – 1570 г.г. В этот период протестантская партия сменила своих вождей. После смерти Конде в битве при Жарнаке 13 марта 1569 года, лидерами партий и армий становятся Генрих Бурбон и его сводный брат – Генрих Конде. После непродолжительных военных действий, был заключен Сен-Жерменский договор 1570 г. Согласно нему протестантам  предоставляли  «в    качестве  залога  их  безопасности  города  

Ла- Рошель, Монтобан, Коньяк и Ла-Шарите» 63. Необходимо отметить, что  
основным содержанием мира была не легализация протестантизма как  
государственной религии, а предоставление гугенотам гражданских прав: «Повелеваем, этих людей [протестантов]… допускать в университеты, а так же в больницы. Точно таким же образом им позволяют впредь любые 

общественные должности: государственные,  сеньориальные  и  полицейские»64.

После подписания этого мирного договора Гаспар де Колиньи был опять 

включен в состав Королевского совета и получил 150  тысяч  ливров65.

        Таким  образом, заключенными мирными  договорами остались недовольны  обе стороны, поскольку эдикты  не решили конфессиональных проблем. Как католики, так и протестанты  были виновны в неудаче мирных  соглашений 60-70-х г.г. XVI века во Франции. Иван Клулас писал: «Только что закончившаяся  
война показала, что Франция стала  полем сражений для двух враждебных в 

Европе идеологий. После заключённого мира эта война перешла на поле 

дипломатии. Теперь война сконцентрировалась вокруг выгодных брачных 

альянсов»66. И, пожалуй, последней попыткой установить мир в королевстве, был как раз один из таких брачных альянсов – свадьба гугенота и католички, приведшая к национальной трагедии.

         §2. Апогей противостояния: Варфоломеевская ночь

Екатерина Медичи, несмотря на череду неудач, потерпевших ею в попытках найти общий язык с реформированной религией, отважилась на последний и беспрецедентный шаг в своей, как ей казалось, политике умиротворения в расколовшемся на две части королевстве – устройство династического брака, до сих пор неслыханного, между протестантом и католичкой, который также и другую имел политическую причину: страх перед испанской угрозой – испанский монарх Филипп II мечтал о всемирной католической монархии во главе с собой.

Предполагалось, что свадьба дочери Екатерины – Маргариты де Валуа и гугенотского принца и лидера – Генриха Наваррского (этот титул он получил после смерти отца, передавшего ему королевство Наварра на юге), назначенная на 18 августа 1572 года, примирит католиков и протестантов, и этот союз Марса и Венеры навсегда установит во Франции «Золотой век»67.

Приготовления к пышным празднествам начались задолго до самой свадьбы. Празднества должны были идти целую неделю со дня свадьбы. В Париж съехались несколько тысяч дворян-кальвинистов, в том числе прибыл и сам Генрих Наваррский, который, однако, как отмечала Маргарита, еще не оправился от смерти своей матери – ревностной гугенотки Жанны д’ Альбре: «Несколько месяцев спустя принц Наваррский, отныне ставший королем Наварры, продолжая носить траур по королеве, своей матери, прибыл сюда [в Париж] в сопровождении восьмисот дворян, также облаченных в траурные одежды, и был принят королем и всем двором со многими почестями»68. Наконец, настал день свадьбы – 18 августа, когда весь цвет гугенотского дворянства съехался поздравить своего будущего короля, оказать ему в случае чего, необходимую поддержку. Все были подготовлены как нельзя лучше, и даже королева-мать, всегда носившая черное платье в память по усопшему королю,  за что ее называли «черной королевой» сменила его на праздничные одежды69. Маргарита писала о наряде своем и двора: «Король Наваррский и его свита были в праздничных и богатых одеждах; разодет был и весь двор. Я была одета по-королевски, в короне и в накидке из горностая, закрывающей плечи, вся сверкающая от драгоценных камней короны; на мне был длинный голубой плащ со шлейфом, который несли три принцессы»70. По специальному церемониалу, разработанному для этой свадьбы, Генрих Наваррский как протестант не венчался в Соборе, его заменил брат Маргариты – герцог Анжуйский, будущий король Польши, о чем отмечала Маргарита: «Мы приблизились к вратам Собора, где в тот день отправлял службу кардинал де Бурбон. Когда перед нами были произнесены слова, мы прошли по помостам до трибуны, разделявшей неф и хоры, где находились две лестницы – одна, чтобы спускаться с хоров, другая, чтобы покидать неф. Король Наваррский спустился по последней из нефа, и вышел из Собора»71. Свадьба прошла с пышным великолепием и длилась несколько дней. Однако далее произошла трагедия, ставшая одной из самых громких среди событий позднего Средневековья – в ночь с 23 на 24 августа 1572 года было убито несколько тысяч дворян-протестантов в Париже, а по всей Франции не менее 30 тысяч.

