Советская внешняя политика в годы «холодной войны»(1945-1985)

Первое важное свидетельство того, насколько сложно получить одобрение своих начинаний, чехословацкие лидеры получили во время состоявшейся 23 марта 1968 г. в Дрездене встречи с главами восточноевропейских компартий, которые прибегли к неприкрытому нажиму на Дубчека, требуя объяснений, куда он намерен завести страну. Сюрпризом встречи были отсутствие румынской делегации и обильное присутствие военных из Советского Союза и ГДР, в том числе даже командующих отдельными частями. А когда будущий премьер О. Черник перед началом заседания поинтересовался у Брежнева, зачем их пригласили, то получил ответ: "Когда понадобится их помощь в решении чехословацких проблем, она сразу может быть предоставлена".                                       

В свою очередь, Брежнев  на встрече вопрошал Дубчека: "Не понимаю, зачем так подчеркивать, что у вас настала демократизация? Что значит либерализация, процесс возрождения?" - и ставил ему в пример демократические нормы в КПСС. В. Гомулка и Я. Кадар в один голос заклинали учитывать опыт венгерской контрреволюции: "Контрреволюционные силы начинают с невинных студенческих демонстраций, с выдвижения рассчитанных на дешевый успех требований, легко вводящих людей в заблуждение, но вся их деятельность направлена на ослабление и разложение государственного аппарата, подрыв руководящей роли партии".

Чехословацкая делегация  не отрицала развития у себя в стране некоторых отрицательных процессов (консолидация "правых" и овладение ими средствами информации), но в целом настаивала, что партия контролирует положение и оснований для серьезной тревоги нет. На это лидеры пяти партий со всей прямотой указали, что видят картину в несколько ином свете. По ряду западных исследований кочует незапротоколированная фраза В. Ульбрихта: "Если Чехословакия продолжит январский курс, мы все подвергнемся серьезной опасности. Нас просто вышвырнут".

Все рассуждения о "человеческом лице" социализма, народном энтузиазме, вызванном новым курсом, привлекательности реформированного социализма для левой общественности на Западе воспринимались лидерами Варшавского пакта как наивные. Они считали, что такого рода доводы противоречат прагматичному подходу. Поскольку после Дрездена политический процесс в Чехословакии, как и прежде, был направлен на дальнейшее развитие демократии никакие предупреждения уже не могли его затормозить, кризис в отношениях с союзниками стал неизбежным.

Естественным продолжением дрезденской встречи стали московские переговоры 4 мая, на которых Дубчек и его коллеги тщетно пытались убедить Брежнева, Подгорного и Косыгина, что для обуздания общественной стихии нельзя использовать лишь административные методы. Кремль мог бы реагировать на происходившее в соседней стране как на поиск путей совершенствования существующей системы, устранения крайностей и пережитков сталинизма. Такая оценка чехословацких событий повлекла бы за собой критику и собственных порядков, обусловила бы в дальнейшем трансформацию собственной системы. В противном случае неизбежными становились превознесение господствовавших в СССР порядков, подтверждение их значения как образцовых для братских стран, а следовательно, погружение в последующем в глухой консерватизм.

На советско-чехословацких  переговорах 4 мая Брежнев определил внутриполитическую ситуацию в самом СССР как "очень хорошую. КПСС пользуется большим авторитетом, чем когда бы то ни было". Между тем деятельность в Чехословакии разных клубов, направленная на подрыв монопольных позиций КПЧ, "распущенность" средств массовой информации, спонтанный характер первомайских торжеств, шум вокруг реабилитации склоняли брежневское руководство к мнению, что "настал период борьбы за власть, в условиях которого надо вести себя как в бою"¹⁵. Под напором советских обвинений лидеры КПЧ настолько растерялись, что послушно спросили, что им отвечать на вопросы корреспондентов о ходе переговоров, когда они возвратятся в Прагу.

