Реформы Петра I и их значение

Смириться с возвращением почти что к временам царя Алексея Михайловича было просто невозможно, новая схватка с Османской державой надвигалась неотвратимо. И все же не Екатерина II выступила с инициативой, руки были связаны Польшей. Н.И. Панин тревожился: "Не время еще сходиться нам с Портою до разрыва", надо сперва освободиться от "польских хлопот". С турками держались предупредительно, прекратили начатое было строительство крепости Святого Дмитрия (Ростова-на-Дону), посланнику А.М. Обрескову направили 70 тыс. рублей для придания "лестным блеском золота" большей убедительности его миролюбивым демаршам. Екатерина II надеялась, что "с помощью Божьей на сей раз мимо пройдется" [40].

Не обошлось. Раздосадованная неудачей в Польше, встревоженная ростом могущества Екатерины II, которую король Луи XV продолжал считать узурпаторшей, французская дипломатия стала натравливать Высокую Порту на Россию. Посол в Стамбуле в апреле 1766 г. получил инструкцию: "Единственной целью Ваших усилий должно быть вовлечение турок в войну". Далее следовала циничная фраза: "Нас не интересует конечный успех, но само ее объявление и ход позволят нам приступить к разрушению зловещих замыслов Екатерины" [41].

Особых усилий послу прилагать не понадобилось. В Константинополе с тревогой следили за начавшимся развалом Польши, что грозило крахом всему Восточному барьеру. В диване одержали верх "мужи меча". Великий везир вспомнил о подходившем к случаю условии Прутского мира 1711 г. - обязательстве Петра не вмешиваться в польские дела, и потребовал от Обрезкова на аудиенции гарантии вывода царских войск из Речи Посполитой: "Отвечай, изменник, в двух словах, обязываешься ли ты, что все войска из Польши выведутся, или хочешь видеть войну?". По вошедшему в традицию обычаю Обрескова из дворцовых покоев препроводили в Семибашенный замок и заточили в подземелье. 9 ноября 1768 г. царица известила дворы, что она, "противу истинной склонности своей", намерена употребить дарованные ей "от Бога силы в отмщение" и в доставление России "полного и публичного удовлетворения", подчеркнув тем самым, что стала жертвой агрессии [42].

В январе 1769 г. крымская конница вторглась на Украину, разоряя порубежные селения, сжигая все на пути и грабя. Последний в истории набег дорого обошелся России - к Перекопу пригнали полон, 16 тыс. душ. Использовав фактор внезапности, конница как бы испарилась. А генерал-аншеф П.А. Румянцев спешно занял войсками "бариерные земли" и приступил к восстановлению Азова и Таганрога [43].

Взвешивая соотношение сил вступивших в противоборство держав, тогдашние наблюдатели прочили успех Высокой Порте: она могла выставить на поле боя 400 тыс. пешего и конного войска и 100 тыс. крымских татар в придачу, русские - не больше 180 тыс. штыков и сабель. Опыт недавней войны (1735-1739 гг.) не вдохновлял: турки разгромили цесарцев и пошли на минимальные уступки российской стороне. При составлении мирной программы в мечтах далеко не возносились, даже помышлять о вторжении на Балканы при противодействии чуть ли не всей Европы было опасно. Совет при высочайшем дворе, размышляя о том, "к какому концу вести войну и в случае наших авантажей какие выгоды за полезные положить", изложил оные выгоды скромно: настоять на свободе плавания по Черному морю и для этого добиться учреждения порта и крепости; в общем плане говорилось об уточнении границы с Польшей так, чтобы "навсегда спокойствие не нарушалось". Высказывалось пожелание получить какой-нибудь остров в Средиземном море для создания там базы [44]

С самого начала войны появились стратегические преимущества турецкой стороны - обладание Крымом и господство на море, что позволяло наносить удары в любой точке побережья. Российское командование собиралось прежде всего овладеть выходом из Азовского моря, "дабы зунд Черного моря чрез то заполучить в свои руки и тогда нашим судам способно будет крейсировать до самого Царьградского канала и до устья Дуная" [45]. Но в целом сухопутные операции в 1769 г. развертывались вяло -противники наращивали силы. Генерал-аншеф А.М. Голицын не решился на штурм крепости Хотин. Осенью город все же был занят, турки ушли сами, опасаясь остаться на зиму без продовольствия. Голицына сместили с должности за нерешительность, армию возглавил энергичный и талантливый Петр Александрович Румянцев, который к концу года занял Дунайские княжества.

