Автор работы: Пользователь скрыл имя, 16 Ноября 2013 в 22:35, контрольная работа
”Романтический эгоист” Бегбедера - это, по его собственным словам, “Лего из Эго”: под маской героя то исповедуется сам автор, то наговаривает на себя выдуманный писатель, пресыщенный славой. Клубы, где флиртует парижская литературная богема, пляжи и дискотеки модных курортов, “горячие кварталы” и престижные отели, светская и художественная жизнь крупнейших мегаполисов, включая Москву, - детали головоломки мелькают вперемешку с остроумными оценками нашей эпохи и ее героев на фоне смутного осознания надвигающегося краха.
Само собой разумеется, я поддерживаю предложение Франсуазы де Панафье[188] вновь открыть публичные дома. Есть товар – нет проблемы. В любом случае все мы шлюхи в мире наживы: «Lots of money? Love story. Got no money? I am sorry»[189] (кредо московского «Night Flight»).
«Это конец света, и мне хорошо», – поет группа «REM», вот вам и краткое содержание современного мира. Климат разладился, Азию закрывает коричневое облако, засуха повсюду сменяется наводнением, лето похоже на долгую зиму, ураганы разрушают города. И никто, судя по всему, не находит в этом ничего предосудительного, предприятия по-прежнему производят продукцию, заводы задымляют планету, экономический рост правит бал, окружающая среда загрязняется. «It's the End of the World and I Feel Fiiiiine»: Майкл Стайп – величайший философ современности. Мы не без удовольствия следим за собственным распадом. Среднестатистический человек XXI столетия – это денди-стоик, который тащится от собственных нигилистических подвигов. Раньше в эту элегантную позу вставали только лучшие представители писателей-пессимистов (Леопарди, Шопенгауэр, Амьель, Бенжамин, Чоран, Жаккар, Россе…). Отныне народные массы требуют собственной аннигиляции, пожирая второй десерт. Коллективное самоубийство пробуждает аппетит.
В один прекрасный день, быть может, какой-нибудь чокнутый издатель соберет воедино эти записи. И тогда мой дневник прочтут со снисхождением, которого удостаиваются только психически неполноценные люди, или же со строгостью, пропорциональной моей лени.
Доминик Фарруджа требует, чтобы я снова здесь о нем написал. Наконец-то желание, которое легко исполнить! Чтобы появиться на страницах моего дневника, достаточно просто предложить мне вести программу на Канале+ и при этом не тащить меня в постель. Отмечу в связи с этим, что я сам все чаще фигурирую в произведениях моих собратьев по перу: в «Почему Бразилия?» Кристин Анго, в «One man show» Никола Фарга, «Дневнике бездельника» Ролана Жаккара, в «Автогамии» Тома Буватье и «Толстокожей» Элизабет Кин. Не писателем, так хоть героем романа стану.
За неимением революций мы бунтуем против всяких пустяков. Я, например, решительно отказываюсь пристегиваться в машине, езжу без шлема на мотороллере, курю дурь в самолетах, писаю в бассейнах моих друзей – типа лью воду на их мельницу, – езжу зайцем на автобусе, ухмыляюсь, завидев фото Жан-Пьера Раффарена,[190] и т. д. Недалеко то время, когда подрыв устоев сведется к переходу улицы на красный свет. Принято думать, что бубоны сочетают пристрастие к буржуазному комфорту и богемному прикиду, на самом же деле они стыдятся собственного богатства, и к этому стыду примешивается неловкость за свое нелепое бунтарство.
Воспользуемся современной порнографией, пока ее не запретили. Вчера я занимался любовью под японские и немецкие DVD сладчайшей мерзости. А Доминик Бодис[191] еще жалуется, что наша молодежь получает сексуальное воспитание из подобных фильмов… Черт возьми, надеюсь, что так оно и есть!
Мое сексуальное воспитание в лицее Монтеня: непристойные слайды, схема со стрелочками, прыщавая училка в белой кофточке, произносящая ужасные слова типа «пенис», «член», «матка», «внутриутробный», «трубы». Я бы предпочел набираться знаний либо как предыдущие поколения (в борделе), либо как последующее (по видео).
Между 1935 и 1957 годами, то есть в течение последних 20 лет своей жизни, Валери Ларбо произносил только одну фразу: «Доброй ночи, подлунный мир». В ноябре 1935-го, после инсульта, случившегося на улице Кардинала Лемуана, его разбил паралич. Сидя в своем кресле, он неустанно повторял редким посетителям: «Доброй ночи, подлунный мир». (Его биографы считают, что инсульт явился последствием сифилиса, который он подхватил во время своих неоднократных посещений публичных домов в компании, в частности, Леона Поля Фарга.[192])
«Доброй ночи, подлунный мир»? Есть у меня некоторые соображения по этому поводу. Я думаю, что Ларбо был симулянтом. В действительности же он просто не мог сказать ничего более интересного. Он писал замечательные стихи, потрясающие романы о молодых женщинах, о Риме, о любви и миллиардерах, он путешествовал, а потом притомился, устал и решил посидеть дома. И вовсе он не заговаривался. Просто-напросто фраза «Доброй ночи, подлунный мир» казалась ему финальной, подводящей итог всему – жизни, смерти, красоте мира, птицам, цветам и лесам, сексу, деньгам, течению времени, радостям и боли, всему тому, что в один прекрасный день у нас отнимут. Мне кажется, Валери Ларбо прошел идеальный писательский путь: надо всю свою жизнь марать бумагу в поисках одной-единственной фразы, а с того дня, когда она будет найдена, уже ничего больше не произносить (как Николсон в «Сиянии»). «Доброй ночи, подлунный мир» – это не лучшая фраза недели, это лучшая фраза жизни.
