Традиции и инновации

Смысл жизни стационарных народов состоит в том, чтобы занимать в мироздании собственную нишу, не покушаясь на другие. Потому бытие членов такого этноса всегда строго регламентировано (вплоть до количества гребней, которые могла иметь жена японского землевладельца; до размеров крыльца дома; до покрытия крыши соломой или черепицей). Сама эта жизнь как бы идет по кругу, стараясь полностью копировать жизнь предков. Потому эти народы не имеют представления о времени в нашем понимании. Время для них — не переменная, а константа. Потому-то памятники старины для них значимы не как свидетельства давно ушедшего, но как всегда современное явление. Например, в Киото канаты для подвесного моста древнейшего в Японии буддийского храма до сих пор плетутся из женских волос: так что нельзя понять — то ли это сооружение древнее, то ли самое что ни на есть современное.

К.Леви-Стросс называл традиционные культуры “холодными”, живущими как бы на нуле исторической температуры, удерживающими этнос почти неизменным в течение многих столетий.

Народы динамического типа большей частью воспринимают инновации как развитие уже существующих традиций в том случае, если эти нововведения не противоречат основным этнокультурным доминантам данного этноса. К.Леви-Стросс называет такие общества и культуры “горячими”. Они обладают расширенным воспроизводством и кумулятивной историей. Идеи чужих культур либо активно усваиваются и обживаются, становясь своими, либо отторгаются – если идут вразрез с фундаментальными ценностями своей культуры. Часто говорят, что в возникновении самого явления “динамичности” определяющую роль сыграло появление письменности. Думается, что это предположение хоть и верно, но не исчерпывающе. Как же тогда объяснить вполне стационарное существование великих культур древности, в частности, Египта с ранним появлением древнеегипетской письменности и развитым алфавитом, включающим около 600 иероглифов? Вероятно, причина такого способа развития не столько — в возникновении феномена письменности, сколько в его широком распространении. Если же говорить конкретно о европейской цивилизации, то значительную роль в возникновении ее “культурного динамизма” играла сама христианская традиция.

Еще О.Шпенглер противопоставлял античной (“аполлоновской”) культуре, характеризующейся культом тела и статикой как принципом существования – европейскую (“фаустовскую”) с ее культом безграничного пространства и принципиальной незавершенностью. Следствие этого – тоска по идеалу, его поиски, метания европейского человека.

“Вольнодумство как пассивный скепсис было известно повсюду – в языческой античности, на Востоке, но под воздействием христианских ферментов вольнодумство впервые становится активным и революционным. Ведическая доктрина о духовном порождении как бы вводит родовое начало в область духа; христианство и в области духа, как и в области физической жизни, ставит родовое начало под вопрос ”, – пишет С.С.Аверинцев в статье “Западно-восточные размышления, или О несходстве сходного” [17, 39].

Авторитаризм “учительства” и “отцовства” не только поставлен под вопрос, но и и оспорен евангельской максимой: “Вы не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос; все же вы – братья. И отцом себе не называйте никого на земле: ибо один у вас Отец. Который на небесах” (Евангелие от Матфея 23. 8-9).

Христианство как религия и этическая система породило динамический тип этноса и – шире – динамическую цивилизацию. Это не единственный фактор: безусловно и влияние среды, ландшафта, географического положения, истории, внеэтнических контактов и, наконец, роли отдельных личностей и микрогрупп, но именно христианство объединило разрозненные страны в то явление, которое мы называем “европейской цивилизацией”

У “динамических” народов всегда возникают проблемы “отцов и детей”. Молодое поколение не похоже на предшествующее, и жизнь таких народов идет не по кругу, а по спирали, наряду с новым захватывая ценности прошлого, т.е., исчисление времени в цивилизациях такого типа не циклическое (как в стационарных), а линейное. Природную среду активно перестраивают и перекраивают в случае необходимости, а то и без нее.

Говоря о динамике как основном факторе развития, уточним, что в этом контексте выступают не столько народы, сколько нации и шире — цивилизации (например, европейская). Цивилизации гетерономны — “собраны” из разных элементов (народов), и когда ведущий народ в результате каких-либо обстоятельств утрачивает свое положение лидера, на смену ему приходит другой. Основной общественный институт динамических наций и цивилизаций – институт власти.

Как правило, когда говорят о динамическом пути развития того или иного общества, под этим подразумевают, что такое общество решительно “порвало” со своими традициями. Например, Г.Тард считал, что основой динамической цивилизации является “мода”, в то время как основа традиционного общества — подражание образцам, т.е. собственно традиционность. Но очевидно, что современные динамические цивилизации отличаются от “традиционных” этносов не отсутствием, а своеобразной специализированностью, расчлененностью традиции в связи с процессами разделения труда и растущего расслоения (стратификации) общества , в силу которых само это общество имеет большую возможность выбора среди конкурирующих традиций.

