Советская внешняя политика в годы «холодной войны»(1945-1985)

По мнению некоторых  западных авторов, указания на неопределенность и расхождения внутри советского руководства слишком многочисленны, чтобы их игнорировать, и оккупация Чехословакии стала симптомом продолжавшегося кризиса власти в СССР. Кризис власти видится им либо в принципиальных разногласиях, возникших в Политбюро по поводу целесообразности применения военной силы, либо в расколе между другими органами власти - будь то армия, КГБ или Совет Министров. Однако беседы с рядом деятелей, хорошо знающих механизм принятия решений, позволяют предположить, что Политбюро ЦК КПСС было едино, считая необходимым ввод войск, против никто не высказался, но это не означало, что больше по частным вопросам не было расхождений. Коалиции в Политбюро, складывавшиеся от случая к случаю, были, как правило, не стабильны и недолговечны, возникали чаще всего в связи с кадровыми перестановками, а не с расхождениями по проблемам международных отношений. Знаменатель позиций членов высшего руководства по внешнеполитическим проблемам был общим, что не исключало споров по конкретным методам решения этих проблем. Применительно к кризису 1968 года никак не просматривается их деление на либералов-западников и интернационалистов-ленинцев или идеологов и прагматиков-технократов, принятое в западной литературе. Что касается фрагментации власти - ее рассредоточения по отдельным ведомствам, - то она происходила в период правления немощных генсеков (1974-1985). В 1968 году они самостоятельной роли не играли, хотя могли лоббировать свои корпоративные интересы. В условиях существовавшей тогда жесткой иерархии вторжение в сферу чужой компетенции не поощрялось. В классическом голосовании на Политбюро с поднятием рук просто не было необходимости; все возражения снимались в ходе предварительных дискуссий, проходивших часто в самой неформальной обстановке - по телефону, на отдыхе, на охоте. Решения или принимались единогласно или, в случае серьезных возражений, откладывались "на потом". В случае возникновения острых политических ситуаций, требовавших немедленной реакции, решение обычно принималось руководящей "четверкой": Брежневым, Косыгиным, Подгорным и Сусловым.

Хотя по проблемам, связанным с чехословацким кризисом, советские вожди выступали единым фронтом, изучение стенограмм их переговоров с лидерами КПЧ и других "братских" партий позволяет выявить некоторую индивидуальность их подходов. Брежневу, безусловно, импонировала роль высшего арбитра, несущего всю тяжесть ответственности за судьбы блока, и следовавшие одна за другой встречи его участников дали ему возможность утвердиться в таком качестве. В силу этих и других обстоятельств он старался не казаться самым ярым антагонистом Дубчека в совместных дискуссиях, предшествовавших вводу войск. Его выступления всякий раз были очень пространными, но не самими жесткими с точки зрения выводов. Интеллектуальный потенциал Брежнева еще не был столь драматически подорван, как в последующие годы, и он мог, например, разразиться получасовым импровизированным монологом, особенно когда речь шла об обманутом доверии к "команде" Дубчека и что-то задевало его лично либо он считал нужным порассуждать о незыблемости геополитического расклада в после - военной Европе.

До тех пор, пока существовала видимость коллективного руководства, на деле сводящегося к руководящей "четверке", и Брежнев сам не почувствовал вкуса к внешней политике, ответственность за межгосударственные отношения нес Косыгин. Полюса взаимного отталкивания возникали по линии межпартийных, а не государственных отношений между СССР и ЧССР, не дававших никаких поводов для конфликтов. Тем не менее на переговорах по партийной линии Косыгин в силу своего авторитета и международного опыта был столь же активен, как и Брежнев. В подходе к кризису 1968 года Косыгин никак не обнаруживал часто приписываемого ему прагматизма или технократизма. Новации Шика с ходу отметались им как переориентация экономики на Запад, а наиболее оскорбительные ремарки Косыгина в адрес "пражской весны" указывают, что он отнюдь не делался восприимчивее к ее идеалам, но, наоборот, более других советских вождей был склонен к драматизации событий.

Подгорный во всех своих  оценках культивировал враждебность к интеллигенции, склонной, по его мнению, ко всевозможным нездоровым увлечениям. В то же время ему были свойственны проявления мужицкого здравого смысла и некоторые элементы национального восприятия, начисто вытравленные у других членов высшего руководства, что сказывалось, например, в их позиции по вопросам поставок советского сырья.

Голос Суслова на переговорах 1968 года звучал чрезвычайно редко. В соответствии с выполняемой им инквизиторски-цензорской функцией его заботило, как то или иное международное событие отразится на внутренней жизни страны. Вопреки сложившимся стереотипам о его принадлежности к крайним "ястребам", на форумах в Чиерне и Братиславе он выступал в качестве умиротворителя, несколько раз спасая переговоры от полного срыва.       

