Мир поэзии Николая Рубцова

отдыхать». А в концовке появилась вариация первой строфы, вполне  отвечающая

житейскими обстоятельствами, сложившимися у поэта в Москве, но  тоже  полная

легкой иронии: «Если только буду знаменит, то поеду в  Ялту  отдыхать…»  (не

зря поэт иронизировал: вот и не удалось…)

Но  не  только  «таинственный  зенит»  привлекает  мысли   поэта.   Он

размышляет и над соотношением бытия и быта – соотношением,  проявляющимся  в

каждодневном, сиюминутном. Многое  здесь  беспокоило  Рубцова,  мучило  его,

вызывало тревогу, и пишет он об этом обнажено резко,  даже  преувеличено,  с

долей гиперболизации. Так  проявились  стихотворения,  сложившиеся  потом  в

сборнике «Волны и скалы» в цикл «Ах, что я делаю?»

Вот  как  сам  поэт  комментирует  эти   стихотворения   в   авторском

предисловии к «Волнам и скалам»: «Кое-что в  сборнике  (например,  некоторые

стихи из цикла «Ах,  что  я  делаю?»)  слишком  субъективно.  Это  «кое-что»

интересно только для меня, как память о том, что у меня в жизни было. Это  –

стихи момента». Самооценка здесь очень верна и определена.

Стихотворения, вошедшие в  цикл  «Ах,  что  я  делаю?»,  -  откровенно

субъективистические,  в  них  молодой   поэт   всецело   подчиняется   своим

настроениям,  чаще  всего  невеселым,  отчаянным,  злым.  Эти  стихотворения

отмечены в той или иной мере и грустной озабоченностью происходящим, и в  то

же время  по-мальчишески  дерзким  вызовом  общепринятым  нормам  житейского

поведения. Вот, к примеру, стихотворение «Праздник в поселке», написанное  в

декабре 1959г. Атмосфера хмельного разгула передается в нем в  эмоционально-

оценочных восклицаниях («Сколько водки выпито!  Сколько  стекол  выбито!…»).

Но это отнюдь не праздная  констатация,  ибо  автор  стихотворения  видит  и

горькие  последствия  –  приметы  откровенного  безобразия:   «Где-то   дети

плакали… Где-то финки звякали…»

Рассматривая и воссоздавая свои настроения в «стихотворениях момента»,

Рубцов тем самым как бы снимает  эти  настроения,  поднимается  над  ними  в

жестокой самооценке. И значит, в самом-то  деле  поэт  не  тождествен  здесь

своему лирическому герою,  он  не  совсем  тот,  каким  видится  в  подобных

произведениях. Пусть житейски, в формах жизненного  произведения  Рубцов  не

смог тогда преодолеть не лучшие свои привычки, духовная мера ценностей  и  в

ту пору им  была  прочувствованна  верно.  А  если  говорить  о  поэтическом

воплощении такой меры,  то  она  обнаруживает  себя  в  самоиронии,  которая

постоянна в стихотворениях этого плана.

В годы жизни в Ленинграде Н.Рубцов ищет способы освоения современности

средствами стиха  в  разных  его  формах.  Очень  много  стихотворений  было

написано про городскую жизнь, но поэт также  пытается  «набросать»  сельскую

сценку и дать свое понимание ее («Репортаж», 1962г.), пишет стихотворение  о

деревенском  мужичке  («Лесной  хуторок»,  1960г.;  позже,  в  1962г.,   это

произведение было  всего  в  двух  строчках  и  опубликовано  под  названием

«Добрый Филя»). Находит отражение в его  стихах  и  полузабытые  деревенские

воспоминания  («Эхо  прошлого»,  «На  гулянии»,   «Я   забыл,   как   лошадь

запрягают…»)

Это обращение  к  «деревенской»  теме  весьма  примечательно.  Никакой

«преднамеренности» в таком обращении не было. Молодой  поэт  следовал  здесь

прежде всего порывам своей души. Но поэтическая  трактовка  изображаемого  в

стихотворениях Рубцова о деревне, написанных на рубеже  50-60-х  гг.,  может

показаться несколько неожиданной. Кажется,  будто  поэт  в  своей  городской

жизни вполне усвоил тот сторонний взгляд на деревню, который был  характерен

в те  годы  для  «среднего»  горожанина:  взгляд,  в  сущности,  насмешливо-

снисходительный, лишенный реального понимания явлений. Такая  отстраненность

в какой-то мере заметна в стихотворениях-воспоминаниях Рубцова,  которые  по

самому своему тону противоположны по зрелым стихотворениям.

