Традиции и инновации

Чуждые для индийской культуры элементы вначале образуют, по выражению М. Сингера, “иностранные анклавы”: в них включены самые разнообразные элементы заимствований — от философских идей до европейской одежды. Это уже известная нам фаза отбора.

Затем группы населения начинают понемногу копировать содержимое этих “анклавов”. Так, например, во время господства мусульман индийцы, желающие поступить на государственную службу, учили персидский язык, а в годы владычества Британии — английский. Тогда же индийцы средних сословий, пренебрегая опасностью ритуального осквернения, начали посылать сыновей в европейские школы, носить европейскую одежду. Здесь мы можем говорить уже о стадии воспроизведения. Вначале группы местного населения, связанные с иностранцами, действуют на свой страх и риск и могут даже быть подвергнуты остракизму. Однако со временем отношение к инновациям и инноваторам меняется, и сфера инновации начинает рассматриваться как нейтральная, где не нужно со всей строгостью выполнять религиозные предписания.

Затем, на стадии модификации, нововведения начинают становиться частью местной культуры, изменяя ее и меняясь сами. Так, гениальным инкорпоратором европейских идей в индийскую культуру был Махатма Ганди. Он верил в основы своей древней культуры, но его страстная любовь к отверженным и его антипатия к кастовому строю во многом были обязаны своим происхождением европейскому либерализму !9 в., а истоки его пацифизма следует искать в Нагорной проповеди и у Л.Толстого. Также результатом западного влияния на Ганди является и его борьба за права женщин. При этом привнесенные инновационные черты его учения подкреплялись авторитетом древнеиндийских, освященных религией, норм и заповедей: так , он проповедовал идею служения обществу как религиозного долга индуиста.

Ганди понимал, что включение инновации нельзя считать полным, пока заимствование не будет рассматриваться не просто как современное, но и как традиционное (стадия структурной интеграции). Заимствование должно стать “древним”. Для того, чтобы человек Востока воспринял явление модернизации, надо представить его явлением культурной реставрации. Отсюда, например, попытки жителей Индии найти в Ведах упоминание об аэроплане или реакции деления атомного ядра.

В нашу эпоху такое “освящение” инновации не является необходимым. Важнейшим их источником для этнических культур становится современная общемировая культура. Но закономерности восприятия из нее инноваций обладают определенной спецификой, в каждом отдельном случае связанной с особым психологическим складом народа, с потребностями его культуры и с его традициями.

3. Психокультурные факторы принятия или отторжения инокультурных влияний. Взаимодействие и взаимопроникновение традиции и инновации

Как бы своеобразны и неповторимы ни были бы культуры, не было культур настолько замкнутых, чтобы они развивались сами по себе. Даже островное положение Японии не явилось преградой для проникновения в нее китайских, индийских, корейских, а в нашем веке – европейских и американских веяний. А русская культура подвергалась и византийским, и болгарским, и польским, и белорусским – в лице Симеона Полоцкого, сербским и др. воздействиям. В 18 веке русская светская культура во многом развивалась под влиянием французской, в 19 в. – английской (в этом смысле трудно переоценить значение “байронизма” и его влияние на творчество Пушкина и поэтов пушкинского круга, а также на творчество Лермонтова) и немецкой (русская философская мысль). В свою очередь, русская культура 19-20 вв. оказала огромное воздействие на мировую.

История армянского театра с конца 19 в. – это история бесконечных постановок Шекспира: ведь его творчество как нельзя лучше соответствует менталитету, трагическому духу армянского народа (это проявляется и в быту: если на родине Шекспира детей не называют именами шекспировских героев, то в Армении по сей день живут Гамлеты, Отелло, Ромео и Джульетты).

Вывод ясен: инокультурные воздействия приживаются в культуре только в том случае, если соответствуют ментальности и “картине мира” народа . Н.Я. Данилевский уподобляет это влиянию почвенного удобрения на растение. “Под такими условиями, – пишет он, – народы иного культурного типа могут и должны знакомиться с результатами чужого опыта, принимая и прикладывая к себе из него то, что, так сказать, стоит вне сферы народности...” [28, 293].

Эти влияния никогда не остаются “чистыми”, они постоянно “подстраиваются” к духу народа и перерабатываются на свой лад. Так, на русский живописный авангард начала века (А. Лентулова, Н. Гончарову, М. Ларионова, В. Кандинского, К. Малевича и др.) воздействовали и французский постимпрессионизм, и немецкий экспрессионизм, но, в свою очередь, их творчество, став известным в Европе, повлияло на всю европейскую живопись нашего столетия.

