Роль Мартина Лютера в становлении литературного немецкого языка

Но, помимо литературного значения, перевод Лютера имел громадное значение для самой религиозной реформации. Этим переводом впервые в руки народа было передано чистое учение Библии, без всяких комментариев от лица церкви. Теперь уже духовные не могли более  составлять новые догматы, а мирянам  не приходилось принимать их на веру. Библия, единственный источник религиозных  верований, проникала благодаря  Лютеру во все слои общества, делалась в каждом доме настольной книгой. Она  послужила великим залогом нравственного  совершенствования народа, и в  этом отношении труд Лютера не остался  без благих последствий и для  католиков.

Но в то время, как реформатор вдали от света предавался этим мирным созидающим трудам, народное движение, предоставленное самому себе, принимало все более разрушительный характер, предвещавший близость социального переворота.

Да иначе и быть не могло. Старое церковное здание было расшатано  вконец, новое еще не было создано. Все было поколеблено, но никто не давал себе ясного отчета в том, чем  следует заменить или подкрепить расшатанные основы средневековой  жизни. Брожение в народе росло с  каждым днем. Странствующие проповедники, в числе которых было много  беглых монахов, возбуждали народные страсти  ярким изображением злоупотреблений  и происков Рима. Множество памфлетов, песен и стихотворений – целая  революционная литература на народном языке, осмеивавшая духовенство, учение церкви, приглашала народ разом покончить со всеми его кровопийцами. Тон для этой народной литературы был дан самим Лютером, страстность которого в обличениях Рима все возрастала. Правда, он не хотел, чтоб народ сам взялся за оружие; его пламенные воззвания к освобождению народа из-под ига иноземцев обращены были к лицам, облеченным властью. Но последователи его смотрели на дело иначе. В самом Виттенберге образовалась партия реформаторов, шедших гораздо далее Лютера; они находили его образ действий слишком осторожным и умеренным и желали одним ударом покончить со всем наследием старой церкви. Во главе этих более радикальных новаторов стоял теперь Карлштадт. Он требовал отмены католической обедни, уничтожения икон и распятий и горячо ратовал против монашества и безбрачия духовенства. В том же духе проповедовал при большом стечении народа и один августинский монах, некто Цвиллинг. Под влиянием этой проповеди монахи действительно стали покидать монастыри; месса была отменена, причастие раздавалось под обоими видами. Толпа, нафанатизированная иконоборческими проповедями, врывалась в церкви, останавливала католическое богослужение, надругалась над святынями.

Лютер в своем уединении  все-таки узнавал через Спалатина  о том, что происходило в Виттенберге. Сначала он был доволен тем, что  его отсутствие не охладило ревности его учеников. Как раз в это  время Меланхтон стал писать сочинение  под заглавием “Loci communes”

^[3], которое являлось первой попыткой систематического изложения принципов протестантизма. Лютер и сам писал в Вартбурге против мессы и обетов, доказывая, что монахи, не чувствующие призвания, могут выходить из монастырей, а духовные вступать в брак. Когда один из его последователей, священник из Фельдкирха, действительно отважился открыто вступить в брак, он горячо одобрил его шаг. Но в то же время он высказывался против излишней поспешности, против всякого принуждения в деле нововведений. Он вообще считал все обряды, всякий чин богослужения делом второстепенным, так как, по его учению, существо религии заключается не во внешних формах, а в вере, во внутреннем настроении и поэтому не считал нужным торопиться с введением новых форм, предоставляя народу постепенно привыкать к ним. Поэтому, узнав о чрезмерном усердии новаторов, он не выдержал и в декабре внезапно приехал в Виттенберг. Здесь он тайно провел в доме своего друга Амсдорфа три дня и, снабдив своих сотрудников советами и наставлениями, уехал обратно.

Вернувшись в Вартбург, Лютер написал “Увещание христианам, чтоб они воздерживались от возмущения и мятежа”. “Искоренение злоупотреблений  есть дело законных властей, – писал он, – и все, что исходит от последних, не есть возмущение. Масса же не имеет права прибегать к насильственным действиям, хотя бы в пользу правого дела”. На основании собственного опыта он верит в силу слова: ведь словом он принес папе, священникам и монахам больше вреда, чем все императоры и князья. К тому же он предвидит близкое наступление Страшного суда, когда Христос окончательно поразит антихриста.