Суровость критиков по отношению ко мне объясняется наверняка тем, что ни у кого не возникает желания дарить подарки избалованным детям.
Бессонная ночь, жуткий скандал, окончательный разрыв… На этот раз Франсуаза ушла навсегда, я ее потерял. Я в кусках. Она влюбилась в девушку, которую мы клеили вместе. Они уже несколько месяцев тайком встречаются и собираются жить вместе, семьей. А я-то подозревал Людо! Она говорила со мной с ужасающей холодностью, как будто я уже стал для нее пройденным этапом. «Я отвергаю тебя и всех прочих представителей твоего пола». Всю ночь я пытался умаслить ее, добиться отсрочки, выпросить последний шанс. Она извинилась по телефону, в эсэмэске и по Интернету, но не лично. Я стал ей чужим. Мне трудно дышать. Неужели весь этот год мы расходились, как в море корабли? Жили в параллельных мирах? Влюбленные задыхаются в двух случаях – когда любят и когда их разлюбили.
В мире, который провозглашает
Доброй ночи, подлунный мир.
Через тридцать лет гетеросексуалы станут сексуальным меньшинством, скандальным, нездоровым и возмутительным. На улицах будут свирепствовать гетерофобы. Нам отвратительно будет смотреть на человека, целующего взасос женщину на скамейке. Однополым парам будет неловко перед своими пробирочными детьми. Какой ужас – целовать в губы человека, столь не похожего на тебя! Как могут подобные пары вести нормальную жизнь, если они так страшно далеки друг от друга? Доброй ночи, подлунный мир. Доброй ночи, подлунный мир. Доброй ночи, подлунный мир. Доброй ночи, подлунный мир.
Я уже три дня ничего не ем. Глушу себя шумом. «Нобу» и «Корова» разорились, но «Кэб» и «Вип» никуда не делись… Я окунулся в понедельничные вечеринки в «Квин», в толпу тусовщиков, стриптизерок и завсегдатаев «Дуббис»… Все тут как тут, в том же месте, в тот же час, только меня и ждали. Я-то считал себя выше этого, бедный я бедный. Они согревают меня, это моя настоящая семья. Началась моя новая жизнь без Франсуазы, и жизнь эта мне противна. Никогда я так не мучился, никогда в жизни. А ведь я как чувствовал! Мы вели слишком нормальную жизнь, я потерял воображение, я стал нерешителен, и она меня запрезирала. Я любил ее до того, как полюбил, люблю и после. Я недостаточно любил ее между до и после. Мы любим, только когда нас отвергают или ускользают от нас. Я мог бы полюбить Франсуазу, не будучи знаком с ней и не дотрагиваясь до нее, даже не появившись в ее жизни. Во всем виноват я: эта история закончилась, потому что в один прекрасный день я ее начал. Это история одинокого мужчины, который спрашивает себя, кто он такой и какого черта он тут делает. Он полагает, что свободен, влюбляется, познает счастье, потом счастье уходит, и он понимает, что ненавидит свою свободу. Банален даже слоган моей жизни.
«Ничто не меняется, и старость мира все больше давит мне на плечи». Валери Ларбо «Дневник А. О. Барнабута».
А я еще считал ее психопаткой! Франсуаза очень уравновешенная особа. Женщина, которая не выносит меня, очень уравновешенна. Она не бросила меня, она меня выжала досуха. Я решил больше никогда не быть ни эгоистом, ни романтиком. Уверен, что стану отличным алкоголиком.
Я не в состоянии выполнить твою просьбу. Я никогда не смогу тебя разлюбить.
Любовь по-прежнему самый опасный наркотик. Ты вернула меня к жизни, я вновь ощутил вкус к чувствам. Куда бы я ни шел, я не видел ничего кроме твоих прохладных губ и задумчиво смотрел вдаль, когда тебя не было рядом. От жалких остатков невинности у меня краснели щеки. Начиная с этой минуты и до самой смерти, каждый раз, когда кто-нибудь произнесет в моем присутствии твое имя, взгляд мой, наверно, затуманится. Окружающие скажут: «Он перебрал, он не в себе» – но мне-то что, я буду уже далеко, утону в твоих объятиях в Лос-Анджелесе или запутаюсь в твоих солоноватых волосах в Порто-Эрколе, прижмусь к твоим сливочным грудям в Стамбуле, Москве и Амстердаме, в раю взаимной любви, в этой несбыточной мечте, к которой ты однажды допустила меня.