Если рассматривать мнения современников,  то они разошлись по разные стороны враждующих лагерей. Католическое объяснение мотивов поступка Екатерины было таково:  основной причиной такого неожиданного поворота событий от политики веротерпимости к применению жесточайшего насилия было желание Екатерины Медичи спасти Францию от войны с Испанией, подстрекал к которой протестантский военный лидер Колиньи, убеждавший короля в необходимости оказать военную помощь нидерландским протестантам. Адмирал приводил в Королевском совете такой довод, что оказание помощи Нидерландам сплотит французов в общем деле и тем самым устранит конфессиональную рознь между ними, что позднее было названо Великим планом Гаспара де Колиньи72. Поэтому необходимо было убрать опасного адмирала, т.е. расправиться только с протестантскими вождями. Но неудачное покушение на Колиньи, боязнь гражданской войны заставило Екатерину пойти на крайние меры – истребить всех гугенотов в королевстве. Позднее после завершения резни, в народе, конечно, никто не знал о такой «благой цели» королевы, и потому это трактовалось как справедливая миссия Божественного суда, свершившегося в лице короля, который просто наконец-то расправился с неугодными Богу еретиками. Доказательство тому – название сочинения неизвестного автора «Рассуждение…о суде Бога над мятежниками…» - протестанты обвинялись в заговоре против короля, и король их наказал, ибо имел на то божественное право.

Протестантское же видение событий крайне резко и в ярких красках лепило из королевы-матери образ флорентийского чудовища, которому чужды интересы всех  французов, кроме своих собственных. Это было ярко отражено в гугенотском пафлете Ф. Отмана «О французских неистовствах»: черная коварная королева Екатерина Медичи, злобный, мстительный Гиз, услужливые итальянцы, полубезумный Карл IX, мученик Колиньи, исступленный народ Парижа и чудовищные зверства католиков73.

Прежде, чем наступил гражданский и религиозный хаос, явившийся прямым следствием Варфоломеевской ночи74, произошло ряд важных событий. Буквально через несколько дней после свадьбы 22 августа было совершено  покушение на Колиньи, так различно описанное в источниках, (главным образом, католических), в зависимости от принадлежности их автора к той или иной партии, но все сходятся в одном – во всех подробностях описание ранения и имени преступника. Из доклада Хуана де Олеги, секретаря посла Испании:

«В четверг 22 августа в 11 часов утра, в то время, как адмирал, выйдя из дворца, остановился, чтобы прочесть письмо, которое дал ему дворянин-гугенот, в него выстрелили  из соседнего дома из аркебузы, и ему  выстрелом оторвало палец с правой руки и пронзило левую руку: кисть и выше кисти, пуля вышла в области локтя; как только он почувствовал, что ранен, он не сказал ничего, кроме того, чтобы установили, кто виновен»75. Предположительно современники называли убийцу как некоего  Моревера, якобы подосланного Гизами. Имя преступника было важно, поскольку протестанты, собравшиеся у постели раненного адмирала, подозревали в этом если не короля, в последнее время благоволившего адмиралу, то королеву-мать, а убийца, нанятый Гизами, прямо бросал тень и на нее. Протестантский взгляд на этот случай говорил также о том, что это была личная месть Гизов в знак отмщения за смерть отца герцога Гиза, устроенную будто бы по наущению адмирала76. Возможно, если это было так, то тогда вполне объясним поступок Екатерины, решившей расправиться уже со всеми приверженцами новой религии, иначе могла бы быть запятнана ее репутация. Маргариты спустя 20 лет в своих мемуарах писала,  что ничего не знала о готовящейся резне: «Что касается меня, то я пребывала в полном неведении всего. Я лишь видела, что все пришли в движение: гугеноты пребывали в отчаянии от покушения, а господа де Гизы перешептывались, опасаясь, что им придется отвечать за содеянное. Гугеноты считали меня подозрительной, потому что я была католичкой, а католики – потому что я была женой гугенота, короля Наваррского»77.

