Социальная работа: идеология профессионализма

Социальная работа как профессия, то есть синтез практической деятельности и теории, всегда была чем-то близка тому, что мы сегодня именуем постмодернизмом, а можем назвать и словами Зигмунда Баумана «предчувствием постмодернизма». Она всегда признавала необходимость учета в рамках универсальных социальных программ индивидуальных особенностей своих «клиентов». В силу того, что социальным работникам чаще всего приходится иметь дело с определенным контингентом, они уделяют особое внимание таким сторонам человеческой жизни, которые приводят к психологической неустойчивости, отклонениям от нормы, маргинализации, отсутствию правопорядка и отчуждению.

Обучение социальных работников было также по духу постмодернистским. Достаточно отметить такие моменты, как несколько скептическое отношение к общим теориям поведения человека, признание информации основой человеческой и профессиональной деятельности, особое внимание к этической и эмоциональной компонентам социальной действительности. Еще задолго до того, как они вошли в моду в академических кругах, выражения типа «анализ дискурса», при всей своей абстрактности, были вполне понятны социальным работникам, которым постоянно приходилось иметь дело с интерпретацией высказываний «клиентов», а также текстов различных официальных и неофициальных документов. В историческом плане можно усмотреть общие корни этих форм аналитического мышления в теориях социальной фрагментации Г. Зиммеля и М. Вебера, а шире - в неокантианской и антипозитивистской философских традициях начала XX века.

В профессиональных и академических кругах широко распространено мнение, что как профессия социальная работа обязана быть политически нейтральной, что принципы гуманизма и научности требуют от нее полной и отвлеченной объективности. Не являясь орудием или лозунгом какой-либо политической партии, социальная работа тем не менее оказалась напрямую связана с политикой третьего цикла философии прав человека.

Характерный для этой концепции призыв к индивидуализации стал знаменем идеологов политического течения, которое получило название «новые правые». Этот призыв был выдвинут как альтернатива социал-демократической («либеральной» на американском политическом языке) системе ценностей, господствовавшей в течение более чем полувека. Исторический парадокс заключается в том, что первые крупные выступления против усиления бюрократического государственного аппарата, приводящего к подавлению и отчуждению индивида, вдохновлялись главным образом лозунгами левых. Идеология так называемых «новых левых» 50-60-х годов нашла свое выражение, в частности, в мощных демонстрациях молодежи Праги и Парижа в 1968 году, студенческих волнениях в английских и американских университетах, маршах протеста против войны во Вьетнаме, создании поселений-коммун [Suarle, McConville, 1968]. Она взяла на вооружение взгляды, высказанные в работах современников - Миллса, Маркузе, Лэнга, Томсона, Свизи, а также почерпнутые из нового прочтения классиков прошлого - раннего Маркса, Вебера, Зиммеля и других. Острие критики было направлено против государства, понимаемого как универсальный инструмент и воплощение легитимности, а также против его претензий на роль верховной инстанции, которая ведает удовлетворением потребностей людей и определяет, кто из них этого действительно заслуживает. «Новые левые» отстаивали право людей самим определять свои потребности и создавать социальные механизмы их удовлетворения. В этом смысле требования французских или американских студентов были близки тем, что выдвигались в Праге сторонниками «социализма с человеческим лицом» и многими из российских диссидентов [Kusin, 1971; Golan, 1971]. Главным компонентом идеологии «новых левых» стала защита прав меньшинств и маргиналов, и в первую очередь права принадлежать к меньшинству или маргинальной группе и не подвергаться в связи с этим дискриминации, стигматизации или забвению. Экологические соображения и представления о связи экологии со структурой дискриминации также нашли здесь свое отражение. В систему таких воззрений вписывалась и широкая поддержка социалистов из стран Третьего мира: Вьетнама, Кубы, Никарагуа. В этом смысле возникшее движение можно было бы назвать красно-зеленым ³.

