Присоединение Прибалтики к СССР 1939-1940 гг

 Таллиннское поражение явилось одной из причин принятого в феврале 1925 г. решения Политбюро ЦК РКП(б) о прекращении направляемой советскими государственными органами «активной разведки» и «боевой и повстанческой работы» в «прилегающих к СССР странах» (при этом констатировалось установление с ними «более или менее нормальных дипломатических отношений»). Впрочем, уже с начала 20-х гг. отношение Москвы к странам Балтии по существу определялось государственными потребностями ослабевшей России [Там же. с. 228-229].

В преддверии Генуэзской конференции по предложению Советской России была организована встреча ее делегации с представителями балтийских стран в Риге (февраль 1922 г.). Когда в 1922 г. Эстонией, Латвией, Финляндией и Польшей был подписан договор о военно-политическом союзе («Варшавский аккорд»), в НКИД заговорили, что навязывать свою «любовь» балтийским странам становится «не только бессмысленно, но и компрометантно». Тем не менее на подписание «Варшавского аккорда» Москва ответила предложением провести региональную конференцию по разоружению (она состоялась в Москве в декабре 1922 г.). После отказа Финляндии и Польши от ратификации варшавского договора, в ноябре 1923 г. Эстония и Латвия заключили договор о военном союзе. Одновременно латвийское правительство заверило Москву в своем твердом намерении в случае польско-советского вооруженного конфликта сохранить нейтралитет. Со своей стороны СССР направил Латвии, Литве и Эстонии предложение заключить соглашения о нейтралитете и даже о взаимном ненападении (от чего Москва прежде воздерживалась как от ненужного излишества). Судя по дипломатической переписке, в срыве планов советско-балтийской конференции по этим вопросам немалую роль, наряду с противодействием Варшавы, сыграл внутрипартийный кризис в СССР конца 1923 – начала 1924 гг.[Там же. с. 229].

Складывания основ политического партнерства сопровождалось развитием экономических связей СССР с Латвией и, отчасти, Эстонией и даже Литвой. Идя навстречу желаниям этих государств расширять торгово-хозяйственные связи, Москва руководствовалась, по свидетельству члена Коллегий Наркоминдела и Наркомвнешторга Якова Ганецкого (Фюрстенберга), соображениями экономической выгоды. Первостепенной областью взаимодействия Москвы с «балтийцами» стала торговля, прежде всего, транзитная. Обоюдная заинтересованность стимулировала исключительные усилия по развитию транспортной инфраструктуры. В сжатые сроки латвийские власти постарались привести в порядок портовые сооружения, углубить акваторию Рижского и Виндавского портов, отремонтировать и построить железнодорожные мосты и элеваторы для поступающего из России хлеба. Невзирая на возражения Реввоенсовета советские организации инвестировали собственные средства в модернизацию Таллиннского порта. Вынашивались планы аналогичных инвестиций в железные дороги Литвы в интересах развития экспорта леса через Мемель.

Поэтому, если в начале 20-х гг. советское руководство беспокоила внешняя для Балтии угроза (прогнозировалось скорое поглощение Польшей независимой Литвы), то к середине десятилетия все острее стали восприниматься попытки координации действий балтийских государств между собой, их склонность опереться на Хельсинки и Варшаву. После неудачи «Варшавского аккорда» в Москве ожидали новых попыток создания военно-политического объединения (Малый или Большой балтийский союз под польской гегемонией), которое могло бы явиться важнейшим плацдармом для «больших империалистов» - Англии и Франции[Кен, Рупасов, 2002, с. 231].

 В начале 1925 г. в Риге состоялась очередная информационная встреча военных экспертов из стран Балтии и Польши, не имевшая серьезных политических или военных последствий. Это заурядное событие стало поводом для пересмотра стихийно складывавшейся балтийской политики СССР. После специального рассмотрения в комиссии Политбюро, высшая советская инстанция постановила, что сотрудничество стран Балтии между собой и особенно с Польшей и Финляндией «таит в себе непосредственную угрозу опасности СССР». Задачам ее отражения должны были быть подчинены экономические, дипломатические и разведывательные возможности СССР. 

Наметившийся поворот в отношении СССР к балтийским странам отчасти объяснялся и менявшейся экономической конъюнктурой. С восстановлением политических и торгово-хозяйственных связей с другими государствами Европы, прежде всего, с Англией, Францией, Германией, Чехословакией, сократилась нужда как в торговом посредничестве прибалтов, так и в особых услугах с их стороны (например, при конспиративных торгово-финансовых сделках). Восстанавливал дореволюционные обороты Ленинградский торговый порт, и транзит через Латвию, переставая быть для СССР насущно необходимым, стал рассматриваться как благодеяние, на которое Риге следует отвечать политическими уступками. К тому же унаследованное балтийскими странами промышленное оборудование старело и выходило из строя (например, судостроительные и судоремонтные предприятия Эстонии), утрачивая привлекательность для советских заказчиков. Под влиянием этих обстоятельств советское руководство было готово начать рассматривать торговые отношения с государствами Балтии главным образом с точки зрения оказания на них «экономического давления». Учитывая масштабы торговли и транзита, эта установка относилась в первую очередь к Латвии.