Так или иначе, но это неудавшееся покушение, взбудоражило гугенотов, пребывающих в Париже, которые требовали либо найти преступника, либо ответственности за все от самого короля. В пятницу и в субботу заседал своеобразный "кризисный комитет": король, Екатерина Медичи, брат короля герцог Анжуйский, маршал Таван, канцлер Бираг и еще несколько вельмож. «Совет это сначала не был одобрен королем Карлом, который весьма благоволил к господину адмиралу и иным руководителям этой религии, и рассчитывал, что они послужат ему во Фландрии», - писала Маргарита, говоря о том, как было трудно Карлу принять подобное решение в отношении уже успевшего стать ему другом адмирала и его товарищей78.

Роковое решение было принято не на Совете, а в личном кабинете короля, под влиянием королевы-матери. Поставив Карла перед выбором, что если он не решится на уничтожение  вождей гугенотов, то они уничтожат его в отместку за адмирала, Екатерина Медичи добилась от короля согласия на то безумство, за которое власть позднее будет вынуждена задним числом взять на себя ответственность: «После этого, отправившись в покои королевы-матери, он послал за господином де Гизом и другими католическими принцами и капитанами, и там у королевы-матери было принято решение учинить резню той же ночью – ночью на Святого Варфоломея»79.

Началась  подготовка католиков к так называемой «массовой операции»: были собраны войска, наемники-швейцарцы расставлены по всем улицам Парижа и вокруг дворца, а горожане были предупреждены о возможной опасности, и им было приказано вооружаться.

Первым актом трагедии было убийство Гаспара де Колиньи ночью с 23 на 24 августа, приказ о котором был отдан Карлом IX под влиянием королевы-матери. С утра зазвонил колокол церкви Сен-Жермен О’ксерруа, который дал сигнал к началу операции по устранению адмирала, а вовсе не к началу всеобщей резни, о чем говорила традиционная католическая литература, стараясь таким образом придать священный смысл бесчинствам католиков80. Жестокая расправа над гугенотским военным лидером также очень различно описана современниками, опять же в зависимости от их субъективных взглядов и от религиозной принадлежности. К отелю на улице Бетизи, где находился больной адмирал, были подосланы наемные швейцарцы под руководством – Гиза, д’Омаля и д’Ангулема: «Они поднялись в покои хозяина и, в то время как он лежал в кровати, герцог де Гиз выстрелил из пистолета ему в голову; затем его выбросили из окна во двор его отеля, где он получил немало ударов шпагами и кинжалами. Когда его хотели выбросить из окна, он сказал: «О, сударь, сжальтесь над моей старостью!» Но ему не дали времени сказать больше»81. В других источниках, также носящих прокатолический оттенок, убийство адмирала описывается как жертвоприношение, которое должно быть угодно Богу и само по себе справедливо, поэтому жесткость его вполне себя оправдывает: из донесения Ф. Кавриана, мантуанского врача на службе у Екатерины Медичи: «Названный адмирал был безжалостно выброшен в окно. После этого его на решетке поволокли по городу. Ему отсекли голову ножом, и один дворян, воздев ее на острие шпаги, нес по городу, крича: «Вот голова злодея, который принес столько бед Французскому королевству!.. он один был зачинщиком гражданских войн и причиной смерти ста тысяч человек. Нужно учесть пример этот и понять, что если Бог отсрочивает наказание, значит, оно будет более серьезным и оттого запаздывает»82. Называется также и имя убийцы практически во всех прокатолических источниках – некий чешский дворянин Бем, пребывающий  на службе в королевской страже.