Существенным фактором давления в пользу силового метода ликвидации чехословацкого кризиса стало неприятие "пражской весны" со стороны непосредственных соседей ЧССР - Польши и ГДР, лидеры которых имели основания опасаться, что коммунистический реформизм и демократическая стихийность распространятся и на  их страны. Знакомство с протоколами встреч на высшем уровне дает представление об Ульбрихте как о блюстителе идеологической чистоты, утомлявшем глав "братских" компартия своим менторским тоном и экскурсами в прошлое Коминтерна. В смысле заостренности выводов он, как и Гомулка, шел значительно дальше советских лидеров, провоцируя ужесточение их реакции. Гомулка со своим назойливым выпячиванием классового подхода явно претендовал на имидж рабочего лидера. Живков большей частью пребывал в дремотном состоянии и пробуждался лишь тогда, когда следовало поддержать аргументы Брежнева. Кадар, поначалу сочувствовавший Дубчеку и не одобрявший интервенционистского варианта ликвидации кризиса, к августу также признал безуспешными политические поиски выхода.

К августу 1968 года советские  лидеры сами загнали себя в положение, когда каждый последующий шаг создавал новые тупики и требовал эскалации напряженности до кульминационной точки - военной акции. Тогдашний консультант в аппарате ЦК КПСС А.Е. Бовин признавал стихийность формирования советской реакции, хотя впоследствии Запад и искал в ней определенную логику. На Западе считали, что "мы играем в шахматы, а мы играем в бильярд". Подготовка вторжения велась задолго до 20 августа, во всяком случае, [начиная с майских маневров, в Политбюро и министерстве обороны обсуждались возможные варианты использования наших войск. Ко времени совещания в Варшаве, а позднее в Чиерне и Братиславе войска уже были сконцентрированы на границах, и если бы последовал призыв со стороны "здоровых сил" в КПЧ или переговоры с чехословацким руководством кончились провалом, то "интернациональная помощь" была бы немедленно предоставлена.

С высокой степенью вероятности  можно предположить, что на выбор времени интервенции повлияли перенесение на более ранний срок созыва съезда компартии Словакии и назначение на 9 сентября съезда КПЧ, на котором неизбежно потерпели бы поражение просоветские элементы. - На чрезвычайном высочанском съезде КПЧ, собравшемся нелегально в первые дни оккупации, было открыто заявлено, что "прежде всего основная цель интервенции – сорвать наш съезд. Они пошли на это, зная, что съезд выразит мнение большинства коммунистов и всей нации, закрепит окончательную победу январского курса и расчистит путь для дальнейшего развития нашего социалистического общества".Произошло объединение различных сегментов интервенционистской коалиции: догматически настроенных членов брежневского руководства, правителей четырех восточноевропейских коммунистических режимов, реакционной военщины, стремившейся любой ценой к размещению советских частей на чехословацкой территории, и традиционалистского крыла КПЧ, реально оказавшегося перед перспективой утраты всякого влияния на политическую жизнь и вознамерившегося осуществить ревизию умеренных решений Чиерны и Братиславы, а также не допустить партийного съезда, призванного выбрать гомогенное руководство для осуществления реформаторской программы.

Развивая свой собственный тезис о вероятности отрыва Чехословакии от Варшавского Договора, советская пропаганда активно эксплуатировала миф то о германской угрозе, то об особых планах американского империализма в отношении этой страны. Как отражение глубоко укоренившегося оборонного сознания, комплекса "осажденной крепости" воспринимаются публикации в "Правде" о маневрах бундесвера "Черный лев" на границах с Чехословакией или статьи "Авантюристические планы Пентагона и ЦРУ" и "Подстрекатели", появившиеся в конце июля. Но, по всем объективным данным, концентрация войск НАТО летом 1968 года не выходила за пределы, которых она уже достигала в прошлом, не давая, однако, повода для критического вывода.

Советник президента США Л. Джонсона по вопросам национальной безопасности У. Ростоу утверждал, что на самом деле американцы "изо всех сил стремились избежать впечатления, что поощряют происходящее в Чехословакии". Так же как и советских вождей, американцев пугала возможность повторения венгерских событий 1956 года. <Единственный раз, - вспоминал Ростоу, - мы выразили протест после того, как их пропаганда заявила, будто чехам помогают ФРГ и НАТО. Раек пригласил Добрынина и сказал ему: "Это неправда, и вы знаете, что это не так. Это нужно прекратить", - и утверждения такого рода действительно прекратились>. Тогдашний министр иностранных дел ФРГ В. Брандт в июне 1968 года на сессии Совета НАТО выступил за сокращение войск в Центральной Европе, и его инициатива в конечном счете вылилась в венские переговоры о взаимном сокращении войск, но, как заключает он в своих мемуарах, "все заглохло из-за вступления Советской Армии в Чехословакию. Для наших соседей это явилось тяжелым потрясением, а для нашей политики - серьезным поражением".

