"Медный всадник" А.С. Пушкина история замысла и создания, публикации и изучения

Наводнение, как  основной элемент и движитель  сюжета, было несомненно усвоено замыслом Пушкина еще до отъезда в путешествие, предпринятое летом 1833 г. Поразившая его в самый день выезда страшная картина надвигающегося наводнения еще более укрепила этот замысел. Очень вероятно, что наводнение было перенесено в новую поэму из замысла прежней, т. е. из «Езерского», развертывание сюжета которого, нам неизвестное, еще едва было намечено. Из «Езерского» в новый замысел вошли многие элементы: и картина ненастного осеннего петербургского вечера, составляющая краткий пролог, и самый герой, «потерявший» свою фамилию, но оставшийся почти таким, каким он был намечен в строфической поэме. Однако коренным образом изменился тон, характер

190

произведения: из сатирического и полемического он стал объективным и трагическим. Следы борьбы между прежним и новым замыслом явственно видны в черновиках, как это будет показано дальше. Нельзя забывать и впечатление от прочитанных перед самым отъездом стихотворений Мицкевича, полемика с которым, в разных формах и направлениях, проходит через всю «Петербургскую повесть». Не нужно преувеличивать значения сатир Мицкевича для построения «Медного Всадника», но нельзя с этим и не считаться.

Совокупность всех этих компонентов — и неосуществленный, но уже намечавшийся замысел «Езерского», и литературные традиции, связанные с «петровской» и «петербургской» темой новой поэмы, и лежащие в ее основе историко-философские и социально-политические размышления, и впечатления от стихотворений Мицкевича — обусловила то, что, приехав в Болдино 1 октября и занявшись сначала, как бы для «разгона», «Историей Пугачева», Пушкин уже ясно представлял себе мысленно композицию своей новой поэмы, ее основные линии и образы. Приступив 6 октября к работе над поэмой в одной из своих рабочих тетрадей — так называемом, по терминологии С. М. Бонди, «альбоме без переплета» (ПД 845, бывш. ЛБ 2374;Акад., V, 436—461),²² он начал ее почти дословно так, как она начинается и в окончательном тексте, — с первого стиха Вступления:

[На берегу] Варяжских  волн 
Стоял глубокой думы полн 
Великий Петр...

Между этим первоначальным наброском и последним, окончательным  чтением поэмы происходил, как  всегда в рукописях Пушкина, упорный  и вдохновенный труд над выработкой тех слов, тех оборотов, которые  наиболее полно, сжато и образно  выражали мысли поэта и удовлетворяли  его эстетическим требованиям. Поэма, подготовленная уже в его сознании, не требовала составления предварительного плана. Первый и, вероятно, единственный ее план записан при начале Второй части (Акад., V, 467: см. настоящее издание, с. 51) и является очень сжатым резюме ее содержания, не отражающим процесс его обдумывания и составления, но лишь напоминающим о содержании в ходе работы.²³

Черновик Вступления поэмы набрасывается кратко, в  основных своих элементах, которые  могут быть выражены их начальными стихами:

На берегу пустынных  волн 
Стоял  задумавшись глубоко 
Великий  царь...

191

*

И думал Он: здесь  будет град — 
Отсель стеречь мы будем Шведа...

(ПД 845, л. 7 об.)

Прошло сто лет  — и новый град 
Полнощных стран краса и диво...

(ПД 845, л. 8)

И там где финский  рыболов 
Угрюмый пасынок природы...

*                                     

Ныне там 
По оживленным берегам 
Теснится стройная громада...

*

И ты Великая Москва 
Перед меньшим поникла братом 
Столповенчанною главой

*

Красуйся, юный град! и стой 
Неколебимо как Россия 
Но побежденная стихия 
Врагов доселе видит в нас...   

(ПД 845, л. 8 об.)

Послало небо испытанье 
Об нем начну простой рассказ...

*

Была ужасная  пора!.. 
Об ней начну повествованье...

(ПД 845, л. 9)

Таков первоначальный состав отрывочных — и тем не менее расположенных по уже заранее определенному плану — черновых набросков Вступления поэмы. В этом составе оно занимает четыре страницы тетради — листы 7 об., 8, 8 об., 9. Здесь, в этом первичном черновике Вступления к новой поэме, многое еще не развито, а только намечено, главное — отсутствует еще лирическое обращение поэта к любимому городу. Мелькнувшая мысль о том, что «Дух Петров <победил?> супротивление природы», зачеркнута, потому, быть может, что такая отвлеченная формула показалась поэту менее выразительной, чем все образное содержание Вступления, целиком проникнутое этой мыслью.

Обращение поэта  к «юному граду» (или, в окончательном  тексте, к «граду Петрову») в завершении Вступления (стихи 84—91) представляет собою  воззвание, а точнее, заклинание, отвергающее  все вызванные

192

наводнением и бытовавшие в ту пору предсказания и легенды  о неминуемой гибели города, а с  ним и всего дела Петра, воплощенного в его создании. Неколебимость  города и неколебимость созданной  Петром новой России, неразрывно связанные  между собою, — таков смысл  этих восьми стихов в конце Вступления к поэме.