Если проанализировать специфику европейской цивилизации как динамической общности, можно выделить следующие черты:

•  накопление научных знаний и технологий, нередко опережающее актуальные потребности;

•  частое появление новых лидеров, способных перестроить мир на новых началах;

•  постоянные экономические и социальные трансформации;

•  интеграцию индивидов и социальных групп в этнические и цивилизационные общности при все возрастающей самостоятельности индивидов и групп внутри этноса и государства;

•  утверждение свободы выбора как фундаментального права и обязанности индивида, социальной группы и общества в целом.

•  отделение ремесла от земледелия, светской власти от церковной, политики от морали и, как следствие, – раннее выделение искусства и культуры как самостоятельной сферы духовного производства.

Как уже говорилось, практически все динамические этносы теперь находятся в составе тех или иных общерегиональных цивилизаций. Каждый народ существует и в качестве самостоятельной социокультурной общности, и одновременно входит в метаэтническую группу. Поэтому центр европейской цивилизации время от времени переходит от этноса к этносу, меняются направления, стили, идеи, корректируется система ценностей, и в этом – залог долгого и перспективного развития цивилизации

Современная западная культура — культура динамическая. Она построена на ожидании будущего, которое представляется более совершенным, нежели настоящее. Но в этом состоит и трагедия современности —неустойчивости, нестабильности нашего существования, всего того, что А.Тоффлер назвал “футурошоком” — перманентным стрессом, в котором пребывает современный человек вследствие стремительных изменений и поражающего разнообразия. В традиционных обществах само подчинение традиции дарует стабильность. Поэтому разрыв с традицией в статических обществах порой ведет к самым пагубным последствиям, например, к стрессам целых народов.

Так, тотальное наступление на весь уклад жизни народов Севера 60-х—80-х годах ознаменовалось уничтожением поселений, насильственным переводом кочевых народов на оседлый образ жизни, разрушением сложившихся институтов семьи и брака, воспитанием детей в интернатах — словом, насильственной ассимиляцией целых народностей. Привело это к тому, что люди (особенно, молодежь) начали испытывать “комплекс неполноценности” в связи со своим этническим происхождением и всеми силами старались хотя бы формально сменить национальность и бежать из переставшей их удовлетворять этнической среды. Другие настолько преисполнились ощущения этнической никчемности и несостоятельности, что предались безделью и пьянству. Вот как пишет об этом хантыйский писатель и общественный деятель Е.Айпин: “Кончилась земля предков и кончился наш род, заселявший все среднее течение реки Аган... Род кончился, как теперь я понимаю, от чувства безысходности, обреченности. В возрасте до 35-40 лет, преждевременно, по пьяному делу, погибли почти все мои двоюродные и троюродные братья. Ничего мне не нужно... Дайте мне только землю. Дайте землю, где я мог бы пасти оленей, промышлять зверя и птицу. Ловить рыбу. Дайте землю, где бы моих оленей не съедали бы бродячие собаки, где бы мои промысловые тропы не вытаптывали браконьеры и машины, где бы по рекам и озерам не разливался бы черный горючий жир — нефть. Нужна земля, где бы неприкосновенным оставались мой дом, святилище и место вечного покоя” [7, 174-175 ] .

Разрыв с традицией у динамических обществ имеет пусть не столь яв n твенные, но достаточно серьезные последствия. “В центре нашей, построенной на агонических началах культуры — спор, поединок, единоборство, — пишет А.Генис, — В основе архаической культуры — ритуал, цель которого — спастись от хаоса...” [22, 175 ] . Возможно, одна из насущных задач современной культуры соединение прогресса индустриальной эры со стабильностью традиционных обществ.

В какой-то мере это уже произошло — у тех народов, которые смогли не отторгая чужих влияний, принять и переосмыслить их в русле собственной культуры. Речь идет о так называемых “адаптивных” этносах. В истории такие народы чаще всего жили на перекрестии торговых и культурных путей, а потому имели возможность впитывать посторонние влияния и трансформировать их во что-то собственное. Живой пример этому – арабы в период халифата, который простирался от Испании до Индонезии, в результате чего на этой территории сложился народ переводчиков. Благодаря специфике данного этноса все мы знаем сказки “Тысячи и одной ночи” как арабские и, в основном, пребываем в неведении относительно того, что это вольный, перекроенный на арабский лад перевод индийских сказок “Тысяча повестей”. При современном развитии СМИ и средств сообщения адаптивность этноса уже не обязательно зависит от его местоположения. Живой пример адаптивного этноса 20 столетия — это японцы, совместившие глубокий традиционализм в социальном устройстве и быте с активным усвоением инокультурных влияний и всех достижений “технической” цивилизации..