Международная обстановка выглядела далеко не безоблачной. Король Людовик XV - открытый подстрекатель турок; венский двор - в тревоге, от былых союзных отношений не осталось и следа, они могли существовать лишь в оборонительном варианте, при отпоре османской экспансии. В 1768 г. обозначился вариант наступательный, а роста российского могущества Габсбурги боялись, Балканы рассматривали как сферу своих интересов, продвижение России к Дунаю считали овладением господствующими позициями на подступах к ним. От венской дипломатии можно было ожидать всяческих каверз, и действительность превзошла самые мрачные опасения.

Союзник поневоле, Фридрих II, занимал двусмысленную позицию. Помогать Екатерине II он не желал и писал своему брату Генриху: "Россия - страшное могущество, от которого через полвека будет трепетать вся Европа". Способствовать ее усилению Берлин не собирался, заманить короля в войну с османами выходило за пределы возможного: "Я заключил союз с Россией... не для того, чтобы под русскими знаменами вести пагубную войну, от которой мне ни тепло, ни холодно". Скуповатому "старому Фрицу" жаль было выдавать ежегодно 400 тыс. рублей субсидии Екатерине II по договору 1764 г. Царица уже заслужила репутацию искусного, а для оппонентов - и коварного дипломата, и Фридрих не скрывал своих опасений: "Боюсь, чтобы меня не стали доить, как корову", в обмен "на изящный комплимент и соболью шубу" [46].

Король поэтому источал миролюбие и предлагал свои услуги по улаживанию конфликта - со скромными результатами для России и наименьшим ущербом для Высокой Порты. Если это не удастся, Екатерина заупрямится, а война выдастся долгой и трудной, можно выдвинуть иной вариант - предложить царице раздел Речи Посполитой. Фридрих свидетельствовал в своих мемуарах: "Предстояло на выбор: или остановить Россию на поприще ее громадных завоеваний, или, что было благоразумнее, попробовать лавировать, извлечь из ее успехов выгоду для себя" [47].

Лояльно держались одни британцы, кровно заинтересованные в торговле с Россией и традиционно враждебные Франции. И тогда родилась дерзновенная мысль - отправить флот из Балтики в Средиземное море, нанести удары по турецкому побережью, повторить легендарную морскую битву при Лепанто (1571 г.), в которой испанцы и венецианцы сожгли и пустили на дно 200 османских галер. Сент-джемский кабинет предоставил английские порты в распоряжение русской эскадры и разрешил вербовку моряков. Статс-секретарь лорд Рошфор делился с послом А. Мусиным-Пушкиным сокровенной мечтой: "Как бы я желал, чтобы мы были в войне с Францией! Два соединенных флота наделали бы прекрасных вещей" [48].

Французы в бессилии наблюдали, как мимо их берегов проплывают парусники под андреевским флагом, бросить вызов и России, и Великобритании они не решились. Оставалось предаваться самоутешению. Герцог Э.Ф. Шуазель, ведавший иностранными делами, уведомил посла в Петербурге: "Его величество желает, чтобы война России и Турции продолжалась до тех пор, пока петербургский двор, униженный или по крайней мере ослабленный, не будет в состоянии думать об угнетении соседей и вмешательстве в общеевропейские дела" [49].

