Проблема снижения социальной напряженности в процессе политических преобразований в Российской Федерации

Подводя итог, отметим, что  исследование социальной напряженности  как элемента социально-политических процессов является важнейшей целью  государственных и муниципальных  органов власти, поскольку повышение  уровня социально-политической напряженности  создает условия для развития кризисных ситуаций и конфликта. Все это обусловливает необходимость мониторинга социально-политической напряженности, выявление ее симптомов на ранней стадии, своевременное принятие мер по купированию эскалации деструктивных проявлений.

2. Проблемы социальной напряженности в процессе политических преобразований в Российской федерации

2.1. Современная политическая ситуация в Российской Федерации

В результате радикальной  социальной трансформации начала 1990-х  годов в России произошла диверсификация как экономических, так и политических ресурсов. В этих условиях получили развитие две параллельные тенденции. С одной стороны, децентрализация, которая наиболее ярко проявилась в  «параде суверенитетов». С другой стороны, в стране произошла диверсификация региональных политических процессов. Однако в начале 2000-х годов вектор политического развития сменился.

За последнее десятилетие политическая ситуация в России претерпела значительные изменения не только в части активизации предвыборной и агитационной деятельности, но и в плане новых тенденций и гражданских инициатив, стремительно вырвавшихся на поверхность из глубин общественного сознания.

Самая характерная особенность политического процесса в России состоит в нерасчлененности политики и экономики, социальных и личных отношений. Политика не отделена от других сфер жизни в силу незрелости институтов гражданского общества, которые должны ее ограничивать и контролировать. Несформированность гражданского общества является одной из особенностей политического развития России. В этих условиях политический процесс характеризуется всепроникающей способностью политики, которая пронизывает все сферы жизни общества. Ни один вопрос экономического, социального, духовного развития не решается без вмешательства властных структур [36].

Другая особенность политического  процесса в России - отсутствие консенсуса между участниками политического  жизни. В России не было традиции консенсуса, и ее невозможно было укоренить за несколько лет реформ. Причина конфликтности политического процесса кроется в различном понимании ценностей свободы и демократии у зарождающихся политических сил, а также в их неравных возможностях активного участия в реформаторском процессе и удовлетворения собственных интересов.

Новые политические силы, представляющие интересы зарождающегося класса предпринимателей, а также работников бюджетных  сфер (учителя, медики, инженерно-технические  работники и т.д.) имели худшие стартовые позиции при переходе к рыночной экономике, чем, например, работники государственного аппарата, правящая элита, дельцы «теневой экономики». Различные условия старта формировали прямо противоположные устремления и цели этих политических сил.

Политический процесс  в России состоит в его неструктурированности и высокой степени совмещения и взаимозаменяемости политических ролей. Обманчиво кажущееся многообразие участников российской политической жизни, поскольку их реальная роль и политические функции достаточно ограниченны. Способности политических партий выражать интересы гражданского общества весьма условны. Во-первых, потому, что интересы гражданского общества только начинают формироваться, а сами партии, кроме лидеров и их ближайших сторонников, мало кого представляют. Во-вторых, современные партии похожи скорее на клиентелы, объединяющие единомышленников вокруг политического деятеля, чем на форму связи власти с гражданским обществом.

Отсутствие дифференциации и специализации политических ролей  и функций у субъектов и  носителей власти обусловлено российской политической традицией, заключающейся  в концентрации власти, господства в одном центре. Большинство политических функций конституционно сконцентрировано в руках президента страны. Сохранение в подобных объемах власти в президентских  структурах во многом является результатом  несформированности институтов гражданского общества, недифференцированности групп интересов [31].

Важная особенность политического  процесса в России выражается в отсутствии интеграции среди его участников, что является следствием отсутствия в обществе единой коммуникационной системы. Вертикально организованный политический процесс функционирует  через диалог между властью и  обществом, в котором последнее  доносит свои требования до властных структур посредством разветвленной  системы представительства. Наибольшими возможностями здесь обладают правящая элита и бюрократия, контролирующие ресурсы и политическое влияние. Партийная система в России еще не в состоянии выступать эффективным каналом трансляции требований от широких социальных общностей к власти. Вероятно, поэтому доминирующей формой политического представительства стали заинтересованные группы, отражающие специфические интересы и требования отраслевого, регионального, этнического характера.