В ироническом ключе память о деревне всколыхнулась и  в  стихотворении

“Я забыл, как лошадь запрягают” (1960). Усмешка ощутима  уже  в  странном  и

несбыточном  для  жителей  большого  города  желание  «позапрягать»  лошадь,

чуждость миру  сельщины  звучит  и  в  правдоподобной  детали,  будто  бы  «

неопытных лягают и до смерти могут залягать»… В общем-то есть  доля  истины,

но крестьянский парень так всерьез никогда не скажет.

И в то же время ответ какого-то иного опыта тревожит  сознание  поэта:

«Не однажды мне уже досталось…». Вот тут то  и  кроется  реальное,  трудное,

отчего ему и хотелось  бы  чего-то  идиллически  спокойного.  Да  разве  это

возможно? И снова он насмешлив:

Эх, запряг бы

Сейчас кобылку

И возил бы сено,

Сколько мог,

А потом.

Втыкал бы важно вилку

Поросенку

Жаренному

В бок…

Очень разные стихотворения, а  общее  в  них  –  некая  отстраненность

взгляда Рубцова на жизнь деревни. Все это первые  подходы  к  теме,  которая

станет главной в его творчестве и  будет  осмысливаться  иначе  –  «изнутри»

изображаемого. В зрелых стихотворениях поэт не стал бы  уже  отмахиваться  о

грустной народной песни  –  напротив,  он  уже  искал  глубокой  созвучности

времени.

Одновременно с тем, как Н.Рубцов находит жизненную опору, происходит и

становление  его  поэтики.  Когда  переживания  смешивались  с  настроениями

неброского северного пейзажа, они обрели идущую от этого пейзажа  прозрачную

ясность  и  чистоту.  Мелодраматизм,  красивости  стали  неуместны   –   это

постепенно почувствовал Николай Рубцов. Расширяется вместе с тем и круг  его

впечатлений. Мир чувств становится богаче.

Как часто, часто, словно птица,

Душа тоскует по лесам!

Но и не может с тем не слиться,

Что человек воздвигнул сам!

(«В городе»)

 

В этом произведении поэт начинает освобождаться от  узорности  зрения.

Тоскуя по лесам, он принимает  своею  душой  «холмы,  покрытые  асфальтом  и

яркой  россыпью  огней».  Однако,  сказав  во  второй,  завершающей   строфе

цитируемого стихотворения «В городе», что их, эти холмы,  «порой  так  шумно

славят альты», мне  кажется, поэт погрешил  искусственностью.  Но  в  первых

строках этого стихотворения живой душевный  порыв  его  выразился  в  словах

живых и непосредственных.

…Сколько стихотворений написал поэт в ранние свои годы, а потом словно

бы забыл  многие  из  них,  забыл,  чтобы  вспомнить  потом  лучшие  строки,

вернуться на новом поэтическом «витке» к плодотворным находкам  –  некоторым

приемам, образцам имитации. Опыт раннего стихотворства не оказался для  него

бесплодным. Обозревал ранний, так  сказать  ученический,  период  творчества

Николая  Рубцова,  невольно  обращаешь  внимание  на  пестрое   тематическое

разнообразие  в  его  творчестве,  на  разницу   в   способах   поэтического

воплощения материала – не только в  изобразительно-выразительных  средствах,

но   и   не   редко   в   принципиальных   подходах    совершенно,    порой,

противоположенного характера.