Наконец, на складывание новых установок в отношении Прибалтики повлиял исход зондажных переговоров СССР с Польшей и Германией. Осенью 1924 г. в НКИД активно обсуждалась возможность «генерального соглашения» с Польшей. Оно должно было повлечь за собой «исправление границ», включая как отказ Литвы от притязаний на Вильно, так и появление общей советско-литовской границы. Неизбежным следствием такого соглашения явился бы фактический раздел Балтии на советскую и польскую сферы влияния. Привлекательность «польского сценария» умерялась холодностью Варшавы и горячими настояниями немецкой дипломатии, в конце 1924 г. соблазнявшей Москву договоренностью о разделе Польши. Советское руководство, отказываясь от переговоров с Германией на этот счет, вместе с тем попыталось начать антипольское сотрудничество двух стран в балтийском регионе. В итоге главным направлением советской политики, наряду с экономическим воздействием на Латвию, становилось культивирование непримиримой позиции Литвы в отношении Польши, чтобы парализовать усилия по налаживанию балтийского сотрудничества в рамках Большого или Малого союза. С начала 1925 г. естественным партнером СССР на Балтике становится Германия, а главным противником – Польша. [Кен, Рупасов, с. 232-233].

  1.2 Новые политические  перспективы СССР в Прибалтике 1926-1933гг.

Подписание в декабре 1925 г. Локарнских соглашений, гарантировавших западную границу Германии, осложняло международное положение Польши и государств Балтии и одновременно открывало перед Москвой новые внешнеполитические перспективы. Советское руководство внесло дополнительные коррективы в свою балтийскую политику. Несмотря на стойкое отвращение к участию в многосторонних обязательствах, весной 1926 г. Политбюро разрешило НКИД прозондировать отношение Латвии, Литвы и Эстонии к возможности заключения с СССР коллективного (четверного) гарантийного пакта. Эта инициатива была рассчитана на то, чтобы, привлекая к себе балтийские страны, отделить их от Польши, и таким образом, выступить в роли главного гаранта независимости своих соседей на Балтике. Однако уже на стадии подготовки переговоров выявились нежелательные последствия такого шага.

Опасения Риги и Таллинна оказаться в зависимом положении побудили их приступить к согласованию своих действий с Варшавой и Хельсинки и закрепить в совместном латвийско-эстонско-финском меморандуме основы предполагаемого соглашения с СССР. Москве пришлось ограничиться более традиционными методами divide et impera, намеченными в постановлении Политбюро 1925 г. [Кен, Рупасов, 2002, с. 233].

В первую очередь речь шла о попытке внесения раскола в общий фронт лимитрофов предложением Латвии широкомасштабного экономического сотрудничества. Советской стороной учитывались не только важное стратегическое положение этой страны, в силу чего Рига оказалась в центре внимания государств Англии, Франции, Польши и Германии, фактически превративших ее в один из центров разведывательной деятельности против Советской России, но и надежда использовать противоречия между поляками и латышами. Наряду с этим Москва рассчитывала использовать сложившиеся особые отношения с основными политическими силами – Латвийской социал-демократической партией и Крестьянским союзом. 

Попытка имела частичный успех. Латвийское правительство с удовлетворением откликнулось на предложения о развитии торгово-хозяйственных связей и приступило к согласованию статей двустороннего гарантийного договора, текст которого стороны парафировали в августе 1926 г. Со своей стороны Москва сдержала обещание и в ноябре 1927 г. подписала выгодный для Риги торговый договор. Позднее член Коллегии НКИД Стомоняков разъяснял Сталину значение этой акции: «Если мы торговым договором не добились ориентации Латвии на СССР, то мы, несомненно, заключением этого договора вбили клин между Латвией и Эстонией… и помешали образованию польско-прибалтийского союза». [Кен, Рупасов, с. 233-234].

Действительно, взаимопонимание между Москвой и Ригой достигло после подписания договора такого уровня, который позволял латвийскому посланнику К. Озолсу заявлять: «…Оба государства должны быть готовы ответить войной Польше на ее вторжение в Литву. Только в этом случае Польша будет сидеть спокойно, если она будет знать, что СССР и Латвия выступят против ее экспансии вооруженной силой». С 1926 г., отмечали в Москве, «прекратились совместные открытые и демонстративные конференции прибалтов с Польшей», тем более, что обострение советско-польских отношений (в особенности после возвращения к власти Ю. Пилсудского) и «военная тревога» 1927 г. в СССР, побуждали Латвию и даже Эстонию сдержанно относиться к польским авансам.[Там же. с. 234].