Власть имущие решительно и эффективно ответили на брошенный им вызов 1968 года: советские танки вошли в Прагу, тень французских танковых дивизий, стоявших в Германии, нависла над Парижем, в Белграде полиция жестоко разогнала демонстрантов, а в США национальная гвардия открыла огонь по студентам Кентского университета. На Западе, вполне в духе его политических традиций, за этим последовали определенные политические компромиссы: так вскоре была закончена война во Вьетнаме, оказывавшая серьезное дестабилизирующее влияние на политическую жизнь. Не меньшее значение имела и реакция официальной оппозиции «старых» левых на Западе. Французские коммунисты сделали все возможное, чтобы направить недовольство парижской молодежи в приемлемое для себя русло, отвергая призывы к принципиально новым целям. На Востоке коммунистические режимы, как всегда, ответили привычными репрессиями: арестами, ссылками, заключением в психиатрические больницы. Поражение «новых левых» в 1968 году и попытка официальной левой оппозиции отмежеваться от их требований привели к ситуации, когда инициатива перешла к правым радикалам. Это вызвало также падение авторитета «старых» левых, в особенности коммунистов Западной Европы. «Новые правые» воспользовались ростом антигосударственных настроений и сомнений в эффективности решения социальных проблем посредством крупных государственных программ и быстро завоевали идейный и моральный авторитет, предлагая свой вариант социальной политики, нацеленный на увеличение свободы наиболее активной части населения. В качестве механизмов либерализации и стимулирования экономического роста здесь предлагались свободный рынок, приватизация и политика радикального монетаризма.

Первоначально «новые правые» взяли на вооружение идеи классического либерализма, который в XVII-XVIII веках бросал вызов старому режиму. Современное тоталитарное государство - новый Левиафан - стало главным объектом их критики. Ведущими идеологами этого течения выступили Хай-ек и Поппер, эмигранты-ученые, еще хранившие личные воспоминания о нацизме [Popper, 1962]. Вначале их высказывания о том, что государственная система социального обеспечения едва ли способна гарантировать в полном объеме права и нужды человека, звучали гласом вопиющего в пустыне. Но, будучи подхвачены официальной идеологией тэтчеризма и рейганизма, эти идеи стали движущей силой новой «революции сверху» и до сих пор официально остаются тем идеологическим ориентиром, который определяет политику правительств и Международного валютного фонда.

В качестве лучшего способа утверждения права индивидуального выбора предлагалось создание благоприятных условий для частного капитала. Развал советского блока служил доказательством утопичности идей социализма, а равно и «государства всеобщего благоденствия». Естественно, что планы широкомасштабной приватизации в основном отвечали интересам новых капиталистов, более похожих на спекулянтов. Но и у остального населения они не вызвали особых возражений, поскольку к тому времени деятельность национализированных отраслей промышленности и «социальных» министерств, оказавшихся забюрократизированными, вызывала достаточное недовольство. В силу этого, требования децентрализации и разгосударствления встретили широкое одобрение. Однако дух и методы новых реформ все более расходились с формальной идеологией либерализма прошлого. Беспрестанные вмешательства сверху, со стороны государственных бюрократических структур, всеобщая нестабильность, бесконечные перемены, свершающиеся по административным указам, - все это вряд ли снискало бы одобрение Адама Смита или Хайека. В то же время неконтролируемый рынок вел ко все ускоряющейся экономической поляризации, повлекшей за собой такие социальные последствия, как увеличение преступности и нищенства. Государство ответило своим испытанным способом - применением силы. Такая стратегия была вполне официальной и нашла поддержку особенно среди тех, кто опасался беспорядков, не понимая их социальных причин. Того обстоятельства, что репрессивные методы противоречат официальным либеральным принципам, старались не замечать. Рост могущества государственной машины в сочетании с всесилием транснациональных корпораций - вот что все чаще стояло за разговорами о разгосударствлении и децентрализации [Button, 1995].