Следует отметить, что политический процесс в России выражается в том, что в его основе лежит активный политический стиль, состоящий в навязывании обществу нововведений со стороны правительства. Во взаимодействии «власть-общество» политическая инициатива принадлежит государству, поскольку оно концентрирует власть и ресурсы в своих руках. Однако отсутствие дифференциации политических ролей и функций институтов государственной власти приводило к тому, что процесс принятия решений был анонимным. Принцип «коллективной ответственности» порождал традицию безответственности политической власти за последствия принимаемых решений. Кроме того, неструктурированность политического процесса обусловливала появление неконституционных органов, которым принадлежало исключительное право на принятие стратегических решений.

Отличительной чертой российского  политического процесса является высокая  концентрация политической власти и  ресурсов в руках правящей элиты, что заставляет контрэлиту и оппозицию  оформляться и выступать в  качестве радикальных движений, а  не политических оппонентов [23].

Стремление правящей элиты  монопольно контролировать политический процесс порождает желание у оппозиции использовать радикальные средства борьбы для того, чтобы заставить официальную власть признать и легитимизировать оппозицию и учитывать ее мнение при выработке политического курса. При этом сохраняющаяся маргинализация общества повышает значение эмоциональных и символических факторов политического взаимодействия. Их преобладание оттесняет на второй план принятие и реализацию конкретных решений. Этим объясняется невысокая динамика реформаторского процесса и слабая эффективность принимаемых политических решений.

В результате доверие к власти продолжает медленно, но необратимо размываться. Причины этой эрозии разные, и проявляется она в разных средах по-разному. В зависимости от типа социального капитала можно выделить три сегмента российского общества. Наиболее оппозиционно и критически настроено население крупных городов, здесь разрыв с режимом произошел, и он уже необратим. По отношению к этой среде речь должна идти об устойчивом тренде – усиливающейся делегитимации режима. Хотя, надо отметить, даже в Москве протестные настроения не являются доминирующими при общей симпатии к оппозиции и пассивной или латентной ее поддержке [20].

Учитывая высокий уровень  образования, способности к артикуляции  своих взглядов, близости к коммуникационным кaнaлам, можно с некоторой уверенностью утверждать, что мнения и представления этой среды будут с течением времени распространяться шире и шире, частично нейтрализуя влияние кремлевской пропаганды. Но это – лишь в сегменте, характеризующемся самым высоким социальным капиталом, активностью, благосостоянием, уверенностью людей в себе и в своем будущем.

С другой стороны, за это же время сильнее обозначилось и  консервативное, антиреформистское, антимодернизационное относительное большинство: население в малых и средних городах, которое боится перемен, боится нового, поскольку эти люди ясно сознают, что они не конкурентны, как и предприятия или организации, в которых они заняты. Этот сегмент общества – примерно 45% населения. Для них риторика Путина о господдержке, о необходимости дотаций для тех, кто работает на госзаказ, о технической модернизации и социальной помощи бедным – бальзам на душу, поэтому там поддержка режима сохраняется и будет сохраняться.

Однако и там все  сильнее ощущается напряжение, связанное  с недостаточностью социальных расходов, неэффективностью социальной политики. Это социальное недовольство велико, но оно носит диффузный характер и в ближайшее время едва ли может принять форму консолидированного протеста, консервативного по своей  сути. Эти люди ориентируются на идеализированное прошлое. Это недовольство не затрагивает основы легитимности власти, напротив, – укрепляет систему, поскольку претензии к власти лежат в рамках самой идеологии  власти, они направлены не на изменения  режима, а лишь на выполнение им своих  обещаний и обязательств.

Наконец, третья часть – это индифферентная, неотрадиционалистская, провинциальная, поселковая, неполитическая Россия, включая этнические регионы. Эти люди замкнуты в своем жизненном пространстве и повседневности, отчуждены от того, что происходит в далекой Москве. В целом эта архаизирующаяся масса составляет около 25–30% населения. Сюда вообще не доходит ничего из того, что происходит в Москве и крупных городах [17].

Лозунг «ЕР – партия жуликов» – разделяет сегодня уже 41% россиян (июнь), полтора года назад таких было 31%, и это вещь необратимая. Но процесс делегитимации власти нейтрализуется ситуацией политической безальтернативности, уничтожением каких-либо возможностей политического участия, размыванием представлений о средствах изменения положения вещей. Поэтому распространение мнений о коррумпированности режима не меняет расстановки сил. Даже, наоборот, застойное раздражение против власти, против Путина, в силу безвыходности обращается на саму оппозицию как источник «бессмысленного» или «бесперспективного» массового побуждения.