Я перестал вести дневник, потому что теперь моя жизнь уже не представляет никакого интереса. Вы обратили внимание на инициалы Оскара Дюфрена – О.Д.? Я сам себе надоел. Я недалеко ушел от Овер-Дозы и Отстойной Дряни. Логически рассуждая, теперь, когда я стал богатым и знаменитым, то есть почти прекрасным, я должен был бы, чтобы сделать вам красиво, покончить с собой. Но я решил жить, так удобнее наблюдать за тем, что происходит. Предпочитаю исчезнуть на гребне славы. В обществе спектакля отсутствующий всегда прав. Больше вы не будете читать Оскара Дюфрена, поэтому начнете везде его искать. Чем больше я буду вас избегать, тем больше вам меня захочется. Я первый живой самоубийца со времен Исаака Альбениса (предка Сесилии Саркози,[193] испанского музыканта, который заставил всех поверить в собственную смерть, чтобы прочесть хвалебные некрологи самых злейших своих гонителей). Оскар Дюфрен? Литературный зомби. Не надо убивать Ширака, Буша или Мадонну, чтобы войти в историю. Достаточно просто спрятаться. Не волнуйтесь, я буду по-прежнему за вами наблюдать, с безопасного расстояния. Наступит же момент, когда все пойдет к чертям. В день конца света надеюсь быть в первых рядах.
Время от времени я выглядываю из окна своей гостиницы, и всякий раз солнце встает над другим городом. Доброй ночи, подлунный мир. Иногда, поздно ночью, мне кажется, что мой мобильник начинает вибрировать в кармане пиджака, и я кидаюсь к нему, надеясь, что это ты, но выясняется, что он дрожал от низких частот в усилителях… Я знаю, что эта история неудачной любви – единственное, о чем я не пожалею никогда. Даже когда попаду в больницу и буду лежать под морфием в ожидании смерти, опутанный трубками и проводами, даже тогда я буду думать о ней и гордиться, что со мной такое было.
Принято думать, что любовь преображает человека, но ее гипнотическое воздействие длится недолго. Мне только лучше, что меня бросили, в кои-то веки все складывается в мою пользу, меня жалеют… Порой я проявляю великодушие и объявляю, что, если ты вернешься, я тебе скажу: «Оставайся со своей любовницей, я измучил тебя, тебе нужен не я, без меня тебе будет лучше, хочу видеть тебя счастливой» и прочий бред (пусть лучше несчастным буду я, но не могу же я сам себя бросить). Иногда приходят «друзья» Франсуазы и говорят мне гадости о ней и ее подружке. Когда они уверяют меня, что моя вульгарная соперница скоро ей надоест, мое разбитое сердце мурлычет, как мотор английского «седана».
– Вы так считаете? Думаете, она вернется? Думаете, это реально, даже если у меня один шанс на миллион? Боже мой, зачем я ее отпустил?!
Тогда они отводят глаза.
Не выдержав моих жалких всхлипываний.
Людо, столкнувшись со мной в холле отеля, сразу переходит в атаку:
– Ты правда хочешь перестать вести свой дневник?
– Ну да… Неохота мне…
– Предатель! У тебя получалось искреннее, чем у Бриджит Джонс, блин!
– Нет, более по-мужски. Надо было, чтобы какой-нибудь мужик взялся за дело и ответил этой сучке. Чтобы втемяшить ей, что даже если мужики и хотят трахнуть всех баб, это еще не значит, что они не могут полюбить, и слава богу, потому что это самое прекрасное, что есть в нашем раздолбанном обществе…
– Но все-таки мы хотим всех их трахнуть!
– Ну да.
– Мне будет не хватать твоего цинизма.
– Это не цинизм, а честность. Могу тебе сказать, что из-за этого у меня было много неприятностей. «Честность, сладкая моя забота»…[194]
– Ты уверен, что завязал?
– С дневником? Нет. Но с его публикацией – да. Теперь, когда я работаю на телевидении, мне надо скрываться. А то меня будет перебор. И вообще, как сказал Марсель Далио в «Правилах игры»: «Такое у меня ощущение, что я уже насмеялся достаточно».
– Не надо! Просто телевидение тебе больше нравится! Изменяешь литературе с кино! Отступник! Хочешь, чтобы тебя прохожие узнавали! Мегаломан! Дезертир!
– Это всё цветочки. А есть еще и ягодки… Решено: с женщинами покончено. Ни Бога, ни любовницы! Скажи мне… А знаешь, у тебя красивые глаза… Что ты делаешь сегодня вечером?
– Послушай, Оскар, я согласен стать с тобой педиком, но при одном условии – мы никогда не будем спать вместе.