Итак, во многих отношениях «новые правые» представляют собой антипод «старых» правых, которые были истинными консерваторами, то есть сторонниками стабильности, патернализма, традиционных социальных институтов. «Новым правым» чужды также и моральные идеалы классического либерализма. Человечество для них - в первую очередь вечный, универсальный и оптимальным образом сформированный рынок. При таком подходе любая организация служит для манипулирования людьми: отдельный человек воспринимается как винтик большой машины, и всякие моральные соображения отпадают. Общество рассматривается как деперсонализированный рынок, а абсолютным и единственным мотивом деятельности людей признается экономический эгоизм - стремление к извлечению максимальной личной прибыли. Все остальное квалифицируется как утопизм или консерватизм. По мере того как их знаменем становился рыночный радикализм, сам термин «консерватизм» превращался для «новых правых» в бранный. Отрицательная реакция гуманных профессий на голый менеджеризм интерпретировалась в том же ключе, а бедность рассматривалась как результат лени, неумения и нежелания работать. Предлагались все более жесткие меры контроля над претендентами на общественную помощь. Вместо всеобщего права граждан на социальное обеспечение опять выдвигались критерии для определения достойных. Социальные реформы стали синонимом «горького лекарства», которое должно пойти «им» на пользу, при этом под «ними» подразумевалось все население с низким доходом - и внутри страны, и интернационально.

Современная левая критика взглядов правых направлена, главным образом, против утверждения (предлагаемого как реализм и рационализм), что единственными движущими силами общественного развития являются рыночные отношения, погоня за прибылью и эффективный менеджмент. В противовес этому левые выдвигают в качестве столь же важного базиса человеческой деятельности альтруизм и солидарность. Из общности интересов рождается спонтанный внегосударственный коллективизм, который выступает единственным надежным гарантом индивидуальной свободы. Внутренние споры новых «новых левых» касаются в основном конкретной природы этой общности. Некоторые современные идеологи понимают «общность» прежде всего как общность территориально-производственную (общины или кооперативы). Еще чаще естественную основу для объединения людей видят в желании защититься от существующей в обществе дискриминации по признакам расы или пола. Именно поэтому требование позитивной дискриминации, то есть привилегий слабым, становится главным в политической стратегии новых «новых левых». Позаимствовав некоторые либеральные, социалистические и народнические идеи прошлого, новые «новые левые» соединили их с призывами к радикальной демократизации общества и освобождению, таким образом, индивида от диктата как голого рынка, так и «государства всеобщего благоденствия». В качестве важного условия раскрепощения людей и демократизации (или /?е-демокра-тизации) они выдвигают также требование свободы доступа к информации [Ryle, 1988; Gilroy, 1987; Williams, 1989].

Подобная точка зрения связывает социальные проблемы с разрешением моральных дилемм, возникающих при принятии политических решений и заключающихся в том, что стремление к максимальному увеличению доходов вступает в противоречие с требованиями экологии или эстетики; а люди как объекты эффективного менеджмента противопоставляются тем же людям, взятым как субъекты исторического процесса. В такого рода анализе центральное место отводится также вопросам развития человеческой личности и защиты человеческого достоинства. Принципиальные различия взглядов правых и левых можно легко проследить, если прислушаться к их взаимной критике. Современные правые оценивают платформу левых как утопизм, рядящийся в одежды социологии или социальной этики. В глазах современных левых воззрения их политических оппонентов предстают попыткой привилегированных слоев общества оправдать свой беззастенчивый эгоизм ссылками на законы экономики и на принципы эффективного управления.

Социальная работа: идейные вопросы профессионального выдвижения

Социальные работники не были готовы к новому повороту политической и культурной истории. Их понимание профессионализма требовало отказа от участия в прямых политических конфронтациях, однако они оказались втянутыми в водоворот политических дебатов. С одной стороны, ясно обозначилось их неприятие государственной политики, воплощавшей идеологию «новых правых». С другой - они чувствовали необходимость определить свое отношение к постмодернизму и идеологиям левых. И мы можем проследить как известное сходство, так и различия этих трех идейных структур, оказавшихся в одном культурном пространстве современного мира.