Эскадра Г.А. Спиридова миновала Гибралтар, в Италии взяла на борт Алексея Орлова, назначенного командующим всеми силами в Средиземном море, и в славном Чесменском сражении 26 июня 1770 г. между островом Хиос и материком разгромила сильный турецкий флот. Отчет адмирала о битве слогом своим походил на торжественную оду: "Турецкий флот атаковали, разбили, разломали, сожгли, на небо пустили, потопили и в пепел обратили, и оставили на том месте престрашное позорище" [50].

На сухопутном театре Румянцев разбил неприятеля в трех сражениях - у Рябой Могилы, у Ларги и в генеральной битве на реке Кагул, притоке Дуная, 21 июля (1 августа) 1770 г., имея всего 17 тыс. пехоты и конницы, против 150 тыс. османов. Противостоять умелому маневру и штыковому удару обученных по-европейски полков турки оказались не в состоянии. К концу кампания Румянцев, уже фельдмаршал, занял южную часть Бессарабии, Буджак, крепости Измаил, Килию, Аккерман и Бендеры и овладел дунайским портом Браиловым (Брэилой).

1771 г. ознаменовался занятием Крыма, многие мурзы отказались от безнадежного сопротивления и перешли под высокую царскую руку.

Но на международном горизонте сгущались тучи. Из Вены поступали вести одна тревожнее другой, и под их аккомпанемент прошел весь год. Посол, князь Д.М. Голицын, сообщал о концентрации войск в Трансильвании, на фланге российской Дунайской армии. Всего, по данным дипломата, - а он умел в нужных случаях развязать кошелек, - к переброске намечалось 60 тыс. человек, 17 пехотных и 19 конных полков. А у Румянцева - всего 45 тыс. штыков и сабель [51] Ни для кого не было секретом, для чего собираются в кулак австрийские силы. Старший сын и соправитель императрицы Марии-Терезии, Иосиф, жаждал воспрепятствовать "постыдному" (для Турции) миру. Он излагал свои соображения брату Леопольду: "Если русские прорвутся через Дунай и пойдут к Адрианополю, то для нас наступит время двинуть войска на Дунай для отрезания им обратного перехода, во время которого армия их может быть уничтожена" [52]. В 1771 г. состоялись две встречи Иосифа II с Фридрихом II, и последний, "верный союзному долгу", информировал, а точнее - дезинформировал Екатерину II, подавая информацию таким образом, чтобы создать преувеличенное представление о жесткости и непримиримости позиции Вены.

В декабре 1771 г. до коллегии иностранных дел дошли слухи о свершившейся австро-турецкой сделке. Пронырливости осведомителей не хватило на то, чтобы вовремя разузнать про подписание еще 7 июля договора, по которому Вена обязывалась "путем переговоров или силой оружия" добиться от России заключения мира с возвращением туркам всех занятых ее войсками "крепостей, провинций и территорий". О себе Габсбурги позаботились, выговорив, в обмен на услугу, лакомый кусок - Олтению, Западную или Малую Валахию до реки Алута (Олт), и субсидию в 200 тыс. кошельков (4 млн. пиастров), отсюда и название конвенции - субсидная. В марте 1772 г. англичане конфиденциально представили Н.И. Панину ее текст [53]. Неприятной новости так не хотелось верить, что Д.М. Голицын, в порядке перестраховки, подкупил, кого нужно, и заимел копию нужной бумаги, "какую надежным каналом получил я... естли истину сказать, так за денги" [54].

Российская дипломатия развила кипучую деятельность, стремясь развеять нависшую над страной угрозу. Императрица заверяла венский двор, что не помышляет о завоеваниях:"Постоянным правилом, на коем она основывает свою славу, является счастье и спокойствие подданных". Ее цель - возмещение убытков, обеспечение границ империи, укрепление мира, снятие преград с черноморской торговли, в отношении татар - сделать соседство с Крымом "менее беспокойным", а для сего добиться прекращения над ними "одиозного ига"(османского) и предоставления им "всех прав и прерогатив свободного и независимого народа". То же самое - независимость (разумеется, при соответствующем влиянии самодержавия), - предусматривалось в отношении Дунайских княжеств.