Протестантское изложение событий по поводу смерти  военного лидера сделало из него настоящего мученика, честно и стойко встретившего  смерть лицом к лицу. Так, Агриппа д’Обинье писал в своей созданной позднее «Всеобщей истории»: «Вот герцог де Гиз во дворе, и Кассен с другими капитанами и немцем по имени Бем добрались до крыльца. Адмирал стоял со своим пастором Марленом и говорил ему: «Это моя смерть, которой я никогда не боялся, ибо это от бога; не нужно мне более человеческой помощи. Ради бога, спасайтесь». Пока они испытывают сломанные двери, Бем входит в комнату; он находит адмирала в ночном платье и спрашивает его: «Ты адмирал?» Ответом было: «Молодой человек, уважай мою старость: пусть по крайней мере я умру от руки дворянина, а не этого денщика». Но на эти слова Бем пронзил его шпагой. Герцог де  Гиз спросил, сделано ли дело,  и когда Бем ответил, что да, ему приказали выбросить тело за окно, что он и сделал»83.

Свидетельство Маргариты, которая как уже говорилось, ничего не знала о предстоящей расправе, не слишком изобилует подробностями и отличается крайней сдержанностью, и оттого само по себе очень ценно:  «Господин де Гиз направил к дому адмирала немецкого дворянина Бема, который, поднявшись в его комнату, заколол его кинжалом и выбросил из окна к ногам своего господина, герцога де Гиза»84. Как видим, исходя из вышесказанного, главными виновниками так называемого первого акта «Варфоломеевской бойни» названы, главным образом, Гизы, что будет позднее либо приниматься, либо оспариваться историками85.

Далее начинается второй акт Варфоломеевской ночи – массовое истребление протестантов в Париже, враждебном к ним, распаленном проповедями и, вероятно увидевшем в ночных расправах образец для подражания,  которое продолжалось несколько дней и которого избежали очень немногие реформаты. Даже королевская семья заперлась в Лувре, «откуда король, безо всякого результата, отдавал прево, эшевенам и милиции приказы прекратить эту бойню»86.

Один из мифов, прочно утвердившийся в протестантской  литературе о том, что дома протестантов были заранее помечены мелом и что горожане нашивали себе на одежду белые кресты, дабы их можно было отличить от еретиков, является ложным, так как власти ни к чему было отмечать дома гугенотов – они, приезжая в Париж, сразу становились  на довольствие при Лувре, (образ крестов возник в гугенотских описаниях позже как реминисценция из Библии — они отождествляли себя с еврейскими младенцами, вырезанными фараоном в Египте), а о таких мелочах, как украшение шляпы белыми крестами, тогда вряд ли кто думал. Украшать шляпы крестами могли лишь те заговорщики, которые убивали Колиньи и других видных гугенотов.  К тому же гугенотов легко можно было узнать по черным одеждам, которые те, как правило, носили87. Источники описывают подробно эту «священную миссию», устроенную католическим населением Парижа, с большой долей субъективизма и оттого становящейся все более противоречивой: из доклада Хуана де Олеги, секретаря посла Испании: «В воскресенье  в день Святого Варфоломея в 3 часа утра пробил набат; все парижане начали убивать гугенотов в городе, ломая двери домов, населенных таковыми, и разграбляя все, что находили»88. Бойня нарастала, были слышны крики: «Бей их, бей их!», - писал Ф. Кавриан, королевский врач. – «Не щадили никого.  Ни пол, ни возраст не вызывали сострадания. То действительно была бойня. Улицы оказались завалены трупами, нагими и истерзанными, трупы плыли и по реке. Настолько зрелище было жутким, что не позволяло выразить победителям даже смеха»89.