Шпаргалка по "Литературе"

  ЭКЗАМЕНАЦИОННЫЙ БИЛЕТ № 1

1.Повесть  О. Бальзака «Гобсек». Особенности  портретной характеристики.

Повесть «Гобсек» не сразу  обрела свой окончательный вид и  место в «Человеческой комедии»; она принадлежит к произведениям, сама история создания которых проливает свет на формирование титанического бальзаковского замысла. Вначале (в апреле 1830 года) она вышла под заголовком «Опасности беспутства» в первом томе «Сцен частной жизни». Первая глава этого произведения несколько раньше, в феврале 1830 года, была опубликована в виде очерка в журнале «Мода» и называлась «Ростовщик». В 1835 году повесть вошла в новое издание «Сцен парижской жизни» и была озаглавлена «Папаша Гобсек». И, наконец, в знаменательном 1842 году Бальзак включил ее в «Сцены частной жизни» первого издания «Человеческой комедии» под названием «Гобсек». Первоначально повесть была разделена на главы: «Ростовщик», «Адвокат» и «Смерть мужа». Это деление соответствует основным тематическим эпизодам, из которых состоит произведение: история ростовщика Гобсека, годы ученичества и начала карьеры стряпчего Дервиля, любовная драма Анастази де Ресто, которая во многом привела к преждевременной смерти ее мужа. «Гобсек» – безусловная удача писателя, а центральный образ ростовщика-голландца навсегда вошел в историю мировой литературы. Именно поэтому повесть «Гобсек» можно рассматривать как один из ключей к пониманию своеобразия бальзаковской эпопеи в целом, а «Предисловие к «Человеческой комедии» – как своего рода авторский комментарий к «Гобсеку». Уже сама композиция повести настраивает читателя на восприятие описываемых событий как наблюдений, отрывков из большого эпического полотна, охватывающего жизнь сотен людей, с которыми произошло множество разнообразных историй. Повествование организовано по принципу «рассказ в рассказе» и ведется от лица наблюдателя, второстепенного участника событий – стряпчего Дервиля. Финал обрамляющего рассказа – истории любви Камиллы де Гранлье и Эрнеста де Ресто – остается открытым, и даже рассказ Дервиля о Гобсеке не имеет ни начала, ни конца: прошлое ростовщика окутано многозначительным туманом, а о судьбе его фантастических богатств не говорится вообще ничего.

Ничего удивительного  – роман «Блеск и нищета куртизанок», в котором Эстен ван Гобсек «получила» наследство сразу после  самоубийства, был закончен Бальзаком в 1847 году, то есть через двенадцать лет после внесения последних правок в повесть «Гобсек». 1. Образ ростовщика. Портрет в духе Рембрандта Одна из важнейших составляющих образа старого ростовщика – его портрет. Он складывается из целого ряда характеристик, однако определяющую роль в воссоздании внешнего облика Гобсека играют богатейшие бальзаковские сравнения. В них доминируют черты безжизненности и бесцветности. Рассказчик чаще всего подчеркивает сходство Гобсека с неяркими неживыми предметами, механизмами, теми существами, в ком дыхание жизни едва заметно, или – с хищниками. Лицо Гобсека Дервиль называет «лунным ликом», поскольку его желтоватый цвет «напоминал цвет серебра, с которого слезла позолота. Волосы у моего ростовщика были совершенно прямые, всегда аккуратно причесанные и с сильной проседью – пепельно-серые. Черты лица, неподвижные, бесстрастные, как у Талейрана, казались отлитыми из бронзы. Глаза, маленькие и желтые, словно у хорька, и почти без ресниц, не выносили яркого света, поэтому он защищал их большим козырьком потрепанного картуза. Острый кончик длинного носа, изрытый рябинами, походил на буравчик, а губы были тонкие, как у алхимиков и древних стариков на картинах Рембрандта и Метсу. .От первой минуты пробуждения и до вечерних приступов кашля все его действия были размеренны, как движения маятника. Это был какой-то человек-автомат, которого заводили ежедневно . Во время визита Максима де Трай сидящий в кресле у камина Гобсек похож «.на статую Вольтера в перистиле Французской комедии, освещенную вечерними огнями» . Чуть позже он смотрит на Максима и его любовницу графиню «.таким взглядом, каким, верно, в шестнадцатом веке старый монах-доминиканец смотрел на пытки каких-нибудь двух мавров в глубоком подземелье святейшей инквизиции» . Бриллианты графа де Ресто, которые Гобсеку удалось заполучить по неправдоподобно низкой цене, заставляют его на какие-то мгновения сбросить маску и обнаружить переживания, поразившие присутствовавшего при этой сцене Дервиля: «Эта свирепая радость, это злобное торжество дикаря, завладевшего блестящими камешками, ошеломили меня» . Триумф, хотя и кратковременный, первобытной, животной страсти важен для понимания образа Гобсека, однако чаще его сравнивают с куда более цивилизованными и даже аристократичными особами. Граф де Ресто, решив навести справки о странном ростовщике, пришел к выводу, что он «философ из школы циников»; немного позже, на переговорах с тем же графом Гобсек «хитростью и алчностью заткнул бы за пояс участников любого дипломатического конгресса» . Ради чего Бальзаку потребовалось прибегнуть к таким ярким сопоставлениям при создании портрета скромного парижского ростовщика, предпочитающего быть как можно незаметнее в глазах окружающих? Во-первых, это позволяет автору сделать образ более рельефным, интересным, открыть в нем такие стороны, которые закрыты для обычного бытового описания.

