Образ ребенка в художественных произведениях

ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ

Почти каждый из рассказов Селинджера, его роман посвящен проблеме перехода из мира ребенка, мира неподдельности, искренних чувств – во взрослый мир – мир жестких рамок, налагаемых на стиль поведения, мысли, внутренний мир; или же сравнению этих двух миров. К рамкам очень сложно привыкнуть, они калечат и убивают все естественное и живое. Образы детей, конденсаторы счастья естественности и сумбурности, в каждом из этих произведений ставят под сомнение «нужность» и раз и навсегда определенную, стереотипную правильность поведения взрослых. Основная особенность в сюжетостроении рассказов «Хорошо ловится рыбка-бананка», «Тебе, Эсме, с любовью и всякой мерзостью» и романа «Над пропастью во ржи» – взаимодействие главного героя с ребенком, который становится для него образцом настоящей жизни.

В результате этого в рассказах и романе Сэлинджера были определены способы создания образа  ребенка, выявлены его функции в сюжетостроении:

 

Способы создания образа ребенка

Для определения способов создания образа ребенка были взяты параметры, традиционные в литературоведении и определяющие стиль писателя: значение имени героини, возраст, пейзаж, интерьер, портрет, место в сюжете образов, участие в сюжетостроении, взаимоотношение с главным героем, речевая характеристика, отношение главного героя, изобразительно-выразительные средства языка, художественная деталь (описание предметов и явлений окружающей персонажа действительности).

 На основе данной работы была сделана сравнительно-сопоставительная характеристика образов детей в рассматриваемых произведениях Сэлинджера [Приложение 1].

При определении способов создания образа ребенка Сэлинджером мы также ориентировались на классификации художественного образа Эпштейна М.Н. [Эпштейн М.Н. Образ художественный - ЛЭС, М.,1987, с.252]:

- по предметному плану

- по смысловому плану

- структурному (=по пересечению двух указанных планов).

В ходе работы мы определили, что:

1. Образы Сибиллы Карпентер, Фиби, Эсме относятся к фабульному уровню. Эти образы скорее индивидуальные, чем характерные.
2. По структуре – образы ребенка в произведениях Сэлинджера металогические, выходящий за рамки одного произведения и перерастающий в образ детства.
3. Образ ребенка как образ цветущей жизни, как образ смысла жизни - тема, важная не только для Сэлинджера, но и для многих других писателей.
4. Образ индивидуальный - У маленьких девочек очень необычный взгляд на мир, образное мышление.
5. Сэлинждер создал образ ребенка, который понимает взрослого лучше, чем другие взрослые. Как нам кажется, до Сэлинджера никто не создавал ничего подобного.

Функции образа ребенка в рассказе «Хорошо ловится рыбка-бананка»

Главный герой рассказа «Хорошо ловится рыбка-бананка» Симор – представитель «потерянного поколения», для которого Сибилла - образец настоящей естественной жизни. С самого начала рассказа  ощущается конфликт не как столкновение характеров, а как ожидание чего-то трагического. Симор и его жена Мюриель – люди совершенно разные, люди разных жизненных интересов. Вся жизнь Мюриель – сплошной антураж. Не жизнь, а лишь внешнее ее проявление. Это мы видим с самого начала рассказа: «Она прочла статейку в женском журнальчике — карманный формат! — под заглавием «Секс — либо радость, либо — ад!». Она вывела пятнышко с юбки от бежевого костюма. Она переставила пуговку на готовой блузке. Она выщипнула два волосика, выросшие на родинке. И когда телефонистка наконец позвонила, она, сидя на диванчике у окна, уже кончала покрывать лаком ногти на левой руке». Далее последовал пустой разговор с матерью по телефону, разговор ни о чем. Симор нуждается в жизни чувств,  для Мюриель важна не любовь, а секс. Они люди непонимающие друг друга.  Мюриель так и не поняла, почему Симор назвал ее «Святой бродяжкой выпуска 1948 года». Книгу, которую Мюриель прислал из Германии Симор, она так и не прочитала, более того, она не помнит ни автора, ни названия книги («…какие-то немецкие стихи? Куда я ее девала? Ломаю голову и не могу…», «Он говорит, что стихи написал единственный великий поэт нашего века. Он сказал: надо было мне хотя бы достать перевод. Или выучить немецкий — вот, пожалуйста!»). Мюриель, в принципе, понимает, что между ней и мужем стена непонимания. Но ничего сделать не может, да и особенно не стремиться. Между этими людьми было взаимопонимание, были чувства. Но до войны! До войны это были другие люди. Война проявила многие качества, поставившие огромную пропасть между ними.