Если же точек соприкосновения с “душой народа” и с его культурой нет, то вступает в силу не процесс творческой переработки иновлияния, а процесс его отторжения. Примером может послужить хотя бы общеизвестный факт неприятия Шекспира во Франции в 18 в. Французы во все времена стремились к ясности и утонченной простоте (не случайно же классицизм родился именно в этой стране), поэтому шекспировские страсти оказались для них неприемлемыми, тем более, в период революций, когда основной драматургической темой была борьба чувств и общественного долга (П. Корнель, Ж. Расин).

Особенно наглядно восприятие инновации в соответствии с менталитетом народа и ее дальнейшее приспособление к нему видно в явлениях традиционно-бытовой культуры, и наиболее явственно оно проступает во взаимодействии древних, традиционных культур Востока с современной урбанистической западной цивилизацией. Так, предметы материальной культуры восточных стран не могут не изменяться в силу общемирового процесса модернизации. Сама же модернизация в традиционных культурах может идти в двух направлениях: по пути выработки новых, отвечающих современным запросам форм и по пути заимствования определенных форм и средств из арсенала общемировой культуры. Так, примером модернизации первого типа является изготовление традиционных для восточных народов предметов утвари из пластмассы, а национальной одежды — из синтетических тканей. Пример модернизации второго типа — заимствование модели современного европейского многоквартирного здания, разделенного на квартиры, с отоплением, водопроводом, канализацией и т.д. Казалось бы, во втором случае, национальное полностью поглощено общемировым. Но такой вывод поспешен. Так, грузинские архитекторы используют традиции народного зодчества в строительстве современных домов — сквозное проветривание квартир, заглубление секций, затеняющие квартиру глубокие лоджии и сплошные балконы. А при строительстве узбекских домов сооружают традиционный двухрядный каркас, а со стороны двора пристраивают традиционные айваны , где летом отдыхают и занимаются домашними делами. Казахи и киргизы до сих пор покрывают орнаментом нижнюю половину стен. Таким образом, новое оседлое жилище украшается привычным для глаза, некогда опоясывавшим юрту орнаментальным фризом, и т.д.

Взаимодействие в культуре народа старого и нового, своего и заимствованного осуществляется несколькими путями: простым проникновением элементов одной культуры в другую, синтезом и использованием заимствований в соответствии с традиционными нормами и обычаями.

•  При простом проникновении элементов одной культуры в другую исконные черты предмета или явления сохраняются в неприкосновенности, а заимствованные служат дополнением к ним. Так, в современном узбекском костюме сочетаются традиционно-узбекские (халат, пояс-платок, тюбетейка) и европейские элементы (покрой костюма, сорочка, галстук). В Японии —меблированные по-европейски комнаты украшаются национальными свитками с традиционной живописью или каллиграфией.

•  При с интезе традиционные и заимствованные черты в предмете или явлении трудно даже различить, настолько тесно они переплелись. В русском доме нередок обед, состоящий из украинского борща и узбекского плова с грузинской приправой. С другой стороны, русские блюда, хлебный квас, засол огурцов и др. прижились у самых разных народов бывшего СССР.

3.Нередким является и использование заимствования в соответствии с традиционными нормами и обычаями. Наиболее яркий пример связан с традиционной японской привычкой переобувания и разувания при входе в жилое помещение. Но в 20 в. жилым помещением (пусть временным) становится не только дом, но и вагон поезда, салон самолета. В связи с этим в Японии в железнодорожных вагонах и самолетах устанавливают специальные приспособления, которые в одном положении служат для опоры обутых ног, а в другом — для разутых.

Помимо причин ментального свойства, а также чисто утилитарных оснований вхождения или отторжения инокультурной инновации в жизнь этноса, существенную роль в этом процессе играют соображения моды и престижа. Так, с падением “железного занавеса” в русский язык проникли “американизмы”, многие из которых имеют в точности те же значения, что и издавна в нем существующие: презентация (представление), дистрибьютор (распространитель), менеджер (управляющий) и т.д. Иногда такие нововведения лаконично “означивают” какую-нибудь уже наличествующую в языке, но более громоздкую конструкцию: так, традиционное выражение “встреча в верхах” по этому принципу было заменено словом “саммит”. Но значительная часть подобных слов и выражений дублируют практически идентичные смыслы, уже давно прижившиеся в языке. Когда в 18 в. русская лексика переняла из немецкого слово “контора”, оно было необходимым, ибо означало новое явление в жизни России и аналогов в языке не имело. Но когда в конце 20 в. на смену слову “контора” приходит абсолютно идентичное по смыслу слово “офис”, то объяснить это можно лишь соображениями моды.