2. Юмор  и сатира Диккенса.

Комическое и его разновидности в приложении к героям - верный признак того, как Диккенс к ним относится и каковы они есть на самом деле. Любовный, добрый юмор, когда он говорит о мистере Пиквике или Джо Гарджери, уступает место колючей насмешке, иронии, сарказму, когда речь заходит о Домби, Каркере, «осленке» Клэренсе или Сэпси. Так, любуясь мистером Пиквиком, он не раз подчеркнет забавную и милую деталь: круглые очки на его полном добром лице, и читателю, который знает, что мистер Пиквик очень наивен и доверчив, очки напомнят круглые глаза младенца, удивленно взирающего на мир. Однако эти «глаза» принадлежат не младенцу, а пожилому, толстоватому джентльмену, который в свои почтенные годы должен вроде бы знать жизнь и ничему не удивляться.

Совсем другую роль играет комическое в изображении миссис Сквирс с ее «адской смесью» или Квилпа, когда писатель подчеркивает гротескное, нелепое и даже «сверхъестественное» в его повадках и облике. Комическое выявляет эгоизм, самомнение Уильяма Доррита, бездельника, который «покровительствует» старому труженику Нэнди. Здесь комизм уже язвителен. Контрастное сближение смешного и страшного - любимый прием Диккенса, и он блестяще пользуется нм, показывая упадок, отмирание человечности в мисс Хэвншем. Наконец, Диккенс совмещает смешное и безобразное, где смешное едва ощущается. Такое совмещение вызывает острую неприязнь, Мы запоминаем негодяя Риго по одной говорящей особенности его внешности. Когда он смеется, усы его зловеще изгибаются кверху, а кончик носа - книзу. Эта улыбка, а скорее гримаса, передает душевное безобразие «джентльмена» шантажиста и убийцы.

Комическое у Диккенса часто имеет иронический смысл, возникающий из противоречия идеального и реального. То, что Пексниф говорит о себе, то, за что он себя выдает, составляет убийственно иронический контраст с тем, что он есть на самом деле,- а он хитрый, эгоистичный лицемер. Но ирония у Диккенса может быть и доброй когда он, например, рассказывает о «научных изысканиях» мистера Пиквика. Она бывает трагической, когда он знакомит нас со злосчастной тяжбой «Джарнднсы против Джарнднсов», или трагикомической, когда речь идет о «больших надеждах» юного «джентльмена» Пипа, не знающего, что своим благополучием он обязан беглому каторжнику.

Иронический  контраст   видимости  и  сущности - источник социальной сатиры Диккенса; пример - уничтожающий, образ Министерства Волокиты или «подснепизма». Ирония и сатира Диккенса неотрывны от его человеколюбия. За год до смерти он скажет замечательные слова: «Моя вера в людей, которые правят, в общем, ничтожна. Моя вера в людей, которыми правят, в общем, беспредельна». Диккенс-сатирик судил общество с позиции народа; и по духу и по форме его сатира уже тем была демократична, что основывалась на глубоко народном, древнем приеме: срывании с порока личины Добродетели, внешней красоты. Он выявлял правду жизни, воссоздавая облик современного общества. Недаром Маркс назвал Диккенса и других замечательных писателей-современников «блестящей плеядой… английских романистов», которые в «ярких и красноречивых книгах раскрыли миру больше политических и социальных истин, чем все профессиональные политики, публицисты и моралисты, вместе взятые… Какими изобразили их Диккенс и Теккерей, мисс Бронте и миссис Гаскелл? Как людей, полных самонадеянности, лицемерия, деспотизма и невежества, а цивилизованный мир подтвердил этот приговор убийственной эпиграммой: «они раболепствуют перед теми, кто выше их, и ведут себя как тираны по отношению к тем, кто ниже их».