Образом, противопоставленным Мюриель, является образ Сибиллы. В отличие от Мюриель, Сибилла живая, настоящая! Девочка придумывает прозвище Симору ( «Пойдешь купаться, Сими Гласс?»), даже ревнует его к Шэрон Липшюц. Симор и Сибилла с интересом разговаривают друг с другом. На вопрос девочки, где его жена («Где же та тетя?»), Симор отвечает: «Она может быть в тысяче мест. Скажем, у парикмахера. Красится в рыжий цвет. Или у себя в комнате — шьет куклы для бедных деток… Ты лучше спроси меня что-нибудь попроще, Сибиллочка». Ему не интересно, где находится его жена, и чем она занимается. Гораздо интереснее общаться с Сибиллой, с ней у него живое общение, ему ненужно притворяться. Он с ней естественный. Они встретились как люди, между которыми тонкая душевная связь, которые понимают друг друга с полуслова («Ты читал "Негритенок Самбо"? - спросила она.

-Как странно, что ты меня об этом спросила, - сказал ее спутник.

-Понимаешь, только вчера  вечером я его дочитал. - Он  нагнулся,  взял  ручонку  Сибиллы.  -Тебе понравилось? - спросил он.

- А тигры бегали вокруг дерева?

- Да-а, я даже подумал: когда же они остановятся? В  жизни не видел столько тигров.

- Их всего шесть, - сказала Сибилла.

- Всего? - переспросил он. - По-твоему, это мало?

- Ты любишь воск? - спросила Сибилла.

- Что? -- переспросил он.

- Ну, воск.

- Очень люблю. А ты?

Сибилла кивнула.

- Ты любишь оливки? - спросила она.

- Оливки? Ну, еще бы! Оливки с воском. Я без них ни шагу!

- Ты любишь Шэрон Липшюц? - спросила девочка.

- Да. Да, конечно, - сказал  ее спутник.

-И особенно  я ее  люблю за то, что она никогда не обижает маленьких собачек у нас в холле, в гостинице. Например, карликового  бульдожку  той дамы,  из  Канады.  Ты,  может быть, не поверишь, но есть такие девочки, которые любят тыкать этого бульдожку  палками.  А  вот Шэрон  - никогда. Никого она не обижает, не дразнит. За это я ее люблю.

Сибилла помолчала.

- А я люблю жевать свечки, -- сказала она наконец.

- Это все любят, -- сказал ее спутник»)

Ключевым в их общении является разговор о рыбках-бананках, который носит аллегорический характер. История о рыбках-бананках – это история людей, рассказанная ребенку на детском языке о мире взрослой жизни. «Банановая лихордка – страшная болезнь», - говорит Симор. Он защищает Сибиллу от набегающей волны, которая может унести ее в пещеру к рыбкам-бананкам. («Смотри, волна идет, — сказала Сибилла с тревогой.

— Давай ее не замечать, — сказал он, — давай презирать ее. Мы с тобой гордецы. — Он взял в руки Сибиллины щиколотки и нажал вниз. Плотик подняло на гребень волны. Вода залила светлые волосики Сибиллы, но в ее визге слышался только восторг.

Когда плотик выпрямился, она отвела со лба прилипшую мокрую прядку и заявила:

— А я ее видела!

— Кого, радость моя?

— Рыбку-бананку.

— Не может быть! — сказал ее спутник. — А у нее были во рту бананы?

— Да, — сказала Сибилла. — Шесть».

Симор  тащит ее к берегу  и  напоследок целует в пятку, как бы благословляя на путь, свободный  от  зла  и  страдания, так непохожий на его собственный. На прощание Сибилла говорит Симору не «До свидания», а «Прощай», тем самым, как бы пророча  Симору скорую смерть. На наш взгляд, это неслучайно.

В переводе с греческого имя Сибилла означает «пророчица, оракул». Когда у  Симора  с  Сибиллой заходит разговор о ее сопернице, юной Шэрон Липшюц,  Симор  цитирует поэму Т. С. Элиота «Бесплодная земля» — говорит, что ревности Сибиллы «мешает воспоминанья  и  страсть». Цитата указывает на источник имени «Сибилла». Оно взято  из  эпиграфа, предпосланного Элиотом своей поэме: «А то еще видал я Кумскую Сивиллу в бутылке. Дети ее спрашивали: «Сивилла, чего ты хочешь?», а она в ответ: «Хочу умереть».  По  греческому мифу, прорицательница-сивилла  из  города Кумы попросила у Аполлона столько лет жизни, сколько пылинок помещается у нее в горсти, но забыла при этом оговорить себе вечную молодость. Таким образом, она обрекла себя на вечное старение. Заключенная в бутылку, она молит о желанной  и  недоступной смерти. Это мрачный символ того, как человечество непрерывно губит себя  и  отчаянно ищет избавления  от  этой участи. Аналогия между гибнущими  от  собственной жадности рыбками  из  рассказа  Симора   и  обреченной на муки Элиотовой Сибиллой напрашивается сама собой.

