Трагично, что высшую мудрость
Фауст обретает лишь на исходе
жизни. Он слышит стук лопат
и думает, будто ведётся работа,
намеченная им. На самом деле
лемуры, подвластные Мефистофелю,
роют Фаусту могилу.
После смерти Фауста, Мефистофель
хочет утащить его душу в
ад, но вмешиваются божественные
силы и уносят её на небо,
где ей предстоит встреча с
душой Гретхен.
Если весь путь героя является
трагическим, это не означает,
что жизнь его была пустой и бесплодной.
"Фауст" занимает совсем
особое место в творчестве
великого поэта. В нем мы
вправе видеть идейный итог
его (более чем шестидесятилетней)
кипучей творческой деятельности.
С неслыханной смелостью и
с уверенной, мудрой осторожностью
Гете на протяжении всей своей жизни ("Фауст"
начат в 1772 году и закончен за год до смерти
поэта, в 1831 году) вкладывал в это свое
творение свои самые заветные мечты и
светлые догадки. "Фауст" - вершина
помыслов и чувствований великого немца.
Все лучшее, истинно живое в поэзии и универсальном
мышлении Гете здесь нашло свое наиболее
полное выражение. "Есть высшая смелость:
смелость изобретения, создания, где план
обширный объемлется творческой мыслию,
- такова смелость... Гете в Фаусте".
Смелость этого замысла заключалась
уже в том, что предметом "Фауста"
служил не один какой-либо жизненный конфликт,
а последовательная, неизбежная цепь глубоких
конфликтов на протяжении единого жизненного
пути, или, говоря словами Гете, "чреда
все более высоких и чистых видов деятельности
героя".
Такой план трагедии, противоречивший
всем принятым правилам драматического
искусства, позволил Гете вложить в
"Фауста" всю свою житейскую
мудрость и большую часть исторического
опыта своего времени. [ ист. 1, стр.
74 ]
Самый образ Фауста - не оригинальное
изобретение Гете. Этот образ возник в
недрах народного творчества и только
позднее вошел в книжную литературу.
Герой народной легенды, доктор
Иоганн Фауст - лицо историческое.
Он скитался по городам протестантской
Германии в бурную эпоху Реформации
и крестьянских войн. Был ли он только
ловким шарлатаном, или вправду ученым,
врачом и смелым естествоиспытателем
- пока не установлено. Достоверно одно:
Фауст народной легенды стал героем ряда
поколений немецкого народа, его любимцем,
которому щедро приписывались всевозможные
чудеса, знакомые по более древним сказаниям.
Народ сочувствовал удачам и чудесному
искусству доктора Фауста, и эти симпатии
к "чернокнижнику и еретику", естественно,
внушали опасения протестантским богословам.
И вот во Франкфурте в
1587 году выходит "книга для
народа", в которой автор, некий
Иоганн Шписс, осуждает "Фаустово
неверие и языческую жизнь".
Ревностный лютеранин, Шписс хотел
показать на примере Фауста, к каким
пагубным последствиям приводит людская
самонадеянность, предпочитающая
пытливую науку смиренной созерцательной
вере. Наука бессильна проникнуть в великие
тайны мироздания, утверждал автор этой
книги, и если доктору Фаусту все же удалось
завладеть утраченными античными рукописями
или вызвать ко двору Карла V легендарную
Елену, прекраснейшую из женщин древней
Эллады, то только с помощью черта, с которым
он вступил в "греховную и богомерзкую
сделку"; за беспримерные удачи здесь,
на земле, он заплатит вечными муками ада...
Так учил Иоганн Шписс.
Однако его благочестивый труд не
только не лишил доктора Фауста былой
популярности, но даже приумножил ее. В
народных массах - при всем их вековом
бесправии и забитости - всегда жила вера
в конечное торжество народа и его героев
над всеми враждебными силами. Пренебрегая
плоскими морально-религиозными разглагольствованиями
Шписса, народ восхищался победами Фауста
над строптивой природой, страшный же
конец героя не слишком пугал его. Читателем,
в основном городским ремесленником, молчаливо
допускалось, что такой молодец, как этот
легендарный доктор, перехитрит и самого
черта (подобно тому как русский Петрушка
перехитрил лекаря, попа, полицейского,
нечистую силу и даже самое смерть).
Такова же, примерно, судьба
и второй книги о докторе
Фаусте, вышедшей в 1599 году. Как
ни вяло было ученое перо достопочтенного
Генриха Видмана, как ни перегружена была
его книга осудительными цитатами из библии
и отцов церкви, она все же быстро завоевала
широкий круг читателей, так как в ней
содержался ряд новых, не вошедших в повествование
Шписса, преданий о славном чернокнижнике.
Именно книга Видмана (сокращенная в 1674
году нюрнбергским врачом Пфицером, а
позднее, в 1725 году, еще одним безыменным
издателем) и легла в основу тех бесчисленных
лубочных книжек о докторе Иоганне Фаусте,
которые позднее попали в руки маленькому
Вольфгангу Гете еще в родительском доме.