В том же плане следует  рассматривать визит в Москву министра иностранных дел Чехословакии И. Гаека, стремившегося к тому, чтобы в пределах существующих возможностей ЧССР проводила линию на большую самостоятельность в международной политике. На переговорах, состоявшихся 5 мая, А. Громыко вещал И. Гаеку основополагающие социалистические принципы, а Гаек пытался убедить советского коллегу, что именно эти принципы положены в основу чехословацкой политики. Наконец, Громыко заявил, что в Чехословакии "контрреволюция поднимает голову" и, не слушая возражений, повез Гаека в Кремль к Косыгину. Поведение Громыко объясняется подчиненным статусом советской дипломатии и замещением понятия государственных интересов идеологическими стереотипами. Советский министр иностранных дел, не имея в то время статуса в Политбюро, просто избегал брать на себя ответственность за крайне идеологизированные и замыкавшиеся в конечном счете на фигуре генерального секретаря, Политбюро и Секретариате ЦК КПСС отношения с "братскими" партиями.

Ситуация в Чехословакии находилась в центре обсуждения на встрече глав пяти правящих восточноевропейских компартий (без участия КПЧ), проходившей в Москве 8 мая. Под прицелом критики оказались даже скромные экономические новации, как правило, до начала "нормализации" не вызывавшие возражений партнеров по блоку. Ульбрихт утверждал, что "реформы Шика падут тяжким бременем на рабочий класс. От них выиграет только интеллигенция". Говоря о наступлении контрреволюции, Ульбрихт выразился очень определенно; "Чехословакия управляется не Черником, а агентурным центром, подчиненным не Праге, а Бонну". Его поддержал Гомулка: "Необходимо найти в руководстве здоровое ядро, на которое можно ставить. Им главное - начать бороться" внутри партии, а мы их поддержим". В пункте о расколе Президиума ЦК КПЧ выявилось некоторое расхождение между лидерами КПСС, рассчитывавшими, продолжая диалог с Дубчеком и центристами, подвигнуть их на коалицию с промосковской группой для совместных усилий по пресечению всякой общественной активности в стране, и Ульбрихтом с Гомулкой, искавшими опору среди крайних, антиреформаторских элементов и уже терявшими надежду переубедить Дубчека.

Не желая, как после  Дрездена, "пускать события на самотек, советские лидеры на этот раз решились на ряд шагов пропагандистского, дипломатического и военного характера, с тем чтобы предотвратить стихийное развитие событий в ЧССР и ее отказ от норм, принятых в содружестве. На празднование годовщины освобождения Чехословакии туда отправился генеральско-маршальский "десант", усиленный советскими партийными работниками. Объяснив свой необъявленный визит желанием "видеть своего старого фронтового товарища президента Свободу", они, отказавшись от сопровождения, разъехались в разных направлениях зондировать обстановку в чехословацких воинских частях. Параллельно в Остраве глава промосковской группировки Президиума ЦК КПЧ Д. Кольдер совещался 3-4 мая с чехословацкими и польскими офицерами госбезопасности; а на другой встрече (в Польском Тешине) секретарь ЦК А. Индра, также представлявший ортодоксальных коммунистов, услышал от секретаря Катовицкого воеводского комитета Э. Герека: если ситуация в Чехословакии будет развиваться в том же направлении, то не исключено военное решение.

Все эти разрозненные факты выстраиваются в один логический ряд, если принять версию об ожидании главами государств Варшавского Договора обращения к ним за помощью со стороны ортодоксальных чехословацких коммунистов и перенесения - в случае получения такого приглашения — маневров блока, проходивших в то время на польской территории, на территорию Чехословакии. Результатом могли стать либо постоянное размещение советских войск в ЧССР, либо приход к власти в Праге людей, готовых внять настоянию союзников, сократив простор для действий внепартийной оппозиции. Подтверждением тому служит сенсационное свидетельство генерала Г.П. Яшкина, командовавшего в 1968 году 24-й Самарско-Ульяновской танковой дивизией. Маршал И. Якубовский, инспектировавший дивизию 8 мая, поставил перед ней задачу 9 мая в 11.00 пересечь чехословацко-польскую границу и осуществить поход по двум направлениям: на Ческе-Будеёвице и Табор. На запрос Яшкина, что делать с противостоящими на границе чехословацкими танками, Якубовский ответил приказом; "Сбросьте танки в реку и ровно в 11.00, перейдя границу, начните осуществлять поставленную задачу", но через десять минут отменил приказ, велев дивизии сосредоточиться в катовицком лесу.