Заключительные  строки Вступления содержат воспоминание об «ужасной поре» — о наводнении 1824 г., последнем нашествии стихии на «град Петров», принесшем столько горя и бедствий.

На этом последнем  отрывке — заключительных строках  Вступления — нужно остановиться подробнее. Он записан в двух, несколько  различающихся между собою редакциях  на л. 9 «альбома без переплета», содержащего первую черновую рукопись поэмы. Это обстоятельство — запись одновременно в двух разных редакциях, а еще более дальнейшая история отрывка, к которому Пушкин возвращался и который перерабатывал не раз, вплоть до последнего момента работы над поэмой (в писарской копии), показывают, что поэт придавал этим немногим строкам большое значение, обдумывал каждое слово, каждую формулировку. Приведем последние чтения обеих первоначальных редакций отрывка с некоторыми важнейшими вариантами:

Послало небо испытанье 
Об нем начну простой рассказ — — 
Давно — когда [мне] я в первый раз 
Услышал [грустное] [страшное] мрачное преданье 
Смутясь, я сердцем приуныл 
И на минутку позабыл 
Свое [душевное] сердечное страданье — 
И дал тогда же обещанье

*

Печальну повесть сохранить 
Я дал тогда же обещанье

*

Была ужасная  пора!.. 
Об ней начну повествованье — — 
Давно когда я в первый <раз> 
Услышал грустное преданье 
Сердца печальные, для вас 
Тогда же дал я обещанье 
Стихам поверить сей рассказ

(ПД 845, л. 9)

Эти строки, набросанные  как завершение Вступления к «Медному Всаднику», близко повторяют стихи, заготовленные Пушкиным более чем  за десятилетие до болдинской осени 1833 г. как эпилог или, наоборот, вступление к «Бахчисарайскому фонтану». Первый из этих отрывков, задуманный как эпилог «крымской поэмы», читается:

193

Он кончен, верный  мой  рассказ, 
Исполнил я друзей желанье. 
Давно я слышал в первый раз 
Сие печальное преданье 
[Тогда] я [сердцем] приуныл 
И на минуту позабыл 
Безумных оргий ликованье...

(Акад., IV, 394)

Отказавшись от такого эпилога, Пушкин стал перерабатывать его  в виде вступления или в виде посвящения поэмы Н. Н. Раевскому-младшему. Первое, вступление, начинается словами:

Печален будет  мой  рассказ 
Давно, когда  мне в первый  раз 
Любви поведали преданье — 
Я в шуме радостном уныл 
И на минуту позабыл 
Роскошных оргий ликованье 
                                             и т. д.

(Акад., IV, 400)

Второе, посвящение поэмы Н. Н. Раевскому, во второй своей редакции читается:

Исполню я  твое желанье, 
Начну обещанный рассказ. 
Давно, когда  мне в первый  раз 
Поведали сие преданье 
Мне стало грустно 
                     и т. д.

(Акад., IV, 401)

В обеих редакциях  посвящения посвятительные инициалы (Н. Н. Р.), однако, зачеркнуты, и ни одна из редакций, так же как и вступление, в печатный текст «Бахчисарайского фонтана» не вошла.

Через десять лет  после создания своей «крымской  поэмы» Пушкин, стремительно набрасывая черновик «Петербургской повести» о  трагическом событии — наводнении 1824 г., вспомнил ненапечатанные стихи (вступительные или заключительные) из «Бахчисарайского фонтана» и попробовал создать из них — вероятно, по памяти — окончание Вступления своей новой поэмы. Это не сразу ему удалось, так как стихи, относящиеся к «крымской поэме», будь они вступлением или эпилогом, или посвящением Н. Н. Раевскому, носили иной характер, чем то, что подсказывалось предметом «Петербургской повести»: в первом случае речь шла о «предании любви», о «безумных оргиях», прерванных «на минуту» услышанным рассказом; во втором — об «ужасной године» или «ужасной поре», об «испытании», посланном небом, о «мрачном» или «грустном» предании, о «горестном рассказе».

194

Пять стихов, заканчивающих  Вступление к «Медному Всаднику», были очень важны для поэта, необходимы для создания надлежащего тона и  настроения в новой поэме, и потому они переделывались им много раз. История текста отрывка от приведенных  выше первых набросков до последней  его редакции такова.

Переписывая поэму  в первую (Болдинскую) беловую рукопись, Пушкин придал последним стихам Вступления такую форму:

Была ужасная  пора... 
Об ней начну повествованье 
И будет пусть оно для вас, 
Друзья, вечерний лишь рассказ 
А не зловещее преданье.

В этой редакции переработаны строки, напоминавшие эпилог «Бахчисарайского фонтана», и заново написано окончание, в котором поэт, обращаясь к  читателям, определяет свое произведение как «вечерний лишь рассказ», т. е. рассказ, служащий, несмотря на весь трагизм его сюжета, лишь для развлечения слушателей и в особенности слушательниц, собравшихся зимним вечером вокруг рассказчика,²⁴ но который не следует воспринимать как «зловещее преданье» — как воспоминание о прошлом событии, содержащее в себе предчувствие или даже предсказание грозящей в будущем гибели города, основанного Петром, и, следовательно, всего дела Петрова, от враждебной ему стихии.