Но не только крупные готические
литеры на дешевой серой бумаге
лубочных изданий рассказывали
мальчику об этом странном
человеке. История о докторе Фаусте
была ему хорошо знакома и
по театральной ее обработке, никогда
не сходившей со сцен ярмарочных балаганов.
Этот театрализованный "Фауст" был
не чем иным, как грубоватой переделкой
драмы знаменитого английского писателя
Кристофера Марло (1564-1593), некогда увлекшегося
диковинной немецкой легендой. В отличие
от лютеранских богословов и моралистов,
Марло объясняет поступки своего героя
не его стремлением к беззаботному языческому
эпикурейству и легкой наживе, а неутолимой
жаждой знания. Тем самым Марло первый
не столько "облагородил" народную
легенду, сколько возвратил этому народному
вымыслу его былое идейное значение. Позднее,
в эпоху немецкого Просвещения, образ
Фауста привлек к себе внимание самого
революционного писателя того времени,
Лессинга, который, обращаясь к легенде
о Фаусте, первый задумал окончить драму
не низвержением героя в ад, а громким
ликованием небесного воинства во славу
пытливого и ревностного искателя истины.
[ ист. 1, стр. 77 ]
Смерть помешала Лессингу
завершить так задуманную драму,
и ее тема перешла по наследству
к младшему поколению немецких просветителей
- поэтам "Бури и натиска". Почти все
"бурные гении" написали своего "Фауста".
Но общепризнанным его творцом был и остался
только Гете.
По написании "Геца фон
Берлихингена" молодой Гете был
занят целым рядом драматических
замыслов, героями которых являлись сильные
личности, оставившие заметный след в
истории. То это был основатель новой религии
Магомет, то великий полководец Юлий Цезарь,
то философ Сократ, то легендарный Прометей,
богоборец и друг человечества. Но все
эти образы великих героев, которые Гете
противопоставлял жалкой немецкой действительности,
вытеснил глубоко народный образ Фауста,
сопутствовавший поэту в течение долгого
шестидесятилетия.
Что заставило Гете предпочесть
Фауста героям прочих своих драматических,
замыслов? Традиционный ответ: его тогдашнее
увлечение немецкой стариной, народной
песней, отечественной готикой - словом,
всем тем, что он научился любить в юношескую
свою пору; да и сам образ Фауста - ученого,
искателя истины и правого пути был, бесспорно,
ближе и родственнее Гете, чем те другие
"титаны", ибо в большей мере позволял
поэту говорить от собственного лица устами
своего беспокойного героя.
Все это так, разумеется. Но
в конечном счете выбор героя
был подсказан самим идейным
содержанием драматического замысла:
Гете в равной мере не удовлетворяло ни
пребывание в сфере абстрактной символики,
ни ограничение своей поэтической и вместе
философской мысли узкими и обязывающими
рамками определенной исторической эпохи
("Сократ", "Цезарь"). Он искал
и видел мировую историю не только в прошлом
человечества. Ее смысл ему открывался
и им выводился из всего прошлого и настоящего;
а вместе со смыслом усматривалась и намечалась
поэтом также и историческая цель, единственно
достойная человечества. "Фауст"
не столько драма о прошлой, сколько о
грядущей человеческой истории, как она
представлялась Гете. Ведь Фауст, по мысли
поэта, - олицетворение всего человечества,
и его путь – это путь всей цивилизации.
Человеческая история - это история поиска,
история проб и ошибок, история труда,
что немаловажно.
Сама эпоха, в которой жил
и действовал исторический Фауст,
отошла в прошлое. Гете мог
ее обозреть как некое целое,
мог проникнуться духом ее
культуры - страстными религиозно-политическими
проповедями Томаса Мюнцера, эпически
мощным языком Лютеровой библии, задорными
и грузными стихами умного простолюдина
Ганса Сакса, скорбной исповедью рыцаря
Геца. Но то, против чего восставали народные
массы в ту отдаленную эпоху, еще далеко
не исчезло с лица немецкой земли: сохранилась
былая, феодально раздробленная Германия;
сохранилась (вплоть до 1806 года) Священная
Римская империя германской нации, по
старым законам которой вершился суд во
всех немецких землях; наконец, как и тогда,
существовало глухое недовольство народа
- правда, на этот раз не разразившееся
революционной грозой.
Гетевский "Фауст" - глубоко
национальная драма. Национален
уже самый душевный конфликт
ее героя, строптивого Фауста,
восставшего против прозябания
в гнусной немецкой действительности
во имя свободы действия и мысли. Таковы
были стремления не только людей мятежного
XVI века; те же мечты владели сознанием
и всего поколения "Бури и натиска",
вместе с которым Гете выступил на литературном
поприще. Но именно потому, что народные
массы в современной Гете Германии были
бессильны порвать феодальные путы, "снять"
личную трагедию немецкого человека заодно
с общей трагедией немецкого народа, поэт
должен был тем зорче присматриваться
к делам и думам зарубежных, более активных,
более передовых народов. В этом смысле
и по этой причине в "Фаусте" речь
идет не об одной только Германии, а в конечном
счете и обо всем человечестве, призванном
преобразить мир совместным свободным
и разумным трудом. Белинский был в равной
мере прав, и когда утверждал, что "Фауст"
"есть полное отражение всей жизни современного
ему немецкого общества" , и когда говорил,
что в этой трагедии "заключены все
нравственные вопросы, какие только могут
возникнуть в груди внутреннего человека
нашего времени". Гете начал работать
над "Фаустом" с дерзновением гения.