Из Шенбруннского дворца пришел запрет на все. "Мир на таком основании даст Российской империи громадное могущество, а Оттоманской империи - падение в перспективе, более или менее отдаленное, но неизбежное, что несовместимо с безопасностью Австрии", - гласил ответ венского канцлера В.А. Кауница. Екатерина II негодовала: "Наши кондиции не им на суд отданы... Их устраивает диктовать мир. Но не диктаторам осуществлять свою власть над Россией" [55].

От зоркого взора российской дипломатии не укрылись нелады в августейшем габсбургском семействе. Императрица-мать, Мария-Терезия, косо смотрела на свидания своего первенца с Фридрихом Прусским, который захватил у нее богатую Силезию. Старая дама считала себя обобранной до нитки. В двух войнах она потерпела неудачу и не желала испытывать судьбу и третьей, с Россией. Осведомленные люди сообщали о чуть ли не ежедневных столкновениях матери с сыном [56].

Не разделяли воинственного азарта Иосифа II многие генералы: удар по армии Румянцева, а дальше что? Поход на Россию? Весь прошлый опыт свидетельствовал, что развязать с ней войну легко, а выбраться из нее трудно, в бескрайних российских просторах можно и заблудиться. Простейший подсчет показывал, что тогда Фридриxy II достаточно будет собрать корпус в 20 тыс. и устроить военную прогулку в Богемию (Чехию). Еще легче "старому Фрицу" обрушиться на Австрийские Нидерланды (Бельгию).

Подписав субсидный договор с Портой, австрийцы предались размышлениям, испугавшись содеянного, и не спешили с его ратификацией. Но угроза нападения с фланга и в тыл армии Румянцева не миновала. А тут еще молодой шведский король Густав III, двоюродный брат Екатерины II по матери, совершил государственный переворот, восстановил абсолютную власть монарха, и в Петербурге усилились опасения насчет спокойствия на севере: "Есть ли французская партия верх возмет, то сомнения нет о возобновлении комедии 1741 года", т.е. русско-шведской войны, - тревожилась Екатерина II. Аккредитованные в России дипломаты предвкушали: "Если шведы осмелятся действовать наступательно, ничто не помешает им овладеть Кронштадтом и этой столицей" [57], т.е. Петербургом.

Страна устала от длившейся уже четыре года изнурительной войны. Один рекрутский набор шел за другим (всего - 300 тыс. человек). В армию, по словам Румянцева, поступала"слабая неучь" [58]. В 1771 г. разразился "чумной бунт" в Москве, в 1772 г. произошли волнения на Дону, а впереди - великое Пугачевское восстание. Продолжать войну при постоянной угрозе диверсии с австрийской стороны становилось опасно. Екатерина II пришла к выводу - нужно отвлечь внимание Вены на север, и на улицу Фридриха II пришел праздник: царица сняла свои прежние возражения против раздела Речи Посполитой. Центр противоречий перемещался с Балкан в Центральную Европу. Прусский король потерял интерес к сотрудничеству с Габсбургами и перешел к соперничеству с ними. Австрийцы перестали бряцать оружием в опасной близости от театра войны. Высокая Порта лишалась активной поддержки прежних конфидентов, приступивших к растерзанию Польши. Субсидный договор 1771 г. так и остался нератифицированным, венскому двору пришлось выбираться из паутины козней, им же сотканной. Императрица-королева Мария-Терезия сожалела о провокационной военной демонстрации в Трансильвании и о "несчастной" конвенции с турками: "Мы хотели действовать по-прусски (что в ее устах означало - по-разбойничьи. - В.В.), сохраняя в то же время вид честности" [59]. Британскому дипломату Р. Гэннингу Панин заявил: "Один только польский раздел помешал Австрии обнажить меч". Денис Иванович Фонвизин, служивший тогда в ведомстве иностранных дел, надеялся на большее: ценой раздела "купили мы прекращение войны, нас изнуряющей" [60]