Поэтика жанра антиутопии в творчестве Кира Булычёва («Любимец», «Перпендикулярный мир»)

Станислав  Лем  называет  утопию  «изложением   определенной   теории бытия при помощи конкретных  объектов». [Лем 1970: 290]

  Создатели утопии  стремятся изображать мир максимально  завершенным и однозначным в  своем совершенстве. Поэтому часто   прибегают  к  «говорящим  картинам»,  а  не  к  отвлеченным  рассуждениям. [Баткин 1976: 12–15]

Г.Морсон в статье «Границы  жанра» считает,   что   «общее для всех утопистов отношение  к действительности,  выражающееся в резком противопоставлении действительности и идеала, оставляет немало места  для различий, вытекающих из особенностей тех или иных человеческих  идеалов, условий, в которых они формируются, а  также  роли,  которую  они  играют  в истории». [Утопия и утопическое  мышление:  Антология зарубежной литературы 1991: 233–276] 

Существует несколько  классификаций утопии.

Мы же обратимся к классификации  Е.Шацкого, которая представлена в  его монографии «Утопия и традиции». Исследователь делит утопии на  эскапистские  и  героические.

Эскапистские утопии –  это «все те мечтания о лучшем мире, из которых не вытекает призыв к  борьбе за этот мир». [Шацкий 1990: 53] Одним  из классических примеров является  Т.  Мор.  В  рамках  эскапистской  утопии  можно  обнаружить   три различных способа бегства  от действительности.

1. утопия места – это повествование о странах, городах, в которых люди  живут счастливо. Иногда это (например, в случае «Утопии» Т. Мора и «Икарии» Э.Кабе) чистый вымысел, т.к. этих стран нельзя  найти ни  на  одной географической карте. Это общества,  отгороженные  от  внешнего  мира.  К утопиям места относятся «Город солнца» Т.  Кампанеллы (1602),  «Описание Христианополитанской  Республики» И.В.  Андреа  (1619), «Новая Атлантида» Ф. Бэкона (1627).

Е. Шацкий отмечает: «Утописты  стремились не столько информировать  своих читателей, сколько поучать  их». [Шацкий 1990: 64] Они использовали усиленный спрос на экзотические новинки, чтобы пропагандировать новые  идеи.

2) утопии времени (ухронии)  рисуют счастливое «когда-то»  или «когда-нибудь». Например, библейский  рай, «Золотой век» античных  авторов, или произведения с  выбранными датами, наподобие   «2440»  Мерсье  или «2000» Беллами,  в которых появляется идеал  общества. Своеобразен  хронотоп  данного вида утопии, там прошлое  и будущее никак не  связано   с  настоящим, а лишь противостоит  ему. Утопию из пространственного  измерения перемещается во временное.  На смену прежнему «где-то»  приходит «когда-нибудь».  Существенное  значение  имеет  и то, что  человечество постепенно вступает  в  эпоху  веры  в  прогресс.  Эпоха такой веры и порождает утопии типа «Год 2440» Мерсье,  где  мечта  о  лучшем мире становится мечтой о будущем мире.

3) утопии вневременного  порядка – такое  понятие   возникло  вследствие того, что  свой идеал утописты помещают  вне сферы  земного  существования  человека, хотя бы предполагаемого.  Авторы просто переносят свой  образец куда-то вне времени  и пространства и связывают  его с  вечными  ценностями, наподобие Бога, Природы, Разума  и  т.д.  В утопиях вневременного   порядка концепции излагались  без посредничества «говорящих  картин»,  но  с  тем же  намерением  противопоставить  господствующим  отношениям  иные  отношения   и предложить  им  в  противовес  некий   комплекс   желательных   общественных ценностей.

Воплощение этих ценностей  существует вне  времени  и  пространства.  Е. Шацкий считает, что «мир этих утопий построен без опоры  на  реальность». [Шацкий 1990: 98] И таким воплощением  общественного идеала становится Божество.

Героические утопии – это  «любые утопии, содержащие какие-либо программы и призывы  к  действию». [Шацкий Е. 1990: 56]  Героические утопии в свою очередь делятся на утопии ордена и утопии политики.

1. в основе утопии ордена лежит «деятельность, имеющая целью создание неких островов добра внутри  плохого  общества.  В  них  идет утверждение идеала, противопоставление его реально существующему  плохому обществу». [Шацкий 1990: 57]
2. в основе утопии политики лежит  «деятельность,  имеющая  целью заменить  плохое общество новым, хорошим. Это практическое   применение утопического мышления в жизни общества». [Шацкий 1990: 57]

Перейдём к основной теме нашей работы – к жанру антиутопия.