Сама тема "Фауста" - драма об истории
человечества, о цели человеческой истории
– была ему, во всем ее объеме, еще неясна;
и все же он брался за нее в расчете на
то, что на полпути история нагонит его
замысел. Гете полагался здесь на прямое
сотрудничество с "гением века". Как
жители песчаной, кремнистой страны умно
и ревностно направляют в свои водоемы
каждый просочившийся ручеек, всю скупую
подпочвенную влагу, так Гете на протяжении
долгого жизненного пути с неослабным
упорством собирал в своего "Фауста"
каждый пророческий намек истории, весь
подпочвенный исторический смысл эпохи.
[ ист. 4, стр. 116 ]
Самого Гете всегда интересовало
идейное единство "Фауста". В
беседе с профессором Люденом
(1806) он прямо говорит, что интерес
"Фауста" заключается в его идее,
«которая объединяет частности поэмы
в некое целое, диктует эти частности и
сообщает им подлинный смысл».
Правда, Гете порою утрачивал
надежду подчинить единой идее
богатство мыслей и чаяний, которые
он хотел вложить в своего
"Фауста". Так было в восьмидесятых
годах, накануне бегства Гете в Италию.
Так было и позднее, на исходе века, несмотря
на то что Гете тогда уже разработал общую
схему обеих частей трагедии. Надо, однако,
помнить, что Гете к этому времени не был
еще автором двухчастного "Вильгельма
Мейстера", еще не стоял, как говорил
Пушкин, "с веком наравне" в вопросах
социально-экономических, а потому не
мог вложить более четкое социально-экономическое
содержание в понятие "свободного края",
к построению которого должен был приступить
его герой.
Но Гете никогда не переставал
доискиваться "конечного вывода
всей мудрости земной", с тем
чтобы подчинить ему тот обширный
идейный и вместе художественный
мир, который заключал в себе
его "Фауст". По мере того
как уточнялось идейное содержание
трагедии, поэт вновь и вновь возвращался
к уже написанным сценам, изменял их чередование,
вставлял в них философские сентенции,
необходимые для лучшего понимания замысла.
В таком "охвате творческой мыслью"
огромного идейного и житейского опыта
и заключается та "высшая смелость"
Гете в "Фаусте"" о которой говорил
великий Пушкин.
Будучи драмой о конечной цели исторического,
социального бытия человечества,
"Фауст" уже в силу этого - не
историческая драма в обычном
смысле слова. Это не помешало Гете
воскресить в своем "Фаусте", как
некогда в "Геце фон Берлихингене",
колорит позднего немецкого средневековья.
[ ист. 5, стр. 152 ]
Начнем с самого стиха
трагедии. Перед нами - усовершенствованный
стих Ганса Сакса, нюрнбергского
поэта-сапожника XVI столетия; Гете
сообщил ему замечательную гибкость интонации,
как нельзя лучше передающей и соленую
народную шутку, и высшие взлеты ума, и
тончайшие движения чувства. Стих "Фауста"
так прост и так народен, что, право же,
не стоит большого труда выучить наизусть
чуть ли не всю первую часть трагедии.
Фаустовскими строчками говорят и самые
"нелитературные" немцы, как стихами
из "Горя от ума" наши соотечественники.
Множество стихов "Фауста" стало
поговорками, общенациональными крылатыми
словами. Томас Манн говорит в своем этюде
о гетевском "Фаусте", что сам слышал,
как в театре кто-то из зрителей простодушно
воскликнул по адресу автора трагедии:
"Ну и облегчил же он себе задачу! Пишет
одними цитатами". В текст трагедии
щедро вкраплены проникновенные подражания
старонемецкой народной песне. Необычайно
выразительны и сами ремарки к "Фаусту",
воссоздающие пластический образ старинного
немецкого города.
И все же Гете в своей
драме не столько воспроизводит
историческую обстановку мятежной
Германии XVI века, сколько пробуждает
для новой жизни заглохшие творческие
силы народа, действовавшие в ту славную
пору немецкой истории. Легенда о Фаусте
- плод напряженной работы народной мысли.
Такой остается она и под пером Гете: не
ломая остова легенды, поэт продолжает
насыщать ее новейшими народными помыслами
и чаяниями своего времени.
Заключение
Нельзя сказать, что творчество
Гете носило лишь литературный характер,
деятельность его касалась так же
и отчасти и философских поисков
своего времени.