Поднимаясь к себе в номер, Симор встречается с женщиной, которая, как ему кажется, смотрит на его ноги. Симор восклицает: «Зачем это вечное притворство, черт возьми?» Он только что был в мире, в котором все так естественно, в мире, который ему так близок! В мире с человеком, понимающим его. И Симор вновь попадает в мир, в котором он чувствует себя чужим, ненужным и непонятым. Он заходит в свой номер, в котором пахнет кожаными чемоданами и лаком для ногтей, и застает там Мюриель, которая «спала на одной  из  двух кроватей» (в финальной сцене он не называет ее  даже по  имени, а только «молодой женщиной»). Симор  больше не видит в Мюриель женщины, на которой когда-то женился. Она «проспала» всю боль, все чаяния  и  прозрения  Симора, как «проспал»  их  мир, несмотря на заложенную в нем способность к состраданию. 

 Симор  понимает, что он теперь и есть та самая рыбка-бананка, которая объелась бананов, заплыв в пещеру, из которой не выплыть. Он открывает чемодан, «достает  из-под  груды рубашек  и  трусов трофейный пистолет». Не желая дольше задерживаться в мире, где накопление боли  и  зла так же неизбежно, как неизбежно старение для запертой в бутылке Сивиллы,  Симор  пускает себе пулю в висок.

Встреча Симора с Сибиллочкой – маленькой девочкой в желтом купальнике, - его нежные ласкательные прозвища, игра, в которую он сам предлагает поиграть, завораживая девочку, – все это пронизано нежностью. Но это проявление чувств, давно забытых и похороненных, вероятно, Симором, лишний раз доказывают ему самому несостоятельность жизни, потерю всего, ради чего стоило сражаться, а теперь и жить. Ощущение этой девочки, ее наивности, естественности, ее неумения жить прошлым - в сравнении со знанием, опытом, отсутствием смысла жизни, возникшим у Симора после войны, понимание этой роковой разницы становится для него смертельными.

Функции образа ребенка в рассказе

«Тебе, Эсме, с любовью и всякой мерзостью»

Другой образ, несомненно, полный нежности и авторской благосклонной симпатии – образ Эсме в рассказе "Тебе Эсме, с любовью и всякой мерзостью". Она - девочка, выросшая во время войны, маленькая, но уже понимающая, что выжить в это время способны только сильные и взрослые люди. Она старается повзрослеть, говорить, как взрослая, держаться с достоинством. Но автора особенно трогает в ней, не смотря ни на что, пробивающийся сквозь защитную стену ребенок. Это чувствуется во всем: в том, как она говорит, как боится, словно взрослая, плохо выглядеть и забавно при этом ощупывает волосы на макушке, как она относится к Чарльзу – младшему брату – совсем по-взрослому, как мать, но ее наставления забавны и трогательны. Чарльз, не смотря на свое слишком официальное и явно неподходящее имя, совершенно другой – несдержанный, импульсивный, живой и яркий ребенок. Это, как нам кажется, заслуга Эсме - именно она, сделавшись взрослой, сохранила брату детство. Хотя можно посмотреть на все под другим углом. Не игра ли это, - игра во взрослую жизнь, интересная для Эсме потому, что нет ничего лучше, чем выдумывать новые игры? Чарльз играет в загадки, Эсме играет во взрослую – почему нет? Вторая часть рассказа – сама по себе, даже повествование здесь ведется не от лица автора, а в третьем лице, так, словно автор не хочет иметь ничего общего с героем, потерявшим человеческий облик, безумным, грязным, ужасным. Героя совершенно изменила война. Он живет теперь в той самой мерзости, которую с детской категоричностью и желанием быть не как все, любит Эсме. Война уже окончилась, и не понятно, зачем продолжается весь этот фарс, эта антиутопия военного времени. Икс (как автор называет героя во второй части) неожиданно обнаруживает на столе посылку, пролежавшую там не одну неделю, и эта посылка возвращает его в прошлое, на минуту делает его таким, каким он был. Детские руки, написавшие столько громоздких, «взрослых», по их мнению, слов, напомнили ему о том, что существует что-то теплое и живое в его уже, казалось бы, погубленной жизни.

  Вторую часть рассказа очень сложно читать: давят клубы сигаретного дыма, грязь и мерзость, горы непрочитанной почты, бессмысленность и неизбежность всего происходящего, нагромождение авторских описаний боли и страха, сумасшествие. Икс – «замаскированный» автор – не сохранил способности «функционировать нормально», о чем просила его Эсме. Война изуродовала все в нем: юмор (шутить он теперь может только об убийстве кошек и только зло и цинично), мысли (осталось только самое необходимое, самое примитивное, то, что Икс еще способен понимать). Он слишком много для Селинджеровского героя курит – одну сигарету прикуривает от другой, и так уже много месяцев. Причем, он никак не может прикурить, потому что у него трясутся руки. Ему ничего не остается больше делать, как сидеть, думать, разговаривать с глупым, но все еще живым соседом Клеем, писать письма от его имени его невесте.