“Престижность подобных заимствований состоит в том, что одеваться и питаться по-новому или употреблять в речи заимствованные слова считается признаком высокой культуры, высокого общественного положения, а продолжать употреблять предметы и слова своей культуры выглядит признаком “простонародья”, “деревенщины” [6, 187 ] . Часто сама эта престижность заключается в новизне и экзотичности заимствованного. Достаточно вспомнить километровые очереди за первыми в России гамбургерами. Теперь гамбургер и прочие “бургеры” уже не считаются престижными, т.к. в утратили элемент новизны.

Механизм взаимодействия инновации и традиции с престижно-знаковой точки зрения выглядит примерно так: некая культура заимствует у другой, считающейся или являющейся более развитой, некий высокопрестижный элемент и начинает его усвоение. Этот элемент усваивается при помощи так называемых “новаторов”. Пока он является привилегией элиты, то пользуется высокой знаковой оценкой. По мере того, как этот элемент распространяется на все слои этноса, он становится все более привычным, т.е., постепенно входит в традицию данного этноса. Вытесненный же элемент постепенно становится редким и в силу его нераспространенности зачастую обретает престижность.

Выразительным примером такого механизма смены приоритетов в бытовой культуре является западная мода на синтетику, в начале 60-х достигшая СССР . Наличие синтетики в гардеробе было тогда показателем достаточно высокого уровня вкуса, заработка и возможности “достать” дорогую импортную вещь. А уже через десять лет нейлоновые вещи были “подвергнуты остракизму” как жаркие, вредные и немодные. Люди вернулись к натуральным тканям, которые труднее стирать и дольше сушить, но полезней и приятней носить.

О таких явлениях в применении к искусству интересно пишет Г. Гачев: “В жизни и искусстве всегда есть архаисты и новаторы. И слава богу, что есть, так как и те, и другие делают необходимое дело. Новатор стремится быть непохожим. На кого? На других, прежде всего на предшественников в ближайшем к нему кругу: в своем национальном доме. Это естественно... Он добивается того, что становится понятен людям своего поколения из других стран, говорит с ними на общем языке. И тем отличается от предшественником в своем национальном доме, становится там интересен. Но это говоренье на современном языке есть новаторство лишь для домашних. А для современников из других народов это лишь предпосылка высказывания, но не само высказывание. И новатор может стать безнадежно похожим и скучным. Ибо среди людей, одетых по моде, не меньше нивелировки, чем среди людей, одетых старомодно. “Понятен” — не значит “интересен”. А интересен он тем, что на этом языке неизвестное другим сообщает. А откуда может взяться это неизвестное? Лишь оттого, что наш “молодой-интересный” вырос в особом национальном организме. Больше неоткуда. Итак, стремясь быть непохожим на “отцов”, опираясь на современное искусство, новатор через некоторое время стремится быть непохожим на современников, опираясь на национальное искусство. Тогда он начинает радеть о своей родной субстанции, как на склоне лет усиливается тяга к земле, куда ляжем... Он холит и лелеет национальное, печется о нем, ходит в косоворотке и шароварах, становится оплотом национального духа, хранителем традиций. И этим он делает великое дело: удерживая субстанцию своего народа от растворения, возделывая почву, на которой вырастут молодые побеги” [20, 27-28 ] .

Во взаимоотношении престижного заимствования и традиции есть и еще один аспект, связанный с тем, насколько глубоко первое проникает в жизнь воспринявшего его этноса, в частности, полностью ли оно подменяет традиционные элементы культуры, и куда в таком случае “деваются” сами традиционные элементы.

Традиционные элементы не исчезают: они ждут часа своего возрождения. Так, японец может жить в доме с европейским фасадом, но по мере проникновения в глубь этого дома традиционные черты нарастает. “Чем более область быта и жизни открыта внешне, общедоступна для наблюдения, тем скорее она урбанизируется, и напротив, чем более она является интимной, тем дольше сохраняет традиционные черты” [6, 189 ] . Но главное: традиционно-этническое, впитанное с молоком матери, остается в душе человека. Так, некогда насильно обритые и обряженные в заморскую одежду дворяне петровских времен говорили, что они и в голландских кафтанах остаются русскими.