Однако беспорядки в Виттенберге  не прекращались. К чрезмерной ревности Карлштадта присоединилась еще проповедь  так называемых “цвиккауских пророков”. Это были два суконщика из саксонского  городка Цвиккау, к которым примкнул бывший виттенбергский студент Маркус Штюбнер. Место, откуда они явились, служило издавна плодородной  почвой для развития разных сект; таборитские  и средневековые сектантские  идеи сказывались и в проповеди  этих лиц. Они не довольствовались уже  одним Св. Писанием; гораздо выше его они ставили откровение внутреннее, совершающееся в душе осененных Св. Духом лиц, к которым причисляли и себя. С Лютером они расходились в том, что требовали не только веры, но и добрых дел, без которых вера мертва, и учили, что человеческая воля свободна. Так как для детей вера невозможна, то они проповедовали, что крещение должно совершаться только над взрослыми, и сами перекрещивались, отчего и получили название анабаптистов, или перекрещенцев. В Цвиккау они сошлись со знаменитым демагогом Томасом Мюнцером, и под его влиянием их учение получило революционный и коммунистический оттенок. Изгнанные из своего города, эти цвиккауские пророки явились в Виттенберг, где проповедь их произвела сильное впечатление среди антикатолического движения, руководимого Карлштадтом, который сам до известной степени подпал под их влияние. Этот беспокойный, увлекающийся человек, столь гордившийся своею ученостью, стал отрицать теперь науку как излишнее и мертвое дело и приглашал студентов заняться лучше каким-нибудь ремеслом или земледелием, ибо сказано: “В поте лица добывай хлеб свой”. Принимая буквально слова Евангелия, что оно принадлежит бедным, он ходил к бедным людям в дома и спрашивал у них объяснения темных мест Писания. И действительно, под влиянием этой проповеди, ректор школы распустил своих учеников по домам; студенты толпами бросали университет, разнося повсюду слух, что не надо больше учиться. Власти и образованные люди растерялись. Сам Меланхтон был потрясен вдохновенным тоном “пророков” и не решался высказаться против них. В городе царила невообразимая смута.

Весть о новых беспорядках  сильно огорчила Лютера. “Все мои враги  со всеми дьяволами, – писал он, – не причинили мне столько горя и забот, сколько причиняют теперь наши”. Он писал, увещевал, но ничто не помогало. Наконец сам магистрат обратился к нему с просьбой вмешаться в дело. После этого Лютер не мог уже дольше оставаться в Вартбурге. Напрасно курфюрст старался удержать его от возвращения, указывая на опасность проезда через владения враждебно настроенного герцога Георга и на то, что он сам не может теперь открыто защищать его. Не дожидаясь разрешения, Лютер прямо поехал в Виттенберг и уже с дороги ответил на письмо курфюрста. Ответ этот весьма интересен. Он дышит удивительным бесстрашием и гордой уверенностью в себе и своем призвании:

“Я хорошо знаю о себе, – говорит он в ответ на предостережение курфюрста, – что если бы в Лейпциге дела были в таком же положении, как в Виттенберге, то и тогда я поехал бы туда, хотя бы там девять дней шел дождь из герцогов Георгов и каждый из них был бы в девять раз свирепее его. Пишу это Вашей Курфюршестской Милости с тем, чтобы В. К. М. знали, что я еду в Виттенберг под защитой гораздо более высокой, чем защита курфюрста. Потому я и в мыслях не имею просить защиты у В. К. М. В этих делах не должен и не может помогать меч; их должен решать один Бог, помимо всяких человеческих забот и участия. Поэтому, кто больше верует, тот и будет в них лучшим защитником. А так как я замечаю, что В. К. М. еще очень слабы в вере, то я никоим образом не могу считать В. К. М. человеком, который мог бы защищать или спасти меня”.

Лютер вернулся в Виттенберг в четверг (в марте 1522 года) и в  ближайшее воскресенье появился на кафедре. Восемь дней подряд проповедовал он, осуждая беспорядки, и авторитет его был так велик, что ему удалось успокоить город. Цвиллинг и Карлштадт снова на время сошлись с реформатором. Что же касается цвиккауских пророков, то они должны были оставить город и, убедившись в том, что им нечего более рассчитывать на Лютера и властей, понести свою проповедь к давно уже волновавшимся крестьянам.