Неподражаемый юморист, гуманист, поборник прав народа был неподражаем и в своем отношении к детям и детству. Детство для Диккенса всегда было не только возрастом, но и очень важным элементом полноценной человечности. Так он считал, что в хорошем и незаурядном человеке всегда сохраняется нечто от «детства», и воплощал это «детское» качество в своих лучших и любимейших героях: детскую наивность в мистере Пиквике, капитане Каттле, Тутсе; детскую искренность и естественность в Поле и Флоренс Домби, детскую наблюдательность в Дэвиде.

Может быть, чудак в этом мире исключение? Нет, это настоящий человек, который стал чудаком, чтобы сохранить свою добрую душу. Он таков, каким должен быть нормальный человек и каким он станет в будущем. Он, говоря словами Достоевского, тоже поставившего себе задачу изобразить «чудака» в Алеше Карамазове, «сердцевина целого, которое теперь разобщено»1 и которое «просматривается», по Диккенсу, в детях и тех, кто сохранил в себе детские черты.

Разделяя распространенное в его время убеждение, что  глаза - «зеркало души», Диккенс всегда дает «знак» читателю, описывая, взгляд человека. Маленького Дэвида, например, неприятно поразили «пустые», «без глубины» глаза Мэрдстона, А у  Боффина глаза не только ясные и проницательные, но и «детски-любопытные», что у Диккенса очень высокая похвала.

Детство всегда интересовало Диккенса как психологическая, нравственная и, конечно, социальная проблема. Одним  из первых реалистов он раскрыл читателю мир детской души, психологию подростка (между прочим, его поиски оказали огромное влияние на Достоевского, что видно и в «Неточке Незвановой» и в «Братьях Карамазовых»). Маркиза, Поль, Дэвид, Сесси Джуп - блистательный пример постижения им детской психологии и того, что он больше всего ценил в человеке: доброты, искренности, нравственной стойкости, самоотверженности, трудолюбия, оптимизма.

ЭКЗАМЕНАЦИОННЫЙ БИЛЕТ № 2

1. Поэзия  Эдгара  По.

Мировая слава  Эдгара По как поэта, оказавшего существенное влияние на поэзию многих народов, порождает  обманчивое представление о нем  как о плодовитом авторе. Между  тем написал он совсем немного. Поэтический канон По насчитывает чуть более полусотни произведений, среди которых мы находим всего две относительно длинные поэмы — «Тамерлан» и «Аль Аарааф». Остальные — сравнительно небольшие лирические стихотворения разного достоинства. Томас Элиот как-то заметил, что из всех стихотворных сочинений Эдгара По «лишь полдюжины имели настоящий успех. Однако ни одно стихотворение, ни одна поэма в мире не имели более широкого круга читателей и не осели столь прочно в людской памяти, нежели эти немногочисленные стихи По».

Все поэтическое  наследие Эдгара По, за исключением  нескольких отдельных стихотворений, написанных после 1845 г., сосредоточено в четырех сборниках: «Тамерлан и другие стихотворения» (1827), «Аль Аарааф, Тамерлан и другие стихотворения» (1829), «Стихотворения» (1831), «Ворон и другие стихотворения» (1845).

По видел главный смысл  деятельности человеческого сознания в постижении Высшей Истины, недоступной  традиционному рационалистическому  познанию. Им владела романтическая  идея возможности приближения к такой истине через Высшую Красоту. Сама категория Высшей Красоты не подлежала логической интерпретации, ибо лежала за пределами логики и рационального суждения. Приобщение к Высшей Красоте давалось человеку лишь в особых эмоциональных состояниях, предполагающих «возвышающее волнение души», близкое к экстазу. Никакой, даже самый гениальный, поэт не в состоянии создать или хотя бы описать Высшую, неземную Красоту. Цель поэта — иная: вызвать у читателя эмоциональный подъем, при котором только и возможно мимолетное «прозрение» Высшей Красоты.