Как заметил Е.Шацкий, утопия пишется в сравнительно  мирное,  предкризисное  время  ожидания будущего, то антиутопия - на сломе времени, в  эпоху неожиданностей,  которое  это будущее преподнесло. [Шацкий 1990]

В связи с этим, Р.Гальцева и  И. Рознянская пишут: «Антиутопический роман -  это нашедший себе литературное выражение отклик человеческого  существа на давление «нового порядка». [Гальцева Р., Рознянская 1988: 51]

 Коренное свойство  антиутопии, которое остается  в   ней  постоянным, каким бы ни  был материал - она неизменно оспаривает  миф,  созданный  утопией без  оглядки на реальность. А. Зверев  подчеркивает: «Для классической  утопии элемент социальной мифологии  обязателен; он  может  быть  выражен с большей или меньшей   отчетливостью,  однако  присутствует  всегда». [Зверев 1988: 43]

Антиутопия и миф - понятия  связанные одно с другим только  отношением принципа несовместимости. Миф, из которого вырастает образ  земного  рая,  в антиутопии  испытывается   с   целью   проверить   даже   не   столько его осуществляемость, сколько  нравственность его оснований. Одним  словом, утопия утверждает, что мы знаем, а антиутопия  вопрошает,  почему  мы  думаем, что  знаем.  А.  Зверев  считает,  что  «антиутопия  -  это  карикатура на позитивную утопию, произведение, задавшееся целью высмеять и опорочить саму идею совершенства, утопическую установку вообще». [Зверев 1988: 45]

Важным отличием утопии от антиутопии является её статичность. В. Чаликова  отмечает,  что  «стремления  к  переменам»  в  утопиях «обычно  не предвидится». [Утопия и утопическое  мышление: Антология зарубежной литературы 1991: 6]  Обитатели Утопии просто не хотят  перемен,  не хотят ничего такого, что не принадлежит к  устоявшемуся  порядку.  Достигнув  счастья, они уподобляются муравьям, свободная воля  им  уже  не  нужна.  Эту черту утопии демонстрирует  Скиннер в своем романе «Уолден-два».

Таким образом, антиутопия работает обычно с более сложными социальными  моделями.

Об  этом  же с тревогой пишет А. Зверев: «Общество настолько  совершенно, что человеку не обязательно  быть добрым, ибо он уже  не  несет  ответственности за что бы то ни было. За решение многих трудных  проблем своего прежнего существования он платит высокую цену, отказываясь от  важной части того, что всегда считалось  признаком истинно человеческим». [Зверев 1988: 44]

Антиутопические произведения проникнуты  трезвым  рациональным  взглядом  на утопические идеалы.

Среди антиутопий наибольшей известностью пользуются    «О дивный новый мир» (1932) О.  Хаксли, дополненный  впоследствии  публикацией  книги «Дивный новый мир, посещенный вторично», а также роман Дж.  Оруэлла   «1984» (1949).  В России популярными были: «Мы» Е.И.  Замятина  (1927), «Котлован» (1928) и «Чевенгур» (1929) А.П. Платонова,  «Механическая пианола» К. Воннегута (1932), «451 по Фаренгейту»  Г. Брэдбери (1953). Эти антиутопии изображают фантастический мир и предостерегают: «то,  что  кажется, ныне  совершенно  неосуществимым  и  второстепенным,  завтра   может   стать доминантой общественной жизни». [Бугров 1988: 48] Так, например, они  указывают  на  опасности, которые таит в себе развитие техники  и  ее  «использование  для  иных  целей, нежели господство над  вещами». [Бугров 1988: 49]

Характеристику жанровой специфики антиутопии разработал Борис  Ланин в «Анатомии литературной антиутопии» (1993).  Основные моменты, которые он затрагивает в своей  работе:

1. Спор с утопией либо  с утопическим замыслом. Это не  обязательно спор с конкретной утопией, с конкретным автором, хотя подобное вполне возможно. Аллегорические антиутопии также в несколько иной форме опровергают или пародируют конкретные утопии, возникавшие во внетекстовой реальности и потому легко узнававшиеся читателями.

Можно говорить об исконной жанровой направленности антиутопии против жанра утопии как такового.

Как отмечает Б. Ланин: «Утопию  и антиутопию нельзя не сравнивать. Причем именно: не «можно сравнивать»  или «целесообразно сравнивать», но — нельзя не сравнивать. Их кровное, генетическое родство предполагает сравнение и отталкивание друг от друга. Все, что можно найти в антиутопии статичного, описательного, дидактичного, – от утопии». [Ланин 1993: 205] 

Антиутопическое действие часто прерывается описанием утопии. В стилевом аспекте это означает «перебивы повествования описанием». [Ланин 1993: 147] В описании  перечислительная интонация оказывается едва ли не главенствующей. Соединительные союзы и запятые резко увеличивают частотность своего появления в тексте.