§ 4. Роль инноваций и их взаимодействие с традициями

1. Традиция и инновация

Мы уже упоминали, что в культуре этноса можно выделить два генетически различных слоя: “нижний” (традиционный) и “верхний” (инновационный). В отличие от традиционного, инновационный слой включает в себя новые по отношению к традиции явления . Именно в том, что в любой культуре, хотя и в разной степени, содержатся и традиционный, и инновационный слои, и состоит залог ее развития. В этом контексте культура выступает как единство преемственности и обновления, предполагающее, с одной стороны, использование культурных ценностей, накопленных предками и бережно сохраненных потомками, а с другой, изменение существующих традиций и отторжение того, что больше не соответствует духу времени. В этом смысле можно говорить о культуре как о взаимовлиянии и противоборстве традиции и инновации. И если не всегда одерживает верх традиция, то, в крайнем случае, она сохраняется в глубине общественного бытия.

Мы легко можем представить себе общество, живущее без или почти без инноваций — таковы все стационарные культуры, но представить себе общество без традиций невозможно: даже инопланетяне в фантастических произведениях имеют свои традиции. Если традиция является тем архитектурным каркасом, на котором зиждется все здание этноса, то инновация, скорее, представляет собой крышу этого здания. Традиция необходима для самого поддержания существования социума, а инновация — для его развития. Потому отношение к традиции как к чему-то неизменному во времени предполагает косность и боязнь “свежего воздуха перемен”. “Традиция — не только мощи, к которым прикладываются, боясь тронуть, — пишет российский философ Г.Померанц. — Традиция несет в себе возможности, которые надо использовать, не боясь ошибок, не боясь ересей. Ересь — это первый неловкий шаг на новом пути, первое, слишком прямолинейное решение; оно ценно как постановка вопроса. Ни одна догма не родилась без предшествующей ереси” [57, 563 ] .

А Х.Ортега-и-Гассет так развивает мысль о единстве и противоборстве традиции и инновации: “Наше будущее рождается из свободы, неиссякаемого источника, вечно бьющего из себя самого. Однако свобода предполагает выбор между вариантами поведения, а последние формируются лишь на основе прошлого — нашего и чужого, — служащего как бы материалом, который вдохновляет на новые их сочетания... Независимо от величины радиуса нашей свободы он всегда ограничен: мы вынуждены всегда хранить преемственность с прошлым. Неразрывная связь с ним яснее всего проступает, когда сотворенный нами, положенный в основу жизни проект радикально отрицает прошлое. Одна из форм, с помощью которой прошлое правит нами, как раз и состоит в том, чтобы побудить нас совершить противоположное тому, что было осуществлено прошлым... Яркий тому пример — “так называемое современное искусство”. Его руководящий принцип — поступать наперекор тому, как извечно поступало искусство” [56, 576-577 ] .

При всей своей оппозиционности и традиция, и инновация взаимосвязаны и взаимообусловлены до такой степени, что порой их сложно дифференцировать: ведь ни одна инновация никогда не остается новшеством сколько-нибудь долгое время точно так же, как ни одна традиция не является традицией “отродясь”, а возникает первоначально как инновация. Аргумент “так было всегда” в конечном счете не верен: не всегда, а какой-то более или менее длительный период. То, что кажется нам новшеством, либо не приживется в культуре и отомрет (в случае неприятия его членами этноса или группы), либо постепенно превратится в традицию. Так, в одном из американских фильмов 80-х годов мальчик, несколько лет пролежавший в коме и вернувшийся к жизни, с изумлением, граничащим с ужасом, смотрит по телевизору объемный видеоклип, а для окружающих этот клип не представляет никакого интереса: он давно перестал быть новшеством и превратился в традиционную телезаставку.

Именно в умении принимать и усваивать инновации и состоит жизнеспособность традиции. Но для этого нужно время. О том, что инновация превратилась в этническую традицию можно говорить тогда, когда в памяти членов этноса стирается момент введения инновации и впечатления об этом событии становятся принадлежностью истории.

Но даже если инновация не имеет шанса укорениться в определенной культуре в виде традиции, то она все равно выполняет в этой культуре более или менее значительную роль, расшатывая устои традиции, самим своим существованием показывая ее уязвимость, в частности, возможность поиска и выбора. Можно найти аналогии между такой “слабой”, но незаметно “подставляющей ножку” традиции инновацией и модой. Так, “банданы”, “конские хвосты” у юношей и самодельные “бэги” остаются прерогативой немногочисленной части современной молодежи, но все же расшатывают тысячелетние стереотипы принципиальной разности двух полов и их положения в обществе.