Скоро, впрочем, и сам Лютер, правда, постепенно и взвешивая каждый шаг, стал вводить перемены в чине богослужения. Вся пышность католической службы была отменена, в центре богослужения поставлена проповедь. Чтобы дать общине возможность самой участвовать  в богослужении, Лютер ввел духовное пение. С этою целью он отчасти  воспользовался существовавшими в  старой церкви латинскими гимнами, переводя их на народный язык, отчасти вводил новые, причем ему самому приходилось  часто не только сочинять текст, но и музыку к нему. Его стихотворные переложения псалмов, в которых он с неподражаемым мастерством сумел передать всю поэтическую прелесть подлинника, останутся навсегда лучшими образцами духовной песни. Кто не знает чудного лютеровского гимна “Eine feste Burg ist unser Gott”

^[4], дышащего геройской отвагой испытанной в бедствиях торжествующей веры. Эти песни сослужили делу реформации очень важную службу. Они быстро облетели Германию, незаметно овладевая сердцами и делая их доступными для восприятия самого учения. Один иезуит метко определил их значение. “Песни Лютера, – сказал он, – погубили больше душ, чем его книги и проповеди”.

Между тем учение Лютера продолжало распространяться в Германии почти  беспрепятственно. Не только во владениях  Фридриха Мудрого, но и нигде в  Германии не было предпринято ничего решительного против сторонников реформатора. На настойчивые требования нового папы Адриана VI об исполнении Вормского  эдикта имперское правление, заседавшее в Нюрнберге в 1522 – 1523 годах, прямо  отвечало, что огромное большинство  народа разделяет убеждения Лютера, что римская курия сильно возбудила против себя нацию и что на всякую попытку прибегнуть к силе последнего ответит возмущением. А в ответ на вторичное требование папского легата чины представили известные “сто жалоб”, в которых перечислялись все злоупотребления папства, с угрозой, если эти жалобы не будут услышаны, прибегнуть к самоуправству. Вместе с тем было постановлено, что отныне должно проповедовать только “истинное, чистое и неповрежденное святое евангелие”.

Таким образом, Вормский декрет был отменен, приговор над Лютером  и его последователями взят назад, и проповеди нового учения был  открыт полный простор. Благодаря этому  успехи последнего росли с каждым днем. Особенно много приверженцев Лютер находил среди населения  вольных имперских городов. В 1523 – 1524 годах учение Лютера утвердилось  в Магдебурге, Франкфурте-на-Майне, Галле, Нюрнберге, Ульме, Страсбурге, Бреславле, Бремене. Некоторые князья также  выказывали открыто свое сочувствие новому учению, особенно молодой Филипп Гессенский. Под влиянием Лютера же гроссмейстер прусского ордена, маркграф Альбрехт, решился превратить свое владение в светское, и король польский объявил его наследным герцогом прусским. Таким образом, Пруссия стала первой страной, открыто присоединившейся к реформации, так как Фридрих Мудрый до самого конца сохранял пассивное отношение к ней. Учение Лютера проникало также в другие европейские государства. Во Франции, в Испании, в Нидерландах, Швеции, Дании, Польше и Венгрии – везде читались его произведения, везде новые идеи находили горячий отклик в сердцах людей, недовольных церковью. Казалось, через каких-нибудь пять-шесть лет расшатанная старая церковь рухнет окончательно, по крайней мере в Германии.

Правда, одновременно с этими  успехами Лютер терял также многих из своих прежних союзников. Беспорядки и волнения, начавшиеся после исчезновения Лютера, не ограничивались одним Виттенбергом. По всей Германии стали шнырять толпы  голодных оборванных монахов, бежавших из своих монастырей и вносивших  разврат и полную деморализацию  в общество, и без того уже деморализованное. Бесчинства в церквах, иконоборческие выходки черни были обычным явлением в городах. Лютер всячески старался противодействовать беспорядкам. Водворив спокойствие в Виттенберге, он отправился в другие саксонские города и везде  призывал народ к умеренности  и послушанию. Но его проповедь, устная и письменная, уже не имела прежнего успеха. Он не мог больше справиться с народным течением, становившимся  все более и более бурным и  принимавшим совершенно новый характер. Благодаря вызванному им брожению умов всплыла наружу вся та темная сила, которая всегда всплывает в моменты  полного разложения общественного строя. Приверженцы старины получили, таким образом, новое оружие против Лютера. Но даже многие из тех, которые прежде стояли за реформу и вообще за уничтожение церковных злоупотреблений, теперь испугались тех последствий, к которым должен был привести упадок прежних авторитетов. Даже Штаупиц, прежде сам возбуждавший Лютера к борьбе, теперь отстал от него и выразил покорность Риму. Но еще важнее был разрыв между Лютером и Эразмом. Последний давно уже с неудовольствием смотрел на деятельность реформатора; он видел, что смута и беспорядки, вызванные его проповедью, грозят совершенно погубить дорогие его сердцу науки. Рим также требовал, чтобы знаменитый гуманист наконец высказался открыто. И вот в 1524 году Эразм выступил против Лютера с сочинением “О свободной воле”, в котором нападал на саму сущность его учения. Результатом возникшего между ними спора было то, что большинство гуманистов, по примеру своего главы, оставило Лютера.