Утопия сама становится антиутопией, т.к. идёт опровержение утопии новой  утопией, «клин клином» – один из наиболее распространенных структурных  приемов. Так появляются внелитературные  жанровые включения.  Отсюда – «матрешечная композиция» антиутопии.  Повествование  начинается сторонним наблюдателем, затем основные события даны через  восприятие главного героя. Такой рамкой могут выступать дневниковые  записи героя, в которых мы можем  наблюдать несоответствия между  существующим порядком в обществе и  внутренними устремлениями личности.

Важной чертой является еще  и вставная «агиография» – жития  утопических «святых». [Ланин 1993: 149]

Так, например, у М.Козырева в «Ленинграде» герой узнает о  себе всякие небылицы из ленинградской  газеты, вполне соответствующие канону генетически и классово благонадежного гражданина.

2. Псевдокарнавал – «структурный  стержень антиутопии».  [Ланин  152] Принципиальная разница между  классическим карнавалом, описанным  М. Бахтиным [Бахтин 1972: 132], и псевдокарнавалом  – порождением тоталитарной эпохи  – заключается в том, что  основа карнавала – амбивалентный  смех, основа псевдокарнавала –  абсолютный страх. 

Ночные бдения в ожидании ареста позволили ввести ночное пространство – по сути своей индивидуально-интимное – в сферу действия перманентного страха. Страх в антиутопии безусловен и абсолютен. Смысл страха в антиутопическом тексте заключается «в создании совершенно особой атмосферы, того, что принято называть «антиутопическим миром». [Ланин 271]

Как и следует из природы  карнавальной среды, «чувства и качества приобретают амбивалентность: страх  соседствует с благоговением  перед властными проявлениями, с  восхищением ими. Эта амбивалентность  оказывается «пульсаром»: попеременно  «включается» то одна, то другая крайность, и эта смена становится паранормальным жизненным ритмом». [Ланин 1989: 44]

Благоговение становится источником почтительного страха, сам  же страх стремится к иррациональному  истолкованию.

По мнению исследователя, «в антиутопии создается философское  напряжение между страхом обыденной  жизни и карнавальными элементами, пронизывающими всю повседневность. Разрыв дистанции между людьми, находящимися на различных ступенях социальной иерархии, вполне возможен и порой считается  нормой для человеческих взаимоотношений  в антиутопии». [Ланин 1993: 153]

Например, у Замятина в  Едином Государстве практически  сняты – согласно карнавальным традициям  – формы этикета, благоговения, разорвана  дистанция между людьми (за исключением  дистанции между нумерами и Благодетелем – сакральной персоной). Тем самым  вроде бы устанавливается «вольный фамильярный контакт между людьми»  – привычная карнавальная категория. Но фамильярность эта имеет в  своей основе право каждого на слежку за каждым, право доноса на каждого  в Бюро Хранителей. «Именно этим отныне определяется «новый модус взаимоотношений  человека с человеком» в тоталитарном обществе. Донос становится нормальной структурной единицей, причем рукопись, которую пишет герой этой антиутопии, можно рассматривать как донос на все общество». [Ланин 1993: 153–154] Дело в том, что рукопись героя лишь условно предназначена для саморефлексии. В действительности же, помимо самовыражения, она имеет своей целью «предупредить, известить, обратить внимание, проинформировать, словом, донести читателю информацию о возможной эволюции современного общественного устройства». [Ланин 1993: 154] Поэтому «доносительство» является вполне нормальной атмосферой внутри антиутопии.

Любое доносительство порождает  страх «быть пойманным». Так что  и страх становится внутренней атмосферой антиутопии. «Власть слишком часто  прибегает к страху как к некоему  орудию насилия над массами. Но, возбуждая  страх, она превращается в Ничто. Однако превращаясь в Ничто, власть тем не менее не исчезает бесследно. Страх власти раздваивается, разлетаясь по разным полюсам человеческой нормы. Нельзя бесконечно долго бояться. Человек  тянется к удовольствию. Он находит  его либо в патологическом унижении перед властью, либо в изуверском насилии над отведенной для этого  частью общества, что производит еще  более страшное впечатление на всех остальных». [Ланин 1993: 156]

3. Антиутопии присущи  карнавальные элементы, в изображении  общества характерна ритуализация  жизни и закон аттракциона, по которому живут герои.

А) Карнавальные элементы. Они  проявляются как в пространственной модели – от площади до города или страны, – так и в театрализации действия. Иногда автор прямо подчеркивает, что все происходящее является розыгрышем, моделью определенной ситуации, возможного развития событий. В других вариантах это делает повествователь, обращающий внимание на инсценировку тех или иных сюжетных коллизий или ситуаций. Более всего это связано с карнавальным мотивом избрания «шутовского короля».

Б) Герои живут по законам  аттракциона. Термин разработан и обоснован А.Липковым в книге «Проблемы художественного воздействия: принцип аттракциона» (1990).