Отрицание «зловещего преданья», каким может быть сочтена  «Петербургская повесть», и тем самым  утверждение незыблемости, неколебимости  «града Петрова», являющегося символом всей новой России, присутствует как  в первой беловой (Болдинской) рукописи поэмы, так и в Цензурном автографе, представленном Николаю I.

Переписке последнего предшествовали торопливо и сокращенно написанные наброски с попытками  новых исправлений:²⁵

<Была ужасная  пора> 
Пускай <?> об ней воспом<инанье> 
Живет в моем повество<ванье> 
Друзья как вечер<ом> расск<аз> 
Зимою [вечером] для вас 
А не зловещее <?> пре<данье>

195

*

<И> будет пусть  оно для вас 
Друзья вечерний лишь рассказ 
А не зловещее преданье

(Акад., V 487)

В автографе, переписанном для представления в царскую  цензуру (ЦА), заключительные стихи  Вступления принимают такую законченную  форму:

Была ужасная  пора... 
Об ней начну повествованье 
И будь оно, друзья, для вас 
Вечерний, страшный лишь рассказ, 
А не зловещее преданье...

Этот текст должен был бы сохраниться и в писарской  копии (ПД 967), снятой в 1836 г. с Цензурного автографа. Но еще до отдачи ЦА в переписку Пушкин заменил приведенный текст ЦА другим, автограф которого до нас не дошел. Это исправление представляет собой единственное отклонение ПК от текста ЦА (что имеет, как будет показано ниже, большое текстологическое значение). Переделывая текст, казалось бы, вполне установленный, поэт преследовал цель устранить из этой вводной в поэму тирады упоминание как о «вечернем, страшном рассказе», так и о «зловещем преданьи», т. е. все то, что влекло к представлению о сюжете поэмы как о рассказе, интересном и завлекательном для слушателей (и только!) и, с другой стороны, содержащем скрытое предсказание возможности повторения «ужасной поры» и, очевидно, гибели города. Чтение ПК, вошедшее в основной текст «Медного Всадника», таково:

Была ужасная  пора, 
Об ней свежо воспоминанье... 
Об ней, друзья мои, для вас 
Начну свое повествованье. 
Печален будет мой рассказ.

«Печальный рассказ» об «ужасной поре», созданный — отнюдь не для развлечения читателей  — по свежим воспоминаниям, — к  такому простому, реалистическому и  глубоко человечному определению  своей «Петербургской повести» пришел поэт после многих исканий.

После этого необходимого отступления вернемся к рассмотрению работы Пушкина над черновым автографом «Медного Всадника».

На пятой странице черновика (л. 9 об.) мы видим возвращение к описанию города, т. е. ко второй части формулы «Где прежде (было), ныне там (есть)»:

В гранит оделася Нева — 
Густозелеными садами 
Ее покрылись острова 
Мосты повисли над водами...

196

И вслед за этим начинается лирическое обращение поэта  к городу, сначала отрывочное и  словно неуверенное, где все только намечено и зачеркнуто:

Люблю тебя, Петра  столица 
Созданье воли Силача <?> 
Люблю твой правильный...

Этот набросок здесь  же обрывается, начинается вновь и  принимает почти законченный  вид, как начало обращения:

<Люблю тебя> Петра творенье 
Люблю твой стройный строгий вид 
Невы державное теченье 
Ее прибережный гранит

*

Твоих оград узор чугунный 
И зелень темную садов 
И летний блеск ночей безлунных 
И бури темных вечеров

*

Люблю воинственные станы 
Люблю поутру 
На шумных улицах твоих 
Встречать лоскутья боевые 
Знамен изорванных в боях

Здесь, по-видимому, наступил перерыв в работе над  поэмой. На следующей странице (л. 10 тетради) Пушкин начал набрасывать черновик стихотворения, посвященного спуску военного корабля со стапелей Адмиралтейства на Неву — картине, навеянной ему тем же Вступлением к поэме и неразрывно связанной в его сознании с военноморской, созданной Петром столицей:

Чу пушки грянули  —                    кораблей 
Покрылась  [облаком]  крылатая станица 
Корабль вбежал в Неву  <и>  гордо <?> средь зыбей 
Качаясь, плавает, как                     птица 
Ликует русский флот —

(Акад., III, 301 и 900)

Оборвав на этом черновик, перенесенный затем на другой отдельный  лист, вырванный из той же тетради (Акад., III, 901), Пушкин непосредственно за черновым наброском начинает Первую часть своей поэмы. Начало это замечательно тем, что текст его представляет собою переработку вступления к «Езерскому», наиболее близкую к его однострофной редакции, как она сложилась в черновой рукописи «Родословной» героя в тетради ПД 842 (ЛБ 2373). На то, что это переработка другого, прежнего и