Несмотря, однако, на эту начинающуюся реакцию, успехи Лютера и после возвращения  из Вартбурга были очень велики и  оказались бы еще более значительными, если бы не помешали известные события, которые были тем опаснее, чем  теснее была связь между ними и  источниками реформации. Дело в том, что за церковную реформу уцепилась  революция.

Мы видели уже, что сближение  Гуттена с Лютером было вызвано  не столько сочувствием первого  догматической стороне учения реформатора, сколько солидарностью в борьбе с общим врагом – Римом. На первом плане для Гуттена, как и для  Зиккингена, стояли интересы рыцарства, врагами которого являлись князья, в особенности духовные. Для борьбы с ними Гуттен и мечтал объединить под знаменем религиозной реформации все сословия – не только рыцарей  и города, но и крестьян, и горячо пропагандировал подобный союз в  своих сочинениях. Но Зиккинген, видимо, считал возможным обойтись без помощи других сословий. Когда после Вормского  сейма надежды, возлагавшиеся патриотами на Карла V, не оправдались, Зиккинген  решился действовать на свой страх  и под предлогом, что хочет  проложить путь Евангелию, напал  на Трирского епископа. Он рассчитывал, что к нему примкнет все рыцарство  и что постоянно враждовавшие между собой князья не сумеют оказать  энергического отпора. Но его расчеты  не оправдались. Фридрих Мудрый и  Филипп Гессенский тотчас же поняли угрожающую им опасность, и прежде, чем Зиккинген  успел получить подкрепления от своих  друзей, разбили его и заставили  запереться в замке Ландштуль, при  осаде которого он был смертельно ранен и умер (1523 год). Через несколько  месяцев умер и Гуттен, нашедший убежище в Швейцарии. Впрочем, это движение, в котором религиозный элемент был весьма слаб, не принесло делу Лютера большого вреда. Гораздо опаснее было восстание крестьян, разразившееся в 1525 году, все под тем же знаменем Евангелия.

Уже не раз крестьянское население  в разных частях Европы пробовало  подыматься против тяжких феодальных условий. Французская жакерия была еще в памяти у всех. В девяностых годах XV столетия крестьяне восстали в Нидерландах и сумели добиться лучшего положения. В начале XVI века вспыхивали уже отдельные восстания в Швабии. В Австрии и Венгрии также начинались волнения среди крестьян. В этих первых, разрозненных и быстро подавленных вспышках уже сказывались зловещие симптомы. Нетрудно понять, какие плоды должны были дать семена новых религиозных учений, попадавшие на подобную почву. Проповедь странствующих проповедников и сектантов, изгоняемых из городов, бесчисленные памфлеты и “летучие листки”, распространяемые коробейниками, открывали недовольным крестьянам новые горизонты, ставили их требования под защиту религии и вселяли в них фанатическую уверенность в своей правоте. Вместе с крестьянами стал волноваться городской пролетариат. Мюнцер ходил с товарищами по Южной Германии и возвещал о близком низложении всех властей, как светских, так и духовных, о наступлении царства евангельской свободы и братства. Отсюда эта пропаганда проникла к Шварцвальду и Боденскому озеру, в соседние места Швейцарии, и в 1525 году начались быстрые решительные восстания в разных местах, одно за другим. Вскоре они охватили Швабию, Эльзас, Франконию, Гарц, Тюрингию. Большинство восставших формулировало свои понятия о реформе в так называемых “12 статьях”, в которых выразился их протест против феодального строя. Они требовали уничтожения крепостного права, уменьшения десятины и других феодальных повинностей, свободного пользования охотой, рыбной ловлей и лесными участками, возвращения общественных пастбищ, захваченных дворянами, а в первую очередь – права выбирать своих пасторов и евангелической проповеди. Требования эти подкреплялись ссылками на Св. Писание, причем крестьяне выражали готовность отказаться от своих притязаний, если будет доказано, что последние не согласны со словом Божиим.