Поэт будто бы ввел  настройку  собственной  души  на  звучащее  слово,

отыскивая в хаосе мелодии ему близкие. Внутреннее единство личности  еще  не

обретено им, но разные грани  ее  уже  наметились  –  этим-то,  может  быть,

стихотворения  особенно  интересны.   Правда,  справиться  с  разноголосицей

настроений непросто,  и  внутренняя  борьба  сказывается  время  от  времени

просчетами стиля и композиции.

Уже к лету 1962 года, когда  составляется  сборник  «Волны  и  скалы»,

Николай Рубцов вполне отдавал себе отчет в том, чего станет и что  знает  те

или иные его стихотворения, умеем их четко разграничить.

Признаваясь, что он любит «из поэтов –  современников  очень  немногих

очень  немногих»,   Николай   Рубцов   высказывается   о   своем   понимании

общественной  позиции  поэта,  которую  считает   «важным   и   благотворным

качеством». «В жизни и поэзии, - пишет он,  -  не  переношу  спокойно  любую

фальшь, если ее почувствую. Каждого искреннего поэта понимаю в  любом  виде,

даже в самом сумбурном». Заявление  нарочито  задиристое.  Оно  подчеркивает

стремление  поэта  к  открытому  лирическому  самовыражению  и  –   пожалуй,

особенно важное для Рубцова – его постоянную  заботу  о  подлинности  такого

самовыражения.  Не  случайно  именно  с   этими   заявлением   перекликается

появившееся позднее рубцовское стихотворение  «Я  переписывать  не  стану…»,

утверждающее самое стержневое, главное в творческой поэзии поэта:

 

… Я придумывать не стану

Себя особого, Рубцова,

За это верить перестану

В того же самого Рубцова,

Но я у Тютчева и Фета

Проверю искреннее слово,

Чтоб книгу Тютчева и Фета

продолжить книгою Рубцова!..

Искреннее слово – вот  первейший  критерий  поэтического  для  Николая

Рубцова. поэтому интересны пути творческого поиска, для  него  принципиально

важно,  получились  ли  «живой  образ»   -   самое   обидное   свидетельство

взаимосвязи жизни и поэзии.

От деревенского  детства  Николай  Рубцов  ушел  к  широким  океанским

просторам, в тесноту городов с пестротой их быта, чтобы  снова  вернуться  к

русской деревне и оттуда увидеть с учетом своего опыта, весь мир человека  в

нем.

В беспокойной жизни своей поэт обрел не только живую чуткую душу  –  а

ей были доступны «звуки, которых не слышит  никто», - но и  чувство  истории

и – что особенно важно – чувство  пути,  без  которого  истинного  поэта  не

бывает.  Но  обрел  он  все  это  не  сразу,  в  настроенном  поиске   своей

индивидуальности в упорном отставании своей самобытности.

Часть 6. Шаги к общему признанию

Летом 1962г. Николай Рубцов сдал экстерном экзамены за среднюю школу и

получил аттестат зрелости. Не так уж много времени было для учебы:  нелегкая

работа на заводе, занятия литобъединения, ночи  над  стихотворениями  –  все

надо было успеть. Теперь у него не было  возможностей  для  того  усердия  в

учебе, которыми  отличился  он,  отличник,  воспитанник  детдома  на  берегу

Толшмы. Оценки в  аттестате  зрелости  вовсе  не  блестящие,  но  все  равно

аттестат открывал дорогу в ВУЗ.

Решив приблизить осуществление своей давней мечты, в  августе  Николай

едет в Москву, в Литературный институт имени  Горького.  Творческий  конкурс

там уже закончился, и вовсю шли  уже  приемные  экзамены.  Члены  конкурсной

комиссии  послушали  стихотворение  рабочего  паренька  из   Ленинграда,   с

любопытством полистали самодельную его книжечку «Волны и  скалы»…  И  Рубцов

был принят в Литинститут, получив место в общежитии. Началась новая  пора  в

жизни молодого поэта.

Молодые прозаики, солидно державшиеся в стороне  от  шумливых  поэтов,

признали Рубцова, допустив его в свое общество. Это заставило  однокурсников

приглядываться к Рубцову с взыскательным любопытством, но  для  него  самого