Генеральный принцип поэтики  Эдгара По заключен в установке на эмоционально-психологическое воздействие  любого произведения. Он называл такое  воздействие «тотальным эффектом», важнейшей чертой которого было единство. Именно «тотальному эффекту» должны быть подчинены все аспекты поэтического творения, все частные принципы его организации.

У поэзии Эдгара По только один предмет — прекрасное, понимаемое широко, с включением сюда категории  возвышенного, как ее интерпретировал Эдмунд Берк. Источниками прекрасного для поэта являются три сферы бытия: природа, искусство и мир человеческих отношений, взятый, впрочем, в сравнительно узком спектре. Поэта привлекают лишь отношения, возникающие как эмоциональное производное от любви и смерти.

Но природа, искусство  и человеческие отношения — лишь материал для поэтического воображения, которое преобразует, пересоздает  действительность по законам поэтического мира. В этом смысле прекрасное есть продукт воображения поэта. Характерным примером может служить концепция поэтической любви у Эдгара По, согласно которой поэт, в отличие от простых смертных, любит не самое женщину, а некий идеальный образ, проецируемый на живой объект. Этот идеальный образ — результат творческого процесса, в ходе которого происходит сублимация качеств реальной женщины, их идеализация и возвышение. Поэт творит идеал, расходуя богатство собственной души, интуицию, воображение. Как заметил известный американский поэт Р. Уилбер, поэтическая любовь у По есть «односторонний творческий акт».

Ограниченность предмета поэзии у По — прямое следствие  установки на эмоционально-психологический  эффект. С этим же связан и принцип  неопределенности в его поэтике. В творениях поэта, как правило, отсутствуют пространственные, временные и иные характеристики, придающие содержанию определенность, конкретность и тем самым единичность. Задача поэта заключалась в том, чтобы стимулировать воображение читателя и элиминировать все, что могло бы его ограничить. Но читательское сознание не должно было погружаться в стихию анархической, бесконтрольной свободы. Оно должно было «работать» в определенном направлении. С этим связано еще одно качество поэзии Эдгара По — ее суггестивность, достигаемая с помощью отчасти логического, но главным образом эмоционального подтекста. Сам поэт называл его «мистическим смыслом», хотя к традиционному представлению о мистике он не имеет никакого отношения. Он заявлял, и неоднократно, что применяет термин «мистический смысл к тому классу сочинений, в которых под поверхностным прозрачным смыслом лежит скрытый, суггестивный».

Установка на неопределенность и суггестивность поэзии предопределяла ее метафоричность. Однако в метафоризме  По есть две особенности, которые  необходимо учитывать: во-первых, метафоры у него группируются вокруг символов, которые являются как бы маяками для читателя, плывущего по «метафорическому морю»; во-вторых, сами метафоры обладают внутренним тяготением к символизму и во многих случаях функционируют как символы. Разграничение между ними порою условно.

Содержательные аспекты  символики По восходят к трем областям: природе, культуре и сознанию самого художника. Вместе с Эмерсоном, хотя и независимо от него, поэт был убежден, что «символы возможны потому, что  сама природа — символ и в целом и в каждом ее проявлении» (Эмерсон). Из этого источника он черпал щедрою рукою. Его стихотворения насыщены символикой красок, звуков, запахов. Под пером поэта символический смысл обретают солнце и луна, звезды и море, озера, леса, день, ночь, времена года и т. д. Столь же богатый источник являет собой человеческая культура, античные мифы и народные поверья, архитектурные памятники и скульптура, Священное писание и Коран, фольклорные легенды и мировая поэзия, герои сказок и герои истории. И наконец, последняя группа символов не имеет другого источника, кроме воображения поэта. Их принято называть «искусственными», поскольку за ними в сознании человечества не закреплено никакого значения. Естественно, что они наиболее трудны для расшифровки.

Другой характерной особенностью поэзии По является ее музыкальность. Пристрастие к музыке и музыкальности  было общим свойством поэтического сознания в романтизме. Подобно многим современникам, Эдгар По выводил  поэзию из музыки, однако связывал их друг с другом не только генетически, но и функционально. В музыкальности стиха ему виделся путь к единству, эмоциональному воздействию, организации «подтекста» (или «мистического смысла»), суггестивности.