Шифровки чехословацкого МИД подтверждают, что, предпринимая агрессию против союзного государства, СССР мог действовать без оглядки на реакцию Запада и не опасаясь спровоцировать конфликт более крупных масштабов. Приведем лишь некоторые из них. В конце марта 1968 года сотрудники госдепартамента в неформальных беседах отмечали, что "США признают интересы СССР в Восточной Европе и не желают, чтобы ЧССР стала объектом конфронтации великих держав. Из этого следует, что США и дальше будут сохранять выжидательную позицию и не предпримут никаких шагов, которые могли бы быть интерпретированы как попытки вмешательства в ситуацию у нас (т.е. в ЧССР. - Авт.) и нарушение наших союзнических договоренностей с СССР и другими государствами Варшавского Договора".

В апреле, в момент высшего  разгула демократической стихии в Праге, стало известно, что "дипломатические круги США с интересом наблюдают за трудностями демократического процесса в ЧССР и выступают за то, чтобы снизился риск драматического развития, способного вызвать острую реакцию наших друзей". В мае посол США в Праге Дж. Бим на брифинге для американских журналистов обосновывал пассивность политики по отношению к Чехословакии стремлением "не осложнять у нас (т.е. в Чехословакии. - Авг.) внутреннее развитие" ввиду того, что любой "активный шаг США может быть истолкован нашими друзьями и частью общественности как попытка вмешательства с целью повлиять на политический процесс". У наблюдателей создалось впечатление, что Бим старался убедить госдепартамент "занять более активную позицию в американо-чехословацких двусторонних связях, но натолкнулся на единодушный отпор администрации" .

Созерцательная позиция США не претерпела изменений и когда угроза военного вмешательства стала совершенно очевидной. Накануне варшавской встречи представитель Белого дома Дэвис предупредил чехословацкого посла Дуду, что "США останутся сторонним наблюдателем" при всех условиях, а неделей позже И. Болен из госдепартамента в личном порядке сообщил советскому послу А. Добрынину, что военная интервенция, конечно, осложнила бы отношения, но он не представляет, какие конкретные акции могли бы предпринять США. Главы западных государств, и прежде всего США, считали "пражскую весну" и связанные с ней разногласия внутри коммунистического блока домашней сварой коммунистов и избегали такого вмешательства в дела региона, которое могло бы быть расценено как нарушение ялтинского раздела сфер влияния или подорвало бы шансы на успех переговоров об ограничении вооружений. Тактика безучастного наблюдателя дала результат, обратный желаемому. Слишком явно дав понять СССР, что использование силы в отношении вышедшего из повиновения союзника не грозит ему никакими серьезными осложнениями в международном плане. Запад только спровоцировал агрессора на самые радикальные действия и не спас переговоры по ОСВ.

Окончательное решение  о вводе войск было принято на расширенном заседании Политбюро ЦК КПСС и получило одобрение остальных глав компартий, представлявших страны - участницы вторжения на встрече в Москве 18 августа. Таким образом, вторжению был придан характер интернациональной акции. Смысл военной операции сводился к своего рода хирургической операции по отстранению от власти утративших доверие союзников и передаче власти в Чехословакии в руки более ортодоксальных и послушных лидеров. Ставка была сделана на верхушечный переворот в' Президиуме ЦК КПЧ, на заседании которого "здоровые силы", имевшие, по советским данным, перевес, постараются вызвать окончательный раскол, выразить недоверие "команде" Дубчека и официально обратиться за помощью к государствам - участникам Варшавского пакта. Упоминание Брежневым "пригласительного" письма, под которым в течение дня будет поставлено не менее 50 подписей, дает основания предположить, что могут быть обнаружены и другие приглашения помимо направленного от кандидата в члены Президиума ЦК КПЧ А. Капека и второго (с пятью подписями), которые уже были обнародованы.

Главы пяти компартий  были полностью уверены в успехе акции, заручившись поддержкой половины Президиума ЦК КПЧ и значительной части чехословацких партийных функционеров на местах, которым надлежало, получив сигнал от обновленного Президиума, с цветами встретить советские части, восстановить партийный контроль, сделать своими руками всю грязную работу, арестовав и интернировав кого надо, освободив союзные войска от какого бы то ни было вмешательства во внутренние дела. Согласно первоначальному сценарию, никто не собирался интернировать в СССР Дубчека и его соратников и создавать марионеточное рабоче-крестьянское временное правительство - все это было плодом последующей скороспелой импровизации. Предполагалось лишь сместить баланс сил в пользу промосковской фракции, отправив Дубчека на время в отпуск, удалив из Президиума нескольких радикальных деятелей, совсем уж невосприимчивых к советам из Кремля, а затем руками той же "команды" Дубчека и в присутствии советских войск провести последовательную "нормализацию" политической жизни, задушить всякие ростки демократии.