Протестное движение после выборов пошло на спад, поскольку у его участников возникло ощущение пробуксовывания, отсутствия видимых результатов. Это видно из данных опроса на митинге «Марш Миллионов», прошедший в Москве, 15 сентября 2012 года, который проводил фонд «Либеральная миссия». Распределение ответов на вопрос «В чем, на ваш взгляд, слабые стороны протестного движения?» следующее: первый пункт – «Отсутствие четкой программы действия» (49%), то есть на сегодня исчезла перспектива, нет понимания, что делать дальше. Поэтому и происходит отток наиболее либеральных, серьезных, образованных людей, составлявших ядро этих демонстраций. На втором месте «Отсутствие авторитетных и влиятельных фигур» – 23%, затем «Разрыв между лидерами и протестующими» – 16%, «Разобщенность движения, конфликт между лидерами» – 25%.

Протестное движение, не имея организации, начало слабеть. Это фазовая вещь: проблема в слабости организации и отсутствии некоего провоцирующего повода, придающего ситуативный смысл действиям [9].

Оценки экономического положения  пошли вверх. Ситуация в стране и  в семье, по последним данным, воспринимается как относительно стабильная. Та тревога, то беспокойство, которые фиксировали  примерно в это время в прошлом  году, стpax перед политической неопределенностью, вызванной сменой власти и возвращением Путина, прошли. Периферийное население (а это и есть большинство) убедилось, что с воцарением Путина ничего страшного не происходит, репрессии против оппозиции их не затрагивают, жить можно. Одновременно несколько упали коррелирующие с этим миграционные настроения, что важно как индикатор общей ситуации.

Заметным стало влияние консервативной, фундаменталистской риторики, идущей от РПЦ или спровоцированной ею и кремлевской пропагандой, думскими депутатами, официозом. Раздувание угрозы потрясения основ нравственности, о которых любят говорить церковные иерархи, перенесение этой угрозы на основы государства получили очень сильный резонанс. Агрессивная реакция солидарности с «национальной властью» и «русской» церковью распространилась на слои, которые я бы здесь раньше и не мог предположить, – условно, или, по-старому говоря, на «интеллигенцию»: специалистов с высшим образованием, бюджетников, чиновничество и тому подобных.

Г.И. Осадчая считает, что это реакция раздраженного, дезориентированного сознания. Когда отнимают внешнюю опору и возможность спасения в коллективной «вере», а внутренних и личных мopaльных ценностей нет, то, как мне кажется, это фрустрированное, депрессивное и закомплексованное большинство привычно кидается за поддержкой к власти, зная только один способ решения сложных социальных проблем: усилить жесткость наказания и оградить сообщество от возмутителей спокойствия. Это стремление к вытеснению возникающих проблем, и, соответственно, – обращение к государству как источнику репрессий. Страна получила массовое одобрение наказания Pussy Riot (35%). Еще 43% считают, что мало дали, надо было бы дать больше. И лишь 16% считают, что наказание чрезмерно или что такие действия вообще не должны наказываться в уголовном порядке. Это симптом, указывающий, что в ближайшем будущем «национальная», «патриотическая», консервативная и антизападная, антилиберальная риторика будет иметь признание [25].

По мнению Ю.А. Левада, Россию ждет фаза реакции, вполне возможно – опирающаяся на поддержку некоторой части населения, но это будет не слишком длительным и устойчивым движением. Ситуация становится хуже, общество остается демopaлизованным, дезориентированным, раздраженным на себя за то, что оно в какой-то момент поверило, что возможны перемены. Это закономерная реакция на отсутствие авторитетной в мopaльном плане элиты или общедемократической партии, которая могла бы сформулировать перспективы и ориентиры на будущее. Отсутствие перспективы ведет не только к демopaлизации, а к подъему, актуализации того опыта или запаса агрессии, нacилия, цинизма, который есть в исторической памяти.

Последовательная дискредитация  оппозиции сопровождается усилением  положительного отношения к церкви. 73% сейчас одобряют действия церкви, и 69% одобряют позицию патриарха. При  этом больше половины убеждены, что  вполне можно, допустимо церковь  критиковать и патриарха тоже. И что такого рода критика вполне нормальна и законна. Но при этом альтернативная авторитетная позиция, которая могла бы дать другую и  понятную интерпретацию происшедшего, отсутствует. Это последствие контроля над СМИ: две трети населения  сидят перед «ящиком», а там другой подачи информации нет [17].