Ресурсы, которыми располагают социальные работники, зависят не только от общей экономической ситуации, но и от идеологических и политических принципов распределения общественных средств. В этом смысле в последнее десятилетие ситуация складывалась особенно неблагоприятно: денег на социальную работу выделялось недостаточно и одновременно все более ужесточалась система отчетности, хотя четких оценочных критериев не существовало, и сами требования постоянно менялись. В силу этого присущие социальной работе как профессии и научной дисциплине противоречия проявились особенно ярко.

Позиция «новых правых», во всяком случае на уровне деклараций, была близка социальным работникам постольку, поскольку она подвергала критике универсалистский подход к системе социального обслуживания и утверждала бесконечное разнообразие возможных типов нуждающихся. Делая упор на раскрытие потенциала личности и подчеркивая роль семьи, «новые правые» рассматривают социальную работу как одно из основных направлений своей деятельности. Но уверенность «новых правых» в том, что свободная игра сил рынка способна сама собой решить главные социальные проблемы, и вытекающее отсюда враждебное отношение к финансированию социальных программ из общественных фондов идут вразрез с тем, с чем на практике сталкиваются социальные работники.

То же касается и технократизма, который «новые правые» Запада выдвинули в качестве основного принципа организации всех аспектов жизни общества. Как писал один из современных авторов, «технократизм интересуется исключительно достижением целей, сформулированных внутри организации или теми, кто ее контролирует; он контролирует и контролируем», и поэтому для устанавливаемых им правил игры «нет аналогов в профессиональной этике, какую ни возьми профессию» [Вагг, 1992]. Подобная установка противоречит целям социальной работы, направленной на реабилитацию, преимущественную помощь социально незащищенным и требующей уважения к «клиентам» и отношения к ним как к «субъектам».

Хотя сами социальные работники часто оказывались политически наивными, многие современные идеологи и политики правого толка быстро квалифицировали представителей этой профессии как потенциально враждебную силу («консервативную» на языке радикальных сторонников рынка, для которых единственным мерилом прогресса выступает степень приватизации). С точки зрения экономической модели, в которой любые государственные формы производства и обслуживания как таковые являются нерентабельными и сугубо потребляющими, а эффективно лишь частное производство, социальная работа - это, прежде всего, обуза для национальной экономики. К тому же социальные работники все время затрагивают этические проблемы и напоминают о масштабах обнищания в современном обществе. Следовательно, за ними нужен постоянный контроль, как, впрочем, и за другими профессионалами, которые видятся «новым правым» потенциальными участниками некоего «заговора против непрофессионалов». Над профессионалами должны стоять менеджеры, а сама профессиональная деятельность должна быть строго регламентирована. Ко всему этому надо прибавить также программы перехода социального обслуживания на коммерческую основу [Simic, 1995]. Эти тенденции постепенно вылились в угрозу существования профессии социального работника как таковой. На Западе уже намечаются планы депрофессионализации социальной работы, в процессе которой она постепенно будет передаваться в руки бюрократов и клерков, обезличиваясь и формализуясь.

Что же касается постмодернизма, то, как сказано выше, социальным работникам во многом близок характерный для него стиль мышления [Taylor-Gooby, 1994]. Их не нужно убеждать в том, что люди по-разному интерпретируют окружающую действительность, наполняя ее субъективным смыслом. Однако эта профессия возводит в ранг абсолютного одно важное и всеобщее право человека - право на некий минимальный уровень благосостояния, гарантированный обществом и / или современным государством. Зная по опыту, что помощь людям - дело тонкое и не терпящее грубой стандартизации (поскольку люди очень по-разному реагируют на внешне сходные обстоятельства), социальные работники тем не менее в массе своей рассматривают практический альтруизм как универсальный принцип, без которого трудно представить себе эффективное взаимодействие людей. Верность этому взгляду определяла позицию социальных работников при столкновении со сложной и противоречивой социальной реальностью, зыбкость которой постмодернизм склонен возводить в абсолют.