Другое направление советской политики после 1925 г. состояло в культивировании отношений с Литвой, в укреплении антипольской позиции которой была заинтересована и Германия. Пока в среде литовских политиков сохранялись серьезные надежды на урегулирование отношений с Польшей, Москве удавалось добиваться немного и лишь при немалых политических затратах. После более чем годовых проволочек 28 сентября 1926 г. были подписаны советско-литовский договор о дружбе и нейтралитете и секретное «джентльменское соглашение», предусматривавшего обмен конфиденциальной информацией. К договору была приложена нота наркома Чичерина, в которой выражалась поддержка СССР литовских притязаний на Вильнюсский (Виленский) край. Эти договоренности имели «фатальное значение для польско-советских отношений». Балтийские соседи Литвы задумывались о скором установлении над нею советского протектората. Впрочем, расцвет отношений Москвы с Каунасом оказался кратковременным. Переворот, совершенный в декабре 1926 г. таутининками во главе с А.Сметоной и А.Вольдемарасом (ранее находивших поддержку СССР в своей борьбе со сторонниками литовско-польского компромисса), неожиданно привел к болезненному для Москвы прекращению политических контактов вплоть до лета следующего года (обмен конфиденциальной информацией возобновился лишь в 1929 г.). Главные трения с Литвой были урегулированы после отзыва самонадеянного полпреда С. Александровского (его сменил А. Аросев). Москва заявляла о своей «заинтересованности в консолидации внутреннего положения в Литве» и обещала сдерживать активность литовских коммунистов, которым под давлением репрессий пришлось уйти в глубокое подполье. В действиях новых литовских властей Москву по сути не устраивало лишь одно, но важное соображение – возможность оказаться втянутой, благодаря авантюризму премьера Вольдемараса, в вооруженный литовско-польский конфликт. Летом 1928 г. советская дипломатия прямо указала Вольдемарасу, что в этом случае СССР сохранит нейтралитет.

В отношениях СССР с Эстонией существенных перемен не происходило. Развитие советско-латвийских хозяйственных связей подогревало интерес эстонских деловых кругов к восточному соседу. Однако поскольку в своей внешней политике Таллинн ориентировался прежде всего на Варшаву, торговый договор с Эстонией СССР согласился заключить лишь осенью 1929 г. Его вступление в силу совпало с началом мирового экономического кризиса и пересмотром общих внешнеторговых приоритетов СССР, в силу чего объем двусторонней торговли резко сократился. Использовать экономические рычаги для упрочения влияния в Эстонии для советской дипломатии оказалось невозможным.

Сложившееся к концу 1928 г. общее соотношение сил в Прибалтике Москва попыталась изменить с помощью необычной мирной инициативы. С запозданием заявив о присоединении к договору об отказе от войны как средстве национальной политики (пакт Бриана-Келлога) советская дипломатия попыталась использовать его для демонстрации своей роли в сглаживании напряженности между Литвой и Польшей, не уступая при этом настояниям Варшавы в пользу ведения переговоров с СССР вместе со всеми западными лимитрофами. В декабре 1928 г. фактический руководитель НКИД Литвинов предложил Варшаве и Каунасу подписать особый протокол о досрочном введении в действие пакта Бриана-Келлога. «Верные» литовцы, однако, сообщили об этом плане латышам, а поляки – всем балтийским странам. В итоге Москва, как и в 1926-1927 гг., оказалась перед столь нежеланным «единым фронтом» Польши и Балтии [Кен, Рупасов, 2002, с. 235].

Польская дипломатия умело использовала охлаждение в советско-латвийских отношениях, наметившееся весной-летом 1928 г., когда Москва, сохранявшая уверенность в том, что Латвия остается «в числе наших западных соседей страной, которая больше всего не укладывается в программу создания единого фронта против нас», не придала должного внимания сигналам об изменении внешнеполитических симпатий руководителя крупнейшей партии К.Ульманиса. В результате стремительных дипломатических маневров полякам удалось переиграть Москву, и инициатива Литвинова обратилась в свою противоположность. 5 февраля Московский протокол был подписан СССР, Польшей, Эстонией, Латвией и Румынией. Литва присоединилась к нему лишь спустя несколько месяцев. 

Это фактическое поражение побудило Кремль, с одной стороны, спровоцировать искусственное обострение отношений с Польшей, и с другой, заново оценить итоги десятилетних сношений с прибалтами. Стало очевидным, что ни политика экономических вложений, ни экономическое давление на Эстонию не принесли политических выгод. Избрание на пост главы государства летом 1929 г. О. Штрандмана явилось прелюдией к еще большему укреплению политических контактов Эстонии с Польшей. Тандем Сметоны и Вольдемараса дал трещину, но в Москве настолько устали от капризов Вольдемараса, что его устранение в сентябре 1929 г. и приход политиков, в принципе допускавших компромисс с Варшавой, не воспринимались как серьезная потеря для советской дипломатии.