Вышесказанное позволяет сделать  вывод о возможности мини-интервенции и верхушечного путча в Чехословакии еще в мае 1968 года, а также отметить большую самостоятельность в действиях военной верхушки, готовой ради своих стратегических замыслов спровоцировать серьезный международный конфликт.

Самым действенным средством  давления на отбившегося от рук союзника были призваны стать непрекращавшиеся штабные учения и маневры на чехословацкой территории, сроки которых подгонялись всякий раз к пленумам КПЧ или другим форумам, на которых ожидалась проба сил между партийными реформаторами и традиционалистами. Участник учений "Шумава" венгерский министр обороны Л. Цинеге доносил Кадару, что по впечатлениям, вынесенным из этих учений венгерскими военными, их следует расценивать как "генеральную репетицию оккупации", а также отметил оскорбительное отношение к чехословацким военным. Чехословацкий министр обороны М. Дзур тщетно добивался у командовавшего учениями маршала Якубовского информации о дате их окончания.

Другим важным средством  нажима было постоянное вмешательство советской стороны в работу высших партийных органов Чехословакии. Как только за несколько дней до заседания Президиума ЦК КПЧ его члены получали материалы для обсуждения, они через В. Биляка и с соответствующими комментариями попадали в советское посольство, и к началу заседания посол Червоненко передавал Дубчеку послание из Кремля либо следовал звонок Брежнева. Как вспоминал член чехословацкого руководства Б. Шимон, после интервенции механизм давления еще более усовершенствовался и звонки из Москвы, вознамерившейся повлиять на ход обсуждения и характер принимаемых решений, раздавались уже в ходе заседаний Президиума. Так, в телефонном разговоре 9 августа 1968 г. Брежнев, еще надеясь оторвать Дубчека от реформаторского крыла, заклинал его: "У тебя есть силы и люди в Президиуме – здоровые силы, на которые ты можешь опереться и которые за тебя отдадут все. Важно только твое решение опереться на эти силы, приблизить их к себе и повести за собой на борьбу против правых".

Письма Брежнева Дубчеку часто  носили чуть ли не эпический характер. "Сижу один, среди глубокой ночи, - писал он Дубчеку о своих раздумьях над судьбами мира. - ...Империализм сейчас, не имея возможности пойти против нас лобовой военной атакой... пытается развернуть наступление на идеологическом фронте. Империализм ищет наиболее слабые звенья (имелась в виду Чехословакия. - Авг.) в социалистическом лагере".

Отражением эскалации  напряженности в отношениях КПЧ с остальными "братскими" партиями стала спешно созванная и заставшая Дубчека врасплох варшавская встреча в верхах (14 июля). От участия в ней КПЧ предпочла уклониться — напрашивалась, помимо прочего, явная аналогия с вызовом Яна Гуса на суд в Констанце. На этот раз- Брежнев доказывал наличие сформулированных классиками и общих для всех соцстран принципов социализма, нарушение которых затрагивает интересы всего советского блока. Когда Брежнев заключил свою речь выражением готовности "оказать любую помощь чехословацкому рабочему классу и всему народу в целом", в зале заседаний, по воспоминаниям переводчика Гомулки, "угроза повисла в воздухе и в наступившей тревожной паузе никто не аплодировал". Выступление Т. Живкова, как правило, бездумно репродуцировавшего советскую позицию, оказалось самым радикальным. В данном случае он произнес то, что неудобно было огласить Брежневу: "Военная помощь не исключается".

Итогом встречи явилось ультимативное обращение к КПЧ, в котором ее партнеры, с одной стороны, декларировали свое нежелание вмешиваться в чужие дела, а с другой - обвиняли ее в утрате политического контроля. По наблюдениям очевидцев, Ульбрихт был в ярости из-за того, что главы компартий вновь уклонились от конкретных мер силового воздействия против пражских "ревизионистов". Когда в кулуарах зашла речь о вариантах возможного развития событий, он, понизив голос, предложил "возбудить словаков  против чехов". Очевидно, у лидеров блока забота о монолитном единстве и идейной чистоте соседствовала с крайней неразборчивостью в средствах их поддержания.

Когда отношения между  КПСС и КПЧ достигли самой низкой точки и ситуация стала сопоставима с советско-югославским конфликтом 1948 года, обе партии пришли к необходимости двусторонних переговоров делегаций в составе партийных лидеров. Переговоры состоялись в Чиерне-над-Тисой в июле 1968 года. Выбор средств для укрощения пражского ревизионизма мог иметь настолько далеко идущие последствия для мирового коммунистического движения и судеб мира в целом, что Политбюро ЦК КПСС, сохранявшее в то время видимость коллективного руководства, не пожелало доверить определение этих средств одному лидеру или даже руководящей тройке (Брежневу, Подгорному, Косыгину). Кроме того, такой вариант позволял и с чехословацкой стороны не ограничивать состав участников руководящей тройкой (Дубчек, Черник, Смрковский), застроенной в основном реформаторски, а расширить его за счет членов Президиума ЦК КПЧ с более консервативными взглядами.

Переговоры открылись четырехчасовой речью Брежнева, в которой он, перемежая цитаты из чехословацкой печати с обвинениями в потакании западному империализму, приписал ведущим деятелям "пражской весны" стремление протащить контрреволюцию. Вопреки имеющей хождение в западной литературе версии о кризисе в советском руководстве, вызванном разницей оценок происходившего в Праге, и даже расколе между отдельными советскими ведомствами, члены Политбюро, представлявшие эти ведомства, выступали на переговорах чрезвычайно сплоченно, демонстрируя предварительную договоренность о разделении ролей.

Так, идеолог Суслов говорил об идеологическом хаосе, царящем в чехословацких средствах информации, председатель ВЦСПС Шелепин - об отказе чехословацких профсоюзов от функции воспитания масс. Шелест - о влиянии "пражской весны" на национальное движение на Украине и закарпатский сепаратизм. Идеологические вопросы, в которых советские вожди чувствовали себя не особенно твердо, отходят на второй план, уступая место соображениям геополитического порядка. Вот как прозвучало предупреждение Косыгина: "Осознайте, что ваша западная граница представляет собой нашу границу". В то же время, как показывают стенограммы многочисленных советско-чехословацких переговоров, лидеры КПСС не были избавлены от веры в стереотипы, созданные собственной пропагандой. Брежнев вполне серьезно отмечал "негодование наших рабочих, всех трудящихся" как ответ на преследование в Чехословакии людей, выражавших симпатии к СССР и оправдывавших его нажим на Прагу. "Нам приходится сдерживать рабочий класс, нашу партию потому, что они требуют ответа за все это", - заявил Брежнев.

Советские представители  всех рангов часто проявляли неспособность отделить сущностные явления от раздражающих частностей. Так, они крайне болезненно реагировали на выпады ставшей неподцензурной чехословацкой печати; в разряд событий первостепенной важности на переговорах варшавской "пятерки" в Москве 8 мая был поставлен факт участия американской военной техники в съемках фильма о второй мировой войне на территории Чехословакии; чрезмерное значение придавалось деятельности малочисленных интеллигентских объединений вроде группы профессора В. Черны, о которой КГБ специально информировал Ульбрихта, Гомулку и Живкова. Характерен такой эпизод: когда на переговорах с Косыгиным в мае зашла речь о разнородных элементах, поддерживающих КПЧ, посол Червоненко вмешался, желая подкрепить аргументацию Косыгина: "А вы знаете, что Дубчека